Уильям Форсчен - Реванш императора
— Справедливый упрек. Да, я это сделал. Но вы вспомните вначале, кем они были раньше. К примеру, Ней — бывший кавалерийский сержант. Разве он сделался маршалом не по заслугам? Я создал аристократию отважных и умелых, открыл путь к чинам и титулам тем, кто прежде не мог надеяться на их получение из-за так называемого «низкого происхождения». Так и раньше бывало в истории. Большинство людей готовы лезть из кожи вон, если впереди им светит высокая мечта. И не важно, как называется их идеал: дворянский титул, маршальский жезл или алмазный крест на грудь. Главное, чтобы они верили. в свою мечту. Дайте эту веру людям, и они пойдут насмерть. Я подозреваю, что и вы, мой циничный друг, как большинство старых циников, в молодости тоже были идеалистом.
Ярослав яростно затряс головой:
— Ксарново пойло!
Император вопросительно поднял брови.
— Дерьмо, — кратко пояснил ученый.
— А-а, merde, — понимающе усмехнулся Наполеон. Ярослав не смог сдержать любопытства.
— Скажите, это правда, что при Ватерлоо ваши гвардейцы именно так ответили на предложение сдаться?
— Неплохая история, правда? — усмехнулся император. — Совершенно верно, так мои ворчуны и ответили англичанам. Им предложили жизнь, но честь была для них дороже. И они умерли как жили — с соленой шуткой на устах. И вошли в историю. А если бы они тогда приняли предложение, кто сейчас вспоминал бы об этих солдатах? Если бы они разошлись по домам и спокойно дожили до старости, разве сложили бы о них песни и легенды? Только великие духом обретают истинное величие. Что бы вы ни говорили, а в мире есть вещи поважнее самой жизни. И я мечтал о таких вещах. Фортуна поставила меня во главе целой нации и дала в руки орудие к осуществлению великих замыслов. Мы могли бы объединить Европу за два столетия до того, как это произошло на самом деле, если верить вашему другу Элдину. И я не думаю, если судить по тем крохам исторических сведений, которые мне удалось почерпнуть за эти дни, что ей бы повредило объединение. Скорее наоборот — позволило бы избежать многих бедствий и неурядиц, случившихся за истекшие двести лет. Скажите честно, разве плох был мой замысел?
— Я уже говорил, кажется, что в погоне за светлой мечтой вы погубили миллионы людей и принесли неисчислимые страдания целым народам. Такие люди, как вы, всегда заставляют страдать невинных.
— Такие люди, как я, всегда были, есть и будут, — возразил Наполеон. — Я не отрицаю своей вины, но хотел бы напомнить, раз уж рядом нет никакого адвоката, что мною двигало стремление избавить мир от несправедливости и неравенства, стремление уничтожить продажные и прогнившие режимы, упразднить сословные предрассудки, лишить власти кичливую знать, морящую голодом собственных подданных, — одним словом, заменить прежнее общество, зиждившееся исключительно на власти по праву рождения, на новое, где человека можно и должно оценивать лишь по его собственным заслугам и талантам и где каждый смог бы добиться того положения, которого заслуживает.
Ярослав слегка наклонился вперед. Лицо его в сумерках было едва различимо.
— А вы сами-то верите хотя бы наполовину во все эти красивые слова, которые сейчас произнесли?
Наполеон усмехнулся и ничего не ответил. Потянулась долгая пауза.
— Должен признаться, вам с успехом удалось увести меня в сторону, — первым нарушил молчание император. — С сожалением вынужден напомнить, что у нас имеются более неотложные дела, чем удовлетворение вашего ненасытного любопытства касательно моей персоны.
— Какие же, если не секрет?
— Вы наблюдали все эти часы за моей игрой с «Веллингтоном», и вы наверняка сделали определенные выводы.
— Тут вы не ошиблись. Шахматная партия дает стороннему наблюдателю великолепный шанс заглянуть в душу игроков. Могу констатировать, что вы крайне нетерпеливы, агрессивны до безрассудности и в то же время поразительно хитры и изворотливы.
— Учитывая изначальную цель нашего появления здесь, знание свойств моего характера вряд ли приблизит вас к ее достижению.
Ярослав ухмыльнулся.
— Так вам не терпится узнать мое мнение о вашем партнере, не так ли?
— Победа при Ватерлоо была одержана на игровых полях Итона, — глубокомысленно изрек «Веллингтон».
Ярослав с удивлением оглянулся на машину и покачал головой:
— Очень странно. По моим сведениям, герцог никого да не произносил этой фразы.
— Откуда же она тогда взялась? — растерянно спросил Наполеон.
Некоторое время они молчали, потом император принялся рассуждать вслух:
— Машина способна читать мои мысли. Это очевидно. Мне достаточно было мысленно представить фигуру, и она тут же сотворяла их во плоти. Когда она назвалась Веллингтоном, я решил, что она взяла этот образ тоже из моей памяти. Но это странное высказывание… Я никогда его не слышал, хотя звучит оно вполне по-английски: претенциозно и банально.
— А вот я, кажется, где-то читал или слышал эту фразу, — наморщил лоб Ярослав, пытаясь припомнить.
Пораженный внезапной догадкой, Наполеон перевел взгляд на машину.
— Жозефина, — прошептал он.
В то же мгновение перед ним возникло в светящемся ореоле голографическое изображение прекрасной женщины в расцвете молодости и красоты.
— Очень похоже, — одобрил Наполеон, ностальгически вздохнув. — Жаль, что такой она была только в молодости. Теперь вы, друг мой.
— Мелинда, — произнес Ярослав. Ничего не произошло.
— Похоже, ваши мысли ее мало интересуют, — заметил Наполеон, явно довольный тем обстоятельством, что машина уделяет внимание только его персоне.
— Верно. Но почему?
— Потому что я — Наполеон! — В голосе императора звучала гордость; для него ответ представлялся более чем очевидным.
— Ой, только вот этого не надо, — поморщился Ярослав, не обращая внимания на блеснувшую в глазах императора молнию гнева. — Тут дело совсем в другом. А в чем — я никак не могу понять. Если она читает мысли, то должна знать, кто мы, зачем сюда явились и какой кризис переживает сейчас вся галактика.
— Да ей на все это наплевать, — убежденно заявил Наполеон. — С чего вы взяли, что механическому существу присущ человеческий альтруизм? Если какой-то человек отрубит вам руку, всем будет ясно, что он преступник, нарушил закон, причинил вам вред и должен быть наказан. Но если ваша рука попадет между шестерней паровой машины Уатта, механик просто остановит ее, вытащит вашу руку и вновь запустит машину.
Наполеон обернулся и посмотрел на «Веллингтона»:
— Разве я не прав, ты, надутый паровой котел?
— Желаете сыграть еще партию? — вместо ответа осведомилась машина.
— Ну да, — проворчал император. — А ты потом снова правила поменяешь?
— У этой игры прогрессирующие правила, — бесстрастно сообщила машина.
Наполеон хмыкнул и снова обратился к ученому:
— Как вы считаете, удастся вам найти ту штуку, о которой говорил Вуш?
— Сомневаюсь, — покачал головой Ярослав. — Я с самого начала не очень-то верил в эту затею, а сейчас тем более. Эти поиски были заранее обречены на неудачу.
Просто у нас не было другого выбора. Своего рода жест отчаяния, если хотите.
— В отчаянном положении люди иногда способны добиваться поразительных результатов.
— Вуш не человек. К тому же машине наплевать на Вуша. Ей нужны только вы, хотя убей меня Бог, если я понимаю, за что она вас выбрала!
— Может быть, у нее просто хороший вкус? — лукаво прищурился император.
— Нам это вряд ли поможет, — сердито буркнул Ярослав.
— Как знать, — с загадочной улыбкой отозвался Наполеон.
— Так сыграйте с ней еще, вдруг поможет?
— Надоела мне эта игра, — капризно надул губы император. — Давай лучше сыграем во что-нибудь другое, более увлекательное и захватывающее, — предложил он, глядя на «Веллингтона».
Его окутало светящееся облако, и он мысленно проклял машину, решив, что та убила его. Он куда-то проваливался, ничего не видя и не слыша, испытывая полную потерю ориентации, как человек, которому завязали глаза и усадили на быстро вращающуюся платформу.
Когда он пришел в себя, то увидел, что стоит на вершине холма. Прямо перед ним простиралось обширное поле, полого уходившее вниз примерно на полкилометра и упиравшееся в одинокую ферму. Ее со всех сторон окружали крепкие стены, и сверху был виден только небольшой прямоугольник внутреннего двора. По сути, это была маленькая крепость, в чьих стенах сосредоточились все хозяйственные службы: хозяйский дом, скотный двор, овин, конюшни и птичник. Такая же ферма, только немного поменьше, притулилась рядом с дорогой, огибавшей холм, на котором он стоял, и уходившей вверх по склону другого холма. В пологой ложбине желтели созревавшие хлеба, которые вымахали чуть не по пояс взрослому мужчине. Тут и там по склонам было разбросано несколько виноградников. Он еще раз окинул взглядом пейзаж и почувствовал, как отчаянно забилось сердце в груди, а колени вдруг подогнулись, словно ватные. Все поплыло у него перед глазами.
