Сергей Малицкий - Вакансия
– Рот закрой, – посоветовал Дорожкину Шакильский. – Неприлично так рассматривать гостей.
– Ты себя вспомни, да, – посоветовал Грон, жадно оглядывая угощение. – Еще шире рот разевал, когда тебя сюда Дир первый раз привел, да. Тогда, правда, вся поляна еще наша была, а теперь только край…
– Скоро и края не останется, – пробурчал Дир и подмигнул высокому. – Давай, что ли, Ска. Чем порадуешь?
Полы зеленой хламиды раздвинулись, и оттуда показалась столь же огромная, как и лицо, рука. Показалась и исчезла, а на камне появился сплетенный из лыка коробок, в котором горкой лежала крупная и свежая земляника и торчал пяток деревянных ложек.
– Как это? – удивился Дорожкин.
– Наш человек, да, – тряхнул головой маленький. – Тому, что из леса два урода вышли, удивился, но не шибко, а на спелую землянику в ноябре глаза настежь распахнул.
– Напрасно ты так, Шанечка, – мягко заметил высокий. – Я, к примеру, себя уродом не считаю.
– Вот ведь, – всплеснул руками маленький. – Теперь я Шанечка. Пользуется, гад, что я к его однобуквию никакого суффикса присобачить не могу, а с приставками только похабщина получается.
– Я не в обиде, – улыбнулся высокий. И Дорожкин вдруг почувствовал, что этакое гигантское человекоподобие кажется ему еще более ужасным, чем любое возможное и невозможное чудище.
– Ладно, – крякнул Шакильский, избавив коньячную бутылку от пробки. – Сначала выпьем, потом разговоры будем разговаривать. С этого начнем или с Лизкиного пойла?
– Давай с желтенькой, да, – шмыгнул носом маленький. – Чтобы градус потом не снижать. Лизкина-то к водке в полтора идет? А эта к одному или как?
– Сейчас и увидим, – заметил Шакильский, и скоро стаканчики захрустели в крепких ладонях.
Коньяк обжег горло, Дорожкин тут же схватился за ложку, сыпанул в рот порцию свежей земляники, подбил ее пирожком с капустой и в пару секунд уверился, что город Кузьминск и его окрестности не самое плохое место на земле.
– Это точно, да, – хохотнул маленький. – Нет, ты не думай, я мысли не читаю, но самое главное схватываю. Вот когда тут в первый раз сидел Санька Шакильский, он о другом думал. У него тогда обычная двустволка была, так он сидел тут, выпивал с нами и размышлял, положит ли меня и Ска с двух серебряных жаканов, если мы клыки покажем, и не наваляет ли ему после этого Дир.
– И навалял бы, – подтвердил Дир, закусывая пирожком.
– И положил бы, – рассмеялся Шакильский.
– Так что все нормалек, да, – рыгнул маленький и потянулся к Диру. – Дирушка, а ну-ка рубани мне колбасную попку. Я колбасные попки страсть как люблю. Да не снимай скорлупу, сам отшелушу.
– Ну? – посмотрел на Дорожкина Шакильский. – Что скажешь, парень? Где тут у нас заповедник?
– Подождите… – Дорожкин потер виски ладонями. – Я правильно понимаю, что за спиной у меня граница Кузьминского… заповедника. А дальше Завидовский заповедник?
– Неправильно, – не согласился Дир, и тут же закатился в хохоте маленький, улыбнулся высокий, хмыкнул Шакильский.
– Нет тут никакого Завидовского заповедника, – заметил высокий. – Отсюда пойдешь на север – дойдешь до моря, никакого заповедника больше не найдешь. И городка ни одного не разыщешь. И этих, как их… – высокий посмотрел на Шакильского, – cirrocumulus tractus здесь тоже нет. Это, конечно, парень, Земля, но не та Земля.
– То есть? – нахмурился Дорожкин. – Как же не та?
– А вот так, – развел руками Дир, почесал лысину, сунул руку за пазуху и вытащил книгу. – Вот, смотри. Вот это обложка.
– О! – вскинулся маленький. – Дашь почитать? Та самая, о которой ты рассказывал? Vita nostra brevis est, brevi finietur?[44] Неужели в бумаге купил?
– Цыц, Шанечка, – оборвал маленького Дир. – Остуди пыл. После. Вот смотри, инспектор, это обложка. А это, – он открыл книгу, – подложка, изнанка, оборотная сторона. Понял?
– Два мира? – не понял Дорожкин. – Это что ж выходит, я что, попаданец, что ли?
– Ага, – хихикнул маленький. – Попаданец, как кур в ощип.
– Все мы тут попаданцы, – заметил Шакильский. – А те, что на земле остались, еще попаданнее нас.
– Не два мира, – не согласился Дир. – Один. Просто ты был с одной стороны, а оказался с другой. Понял?
– Нет, – пробормотал Дорожкин.
– Я, честно говоря, – заметил Шакильский, – и сам до сих пор ничего не понял. Просто согласился с умными… существами.
– А я не обиделся, – задрыгал ногами маленький. – А если ты еще плеснешь этой желтенькой, я и вовсе не обижусь.
– За те деньги, которые эта желтенькая стоит, можно полсотни бутылочек водочки купить, – заметил Шакильский. – А если паленой, то и все сто.
– Ой! – прикусил язык маленький.
– Поподробней насчет обложки-подложки можно? – попросил Дорожкин.
– Смотри. – Дир встал, закрыл на мгновение глаза. – Ты радио слушал? Слушал. Тебя не удивляет, что в одном и том же пространстве вещает сразу несколько станций и никак их волны друг в друга не утыкаются?
– Подожди! – Коньяк не ударил в голову, но язык Дорожкину развязал. – Но ты говоришь об обложке и подложке, а волн-то много, а не две!
– Ну ты лоб в лоб-то не копируй, – усмехнулся Дир. – Может, и обложек-подложек много. У Солнца вон сколько планет, а погулять-то вот так, налегке, только по одной в радость. Значит, говорить много не буду, но что скажу, или бери на веру, или просто мотай на ус.
– На нос, – брякнул маленький, – у него усов нет. Или на…
Хламида у высокого чуть дрогнула, но щелчок, от которого на лбу маленького тут же появилось красное пятно, разнесся далеко по лесу.
– Есть земля, где есть и Завидовский заповедник, и Москва, и шестая или уже седьмая часть суши и прочее, и прочее, и прочее, – как ни в чем не бывало продолжал Дир. – А есть ее подложка. Вот здесь. Одно без другого никуда. Там, откуда ты пришел, Саня пришел, да и я, живут люди, звери, всякие гады, птицы, ну и прочее. Здесь тоже есть и свои звери, и гады…
– Гадов много, кстати, – торопливо вставил маленький, потирая лоб. – Один как раз тут поблизости окопался, да.
– Там лес рубят, тут он гнилью рушится, – бормотал дальше Дир. – Здесь его рубят, там он сохнет. Там кровь проливают, здесь порча землю жрет. Тут убивают тайный народец, там плесень черная разбегается. Тут речку прудят, там она тиной затягивается. Там горы срывают, тут земля проваливается. Понял?
Промолчал Дорожкин.
– Ты в институте учился? – спросил Дир.
– Учился, – кивнул Дорожкин.
– Да тут и школы хватит, – улыбнулся высокий.
– Правильно, – задумался Дир. – Вот представь себе систему координат. Четыре линейки. Верх-вниз, вперед-назад, вправо-влево, из вчера в завтра. Где б ты ни оказался, в этой системе всегда для тебя точка найдется. А теперь представь, что есть еще одна линейка.
– Может, и не одна, – заметил высокий.
– Пусть хоть одна, – махнул рукой Дир. – Вот по этой линейке на пядь в сторону, и ты уже не на обложке, а под ней. Понял?
– Стараюсь, – пробурчал Дорожкин. – А чем отличается потайной народ от тайного?
– Потайной – это вроде Дира, – вылил остатки коньяка в стаканчики Шакильский. – Или вроде того же Фим Фимыча. Живет на земле, а схорониться может и в подложке. Я не антрополог, но, думаю, это что-то вроде людей. Почти людей.
– Не всегда, – надул губы Дир. – Помнишь, ты ходил с Кашиным кикимор из западных болот выкуривать? Что в них от человека-то?
– Ну не знаю, – махнул рукой Шакильский. – Поверь мне, приятель, такие бабы иногда попадаются, что против них и с кикиморой за счастье посидеть да перетереть о том о сем. А тайный народ – это тот, что вовсе перебрался в подложку. Так и живет здесь. Он и в Кузьминске есть. Только там он…
– В рабстве, – со все той же улыбкой ответил высокий. – Днем за стеклом дурман выращивает, ночью город чистит.
– Пока чистит, да, – понюхал стаканчик маленький.
– Вы тут революционную ячейку затеваете или что? – не понял Дорожкин.
– Зачем? – удивился маленький. – На кой нам твоя ячейка? Мы с людями всегда миром ладили, в подложке людей в достатке бывало. Не только тайному народцу порой схрон требуется. Только вот напасти такой не было. Ты что думаешь, город твой всегда тут стоял? Вскочил, как прыщ на заднице…
– Ну если он на заднице, то где тогда ты? – спросил маленького Шакильский и повернулся к Дорожкину. – Никто пока ничего не затевает. Как затевать, если разобраться сначала надо? Просто объясняем, что и к чему. То, что сами успели понять. Ты же хотел узнать да понять?
– Узнать не значит понять, – подхватил еще ложку земляники Дорожкин, но есть не стал, задумался. – Допустим, что все так. Здесь подложка, над ней обложка. А там? – Он обернулся на поляну, на которой пофыркивали лошади. – Там же что подложка, что обложка, одно и то же почти. Слиплись они, что ли?
– А вот не знаю, – задумался Дир. – Только я вот что тебе скажу, парень. Я когда под Пермью лес держал, в подложку легко уходил. Есть я, и вот нет меня. Но там лес сильно попортили. И подложка в засох пошла. Но все равно она там есть. А здесь, в Кузьминске, вовсе подложки нет. Волдырь какой-то вместо подложки. Все, что чуть в сторону или чуть ниже, называй как хочешь, а мы называем – паутина или грязь. Ходу туда нет. Это как в трясину, ноги замочить можно, а если глубже – засосет.
