Виктор Точинов - Великая степь
— Нет, — повторила Багира. — Под землей пусть подыхают крысы.
Она попыталась встать и опереться на самодельный костыль, слаженный Лягушонком из изогнутого, перекрученного ствола горного кустарника. Ничего не вышло; он впервые видел, как у Багиры что-то не вышло…
Лягушонок подумал, что придется делать волокуши, а вот тащить их долго не придется, но это неважно, потому что лежа пусть подыхают шакалы, а в их стае принято умирать, стиснув зубы и пытаясь добраться до глотки врага, или хотя бы пробуя выкарабкаться самому; значит, придется ползти наверх, и вырубать две жердинки, и плести из ветвей какой-никакой настил, черт, там сплошные колючки, но как-нибудь он справится, ерунда, руки и так одна сплошная рана, но сначала, пока не ушел, надо сказать самое главное…
Он не мог начать, и ему казалось, что просто не разлепить пересохшие, ломкие губы.
— Ира! — наконец сказал Лягушонок. — Я давно тебя люблю и предлагаю тебе стать моей женой… Вот.
Он хрипло и облегченно вздохнул. Багира посмотрела на свой залитый побуревшей кровью камуфляж, на культю правой ноги, закрученную во все, что подвернулось под руку — здесь пятна проступали свежие, алые… Посмотрела на Лягушонка. Подумала, что обезвоживание на жаре идет ударными темпами, и в сознании им быть пять-шесть часов, не более, и это будут не самые лучшие их часы. А потом Багира издала какой-то непонятный долгий звук, не то смех, не то рыдание, а может быть и то и другое вместе.
Но, судя по ее ответу, это был все же смех.
— Лягушонок… Ну как же ты так? Ни цветов, ни шампанского… — сказала Багира, взглянула на него еще раз и добавила неожиданно серьезно и твердо: — Я согласна, Сашка. Я согласна.
4
Они вышли сквозь распахнутую пасть Верблюда, пройдя между клыками размером с ракету «земля-воздух». Гамаюн первым спрыгнул на каменистый берег, протянул руку Женьке.
Она медлила. Глаза наполняли слезы. Она не чувствовала Дракона — впервые за все время. Он казался мертвым, навсегда мертвым… Наконец Женька оперлась на руку подполковника и оказалась на берегу.
Он взглянул на солнце, на береговую линию, на едва заметные вдали, у горизонта, горы. Километров полтораста до Девятки, не меньше. Точнее задать точку высадки в незнакомой системе координат Женька не смогла. А потом на все попытки подкорректировать курс Верблюд не реагировал. Ладно, дойдем как-нибудь, не маленькие, подумал Гамаюн. Он ни о чем не жалел — после странной и прекрасной ночи, проведенной с Женькой среди звезд. Но чувствовал — что-то кончилось и у него, и что-то начинается вновь. И — подполковнику перестало нравиться прозвище Карахар. Черная Птица, повелевающая Драконами Земли. Не хотел Гамаюн больше повелевать Драконами. Никакими.
— Прощай, — сказала Женька и коснулась пальцами матовой поверхности огромного клыка. Повернулась и пошла в степь. Глаза поблескивали.
Гамаюн зашагал рядом. Оглянулся — пасть по-прежнему была распахнута, равнодушно и немо. Казалось, Дракон навсегда останется здесь — и окаменеет, и станет причудливой прибрежной скалой, и спустя века забредающие сюда узкоглазые пастухи сочинят свой вариант легенды о Персее и Андромеде. Красивую сказку про любовь и смерть. Про Деву и Дракона.
Движение за спиной Гамаюн не увидел и не услышал — скорее уловил неким шестым чувством, не раз спасавшим от смерти. Развернулся прыжком. Длинный гибкий псевдоязык, вытащивший в свое время умиравшего подполковника из мясорубки на берегу, — исчезал в пасти Верблюда. Пасть закрывалась — одновременно с подъемом головы. ВВ медленно, задним ходом, удалялся от берега. И Гамаюну — показалось, конечно же показалось, какая там еще мимика у биороботов?! — что глаза Водяного Верблюда смотрят грустно.
— Спасибо, — сказала Женька. Губы дрожали. — Прощай…
Они стояли на берегу неподвижно, пока уменьшавшийся силуэт не исчез вдали. А затем пошагали в Великую Степь.
5
Даже отсюда, с двух километров, «двойка» казалась громадной — сотня метров железобетона, пронзившая небо.
— Поднять «крокодилы» и раздолбать к той самой матери, — злобно сказал Стасов. — Что-то сильно пакостное они задумали, и меня совсем не тянет узнать — что.
Временный командующий промолчал. Стасов прав — мятежный гарнизон «двойки» явно на что-то рассчитывает. Не на переговоры, это ясно. Трое шагавших к сооружению парламентеров не подошли даже к внутреннему КПП — всех положили одной пулеметной очередью.
Майору Кремеру не давала покоя мысль: по всему судя, мятеж на «двойке» начался не сегодня — а почти сутки назад, когда из озера исчезла вода. Но за ночной резней никто не заметил, не до того было… А уход воды чем-то весьма напомнил Прогон. Только вместо огромного куска окружавшей Девятку территории, исчезнувшей из начала третьего тысячелетия — теперь в неизвестном направлении исчез такой же кусок балхашской акватории. Возможно, где-то в иных временах влажность весьма повысилась…
«Один плюс во всем этом есть», — подумал Кремер. Теперь ясно, что мы в нашем родном и законном прошлом, и нигде больше. Соленость Балхаша — лучшее тому доказательство. Вода вместе с растворенной солью куда-то исчезла и реки пополняют сейчас озерную котловину своим исключительно пресным стоком… Вот вам и разгадка опреснения озера.
А в остальном… В остальном все-таки виновата «двойка». Именно она включает-выключает хроноаппаратуру, из гипотезы ставшую реальностью. После триумфального всплытия Верблюда в теоретически рассчитанной майором точке Кремеру стало ясно, что именно в водоплавающей махине та аппаратура и собрана… А Камизов, всплывший столь же неожиданно в чине полковника ФСБ, развлекается, бездумно дергая за ниточки. Пытается освоить управление Верблюдом методом тыка. Все бы ничего, но внутри ВВ была Женька. Кремеру хотелось верить — что живая и невредимая.
Допускать, чтобы засевшие в башне отморозки продолжили свои опыты, Кремер не собирался. И согласно кивнул, когда Стасов во второй раз предложил пустить в дело вертушки. Но «крокодилы» в воздух так и не поднялись. Не успели.
6
На пересекавшей экран ровной линии появился сигнал. Не легкая рябь помех — большой и четкий пилообразный выступ.
— Ну вот, Миша, а ты все: в степь, в степь… — приговаривал Камизов, регулируя верньеры настройки на главном пульте «Казбека». — Никуда он не пропал, нашелся, и совсем рядом, сейчас зацеплю как миленького… И для начала сыграем с обложившими нас друзьями в интересную такую игру, называется «пойди туда, сам не знаю куда»… Или я ничего не понимаю, или их сейчас как раз захватит зоной переноса…
Миша Псоев ничего не отвечал на журчащую речь полковника. Трудно поддерживать беседу с двумя пистолетными пулями калибра 6.35 в голове. Псоев сидел, откинувшись во вращающемся кресле. Бессильно свесившаяся рука до сих пор сжимала нож, но кровь на нем засыхала уже Мишина. Привыкший резать овец волчонок не рассчитал своих сил в схватке с матерым волком.
Выступ на экране увеличивался. Верблюд приближался.
— Пожалуй, пора, — проинформировал Камизов мертвого Мишу. — А то меня что-то путешествовать по временам сегодня не тянет.
И он решительно перевел тумблер в другое положение.
7
Водяной Верблюд уверенно и целенаправленно (по крайней мере, для стороннего взгляда) рассекал озеро, оставляя за собой мощную кильватерную струю.
Но цели у него не было. Уверенности тоже. Последний приказ Женьки Кремер он выполнил — и опять, как долгие столетия до того, плыл бессмысленно, из ниоткуда в никуда.
Пришедший с «двойки» сигнал снова, в третий раз, заставил содрогнуться водяную махину. Но теперь все получилось иначе.
Камизов сильно ошибался, считая свою аппаратуру способной управлять Водяным Верблюдом. Примерно с тем же успехом можно управлять верблюдом сухопутным, засунув ему под хвост жарко пылающий факел… Результаты тут всегда непредсказуемы. Скотинка может сразу с диким ревом рвануть прочь, исчезнув из пределов видимости. А может предварительно лягнуть обидчика — да так, что мало не покажется…
Водяной Верблюд на этот раз не отпрянул, и не сразу бросился наутек в иные времена. И не попытался изолировать источник опасности вневременным коконом. И даже не лягнул. Он плюнул. Озлобленно, далеко, метко.
Громадный сгусток плевка летел со сверхзвуковой скоростью, но импульсы от «двойки» неслись навстречу еще быстрее, и попадали в цель, и корежили управляющие цепи Верблюда, разрывая одни из них и замыкая новые. Верблюд становился иным. Верблюд вопил от боли, и ухо человека не могло слышать этого вопля, но на многие сотни километров окрест у людей появилось странное чувство — словно вниз по хребту им вели самым кончиком, самым заточенным до невидимости жалом клинка — и клинок этот в любой момент мог податься вперед, ломая позвоночник взрывом убийственной боли.
