Туллио Аволедо - Корни небес
И меня чуть не хватил удар: передо мной сидел Папа Римский.
Он сидел на унитазе. Неподвижный, со взглядом, как у филина, схватившего добычу.
Я извинился и повернулся, чтобы уйти, но выражение его лица не изменилось.
Тогда понял, что он мертв.
Он умер на унитазе, со спущенными трусами.
Как именно он умер, я не знаю. Возможно, у него случился сердечный приступ, хотя его лицо не выражало страдания. Но в том, что он мертв, не было никаких сомнений.
Я мог бы столько всего сделать.
Самым очевидным было бы позвать кардинала и людей из его эскорта.
А вместо этого я продолжал стоять и смотреть на этого мертвого человека, который был главой самой могущественной церкви на планете. Я смотрел на него до тех пор, пока то, что я видел перед собой, мне не стало казаться всего лишь человеком в странной одежде с золотым кольцом на пальце.
Огромным кольцом.
Я не идиот. Я хорошо понимал, что старые деньки больше не вернутся. Что нам уготовано неизвестное будущее, в котором вся цивилизация оказывается под угрозой. Я тогда еще не знал, каковы масштабы катастрофы, но золото…
Золото всегда было важно в моменты кризиса.
Поэтому я наклонился над телом и стащил с еще теплого пальца кольцо.
Он, должно быть, недавно умер.
Я спросил себя, как это возможно, чтобы столь великого человека оставили умирать в одиночестве? И до сих нор у меня нет на это ответа.
Я положил кольцо в карман и догнал Альбани и его свиту. Остальное ты более или менее знаешь.
— Не это нам рассказывали о смерти Папы, — говорю я.
— Я знаю. Ты знал этого придурка, камердинера Альбани?
— Ансельмо?
— Да. Ты слышал, что он рассказывает? Папа, который молится на площади Сан-Пьетро перед огромной толпой? Папа, который продолжал молиться на балконе до тех пор, пока не падают бомбы? Уфф, все эти бредни.
Кто знает, сколько легенд родилось таким образом? Святые, которые никогда не делали того, что им приписывают. Или — что еще хуже — которые вообще никогда не существовали. Не было в тот день никакой огромной толпы у Сан-Пьетро. Были молившиеся, но, уж конечно, не тысячи людей. Нет, смерть Папы были куда менее героической, чем то, что нам рассказывали. Конечно, это должно остаться секретом между мной и тобой. Как это было между мной и Адель.
Произнося это имя, Дюран снова начинает смотреть на пустоту за порогом.
Как будто звук ее имени обладает силой вызвать потерянную возлюбленную.
— Ты не должен так отчаиваться, — говорю я ему.
— Даже если и не хотел бы, что я могу сделать?
— Ты можешь снова возглавить отряд.
— Его больше нет, этого отряда.
Он смотрит на меня со злостью.
— Отряд — это те, кто вышел из катакомб святого Каллиста! Шесть человек, в добром здравии. У отряда было два внедорожника! Пулеметы! У нас больше нет ничего из этого! Мы больше не отряд! Мы — едва живы, — шепчет он, склоняя голову. — И потом, мы так нахватались радиации, что все равно скоро подохнем…
Я возвращаюсь наверх. Там ничего не изменилось, как будто люди, которых я оставил наверху, превратились в статуи.
— Сержант, — говорю я, наклоняясь к дремлющему Венцелю. — Проснитесь, сержант.
— Что случилось?
— Капитан хочет, чтобы мы пошли проверить, что снаружи.
— Что проверить?
— Машины.
— Какие машины?
— Два «хаммера».
— Зачем?
— Вы выполняйте, да и все.
— Я не подчиняюсь вашим приказам.
— Это приказ капитана.
Другой бы посмотрел на меня с подозрением. Но Венцель верит в ценности подчинения и уважение к иерархии.
— Ладно, идемте.
Он поднимает с земли «Калашников».
«Шмайссеры», которые мы нашли, сломаны. Они втоптаны в грязь или обожжены. Толку от них ноль.
Я беру из той груды оружия и инструментов, которые нам удалось сохранить, пистолет.
Даже если бы у меня и не было миссии, я бы все равно не смог больше оставаться в этом месте, где в полной мере чувствуется вся тяжесть того, что мы совершили. Это было счастливое общество, насколько возможно быть счастливым в такое время. Мы помогли этому сумасшедшему разрушить его и не сумели даже восстановить справедливость.
Я опасаюсь того момента, когда мы спустимся вниз. Но Дюрана там нет. Он оставил на земле винтовку и противогаз.
Венцель смотрит на оружие, но ничего не говорит.
Мы выходим.
Кромешная тьма.
Сколько ночей путешествия мы потеряли зря?
На сколько миль могли бы сейчас быть ближе к Венеции?
Ветер, холодный как лезвие ножа, перемешивает горы песка и снега.
Мы проходим мимо остатков погребального костра. В воздухе еще стоит прогорклый запах сгоревшего дерева и мяса.
Освещая путь двумя газовыми фонарями, найденными в крепости, мы перемещаемся в темноте вплоть до самого края площади.
Два «хаммера» выглядывают из темноты, как будто смотрят на нас.
Оба сломаны. Кузовы пробиты во многих местах. Тот, что желтого цвета, сохранился получше, у него работают дворники.
Венцель кивает:
— Этот, кажется, в порядке.
— А фары?..
— Я могу переставить их с другого. Работы на час.
Получив возможность заняться тем, в чем он хорошо разбирается, сержант понемногу приободряется. Он кружит вокруг «хаммера», пробуя его на ощупь, стараясь открыть дверь, затем осматривает другой.
Он удовлетворен результатом осмотра.
— Из этих двух мы можем сделать один рабочий, это не займет много времени. Капитан хорошо их выбрал.
— Что я хорошо выбрал? — спрашивает Дюран из-за моей спины.
Сержант, потрясенный, смотрит на него и встает по стойке «смирно».
Дюран подходит ближе. У него нет ни противогаза, ни антирадиационного покрытия. Спокойным шагом он приближается к сержанту и к желтому «хаммеру».
— Так ты говоришь, что сможешь починить его?
— Конечно, капитан!
— Тогда начинай работать. Только принеси навес.
— Не хватает ключей.
— Поройтесь в трупах. Они не могут быть далеко. Джон, я бы хотел поговорить с тобой с глазу на глаз.
Мы молча отдаляемся от «хаммера». Опять проходим мимо сожженных останков Адель и герцога и людей, погибших во время битвы.
— От нее у меня остались только воспоминания. Когда я встретил ее, это была потерянная душа. Она не выносила, когда кто-то дотрагивался до нее. Постоянно рыдала. Понадобились месяцы, чтобы она пришла в себя, чтобы ее контакт с жизнью возобновился. А теперь она там, и я больше никогда ее не увижу. И не пытайся рассказывать мне эту чушь о Царствие Небесном, мне оно не нужно. Не существует никакого Царствия Небесного!
Качаю головой:
— Мы были воспитаны в религии иезуитов. Первые книги, которые мне дали прочитать, были истории, которые подвергали сомнению существование Иисуса. И вообще, благодаря им складывалось представление об Иисусе совсем иное, нежели то, что предлагала Церковь. Особенно католическая Церковь. И все-таки я здесь. Даже после того, как прочитал эти книги, я присоединился к церкви. И — да, я до сих пор верю в Царствие Небесное. И в воскрешение из мертвых.
Дюран собирает с земли мусор и бросает его на золу, поднимая облачко пыли, которое закручивает в воздухе ветер. Затем палкой роется в золе, чтобы докопаться до огня. Пламя взвивается вверх, освещая саркастическую мину на лице капитана.
— Я и потом возвращался посмотреть на мертвого папу. Ватикан — это лабиринт, а я и мои люди — его исследователи. Когда мы нашли станцию Аврелия, круг замкнулся: у нас было надежное место, куда можно было сносить нашу добычу.
— Но какой в этом смысл? Что вам пользы от сокровищ Ватикана?
— Мы использовали их как товар для обмена. Мы меняли их на еду.
— Но кто может быть таким сумасшедшим, чтобы меняться? Ведь золото больше не имеет ценности.
— Скажите это Мори и другим из Совета. Почему, как вы думаете, Совет одобрил вашу экспедицию? Только потому, что кардинал Альбани пообещал им, что мы привезем обратно сокровища Сан Марко.
Дюран пожимает плечами и смотрит в темноту. Его лицо, в отблеске огня, кажется теперь уже не ироничным, но невероятно печальным.
— Каждый раз, когда мы возвращались в руины Ватикана, я ходил посмотреть на мертвого Папу. Я ходил туда один, пока остальные члены отряда рыскали в поисках добычи… Это была моя частная папская аудиенция… Каждый раз я отмечал гниение плоти, разложение тела того, кто был — да-да, я уже это говорил — главой самой могущественной церкви на Земле. Я видел перед собой только мертвого человека, старика, чье тело сначала наполнилось газом, а потом лопнуло, обнажая гнилую материю и личинки червей. Тебе это противно, Джон? Мне тоже было противно от того, что я видел. Я возвращался посмотреть на него еще раз, до тех пор, пока он не превратился в скелет. И когда я вернусь в Рим… если я вернусь Рим… то схожу навестить его снова. Он уже превратился в моего старого друга…
