Туллио Аволедо - Крестовый поход детей
Нам пришлось прилично заплатить королю мамбо, чтобы выкупить эту невероятную вещь. Два десятка автоматов и две коробки боеприпасов.
Но в тот момент мы были счастливы и легкомысленны. Казалось, все опасности остались в прошлом. Конечно, это было не так, но тогда, спустя пару месяцев после победы над Сынами Гнева, у нас было именно такое чувство.
Мы с триумфом принесли это устройство в Бонолу. И там, однажды вечером, собрали всех, чтобы послушать музыку на этих дисках.
В пластиковых коробках дисков находились бумажки, на которых объяснялось, что это за музыка и кто ее исполняет. Некоторые из них сохранились очень плохо, и текст было невозможно разобрать. В некоторых коробках листков попросту не было. Но нас в тот момент интересовала только музыка. Интерес к исполнителям пришел позже.
Даниэла с разинутым ртом слушала диск итальянской певицы по имени Аличе. Последняя песня на диске называлась «Отступление». Ее написал итальянский поэт Пьер Паоло Пазолини.
В песне пелось:
Мы увидим штанины с заплатками,Красные закаты над городишками без машин,полными бедняков,которые вернутся из Турина или из Германии.Старики станут хозяевами своих домишек,как сенаторских кресел,а дети узнают, что супа малои что значит кусок хлеба.И вечер будет чернее конца светаи ночью мы будем слышать только сверчков или гром...
От этой песни по спине бежали мурашки.
Следующие строки были торжественны, как пророчество.
Города, большие, как миры,будут полны людей, которые ходят пешкомв серой одеждес вопросом в глазахне о деньгах, а лишь о любви,лишь о любви.Маленькие домикина самом красивом зеленом полеу самой красивой рекив сердце дубового лесачуть-чуть обветшают к вечеру,стенка за стенкой,кровля за кровлей.
Дети жались друг к другу, и взрослые тоже, стесняясь своей слабости. Эти строки, их горечь, задевали струны сердца, высекая чувства, как воду из скалы.
И древние дворцыбудут, как горы камней,пустые и закрытые, как были когда-то.Воздух будет пахнуть мокрым тряпьем.Все окажется далеко.Поезда и гонцы будут проезжать мимокаждый раз, как во сне.
Говорят, что иногда в пустых туннелях можно услышать далекий шум поезда. И, если приложить ухо к рельсам, можно почувствовать, как они дрожат, как будто один из старинных поездов едет по туннелям метро, по темному чреву вечной ночи.
У бандитов снова будут лица,какие были когда-тос остриженными волосамии глазами матери,полными черноты лунной ночи,а в руках у них будет лишь нож.Копыто лошади коснется землилегкое, словно бабочка,и напомнит о том, что было,о тишине, о миреи о том, что грядет.
В нашем мире нет лошадей.
Быть может, когда-нибудь они появятся. Быть может, в каком-нибудь далеком подземном убежище спаслась хотя бы пара лошадей, и вид восстановится благодаря ей.
Но хотя сейчас их и нет, хотя никто из нас никогда их не видел, смысл этого стука копыт в последних строках ясен.
Даниэла выучила эту песню наизусть и начала петь ее без аккомпанемента, потому что никто из нас не умел играть на музыкальных инструментах. Если, конечно, не считать шофары, но они не звучали с момента падения центрального вокзала и, надеюсь, не заиграют больше никогда.
Люди все чаще стали просить Даниэлу спеть, и эта старая песня со временем стала сначала ее песней, а потом и песней всего Города, а потом кто-то научился играть на старых инструментах, найденных среди руин, и песня стала еще лучше. Голова кружилась при мысли о том, что было бы, если бы тот, кто сочинил ее почти за двадцать лет до конца света, увидел бы этот конец и новое начало.
Копыто лошади коснется землилегкое, словно бабочка,и напомнит о том, что было,о тишине, о миреи о том, что грядет.
Мы есть то, что мы есть, из-за зла, причиненного миру.
Но и из-за добра. И то же самое, думаю, можно сказать о странных созданиях, с которыми мы должны делить Землю. Потому что они унаследовали ее, как и мы, и теперь, я полагаю, мы должны думать не о том, как отнять ее, а о том, как жить с ними в мире.
Джон спросил горожан, кто желает сопровождать его в путешествии. Многие вызвались. Он выбрал пятерых. Исаак спроектировал сани, которые без труда мог тащить один человек. Они были оборудованы складной палаткой из защищающего от радиации военного материала. Альберти были в восторге от этого проекта. Они выполнили его в рекордные сроки и сделали еще четыре штуки для себя.
В день отправления Джона у дверей Бонолы собралась большая толпа.
Я просил их взять меня с собой, но Джон рассмеялся и отказал.
— Когда ты вырастешь, я приду за тобой, — сказал он, — и покажу тебе Рим. Это очень красивый город. Он лежит в руинах, но это величественные руины.
Потом Джон обнял Ваганта, Даниэлу и остальных пожелавших с ним попрощаться.
Он радовался, видя, что на шеях многих горожан теперь висят маленькие крестики, сделанные из самых разных материалов.
Они попросили его молиться за них, и он ответил, что, если они хотят, он может провести мессу.
И пока невидимое солнце опускалось за горизонт, Джон произносил древние молитвы, и толпа отвечала ему, сначала робко, но потом все более и более уверенно, мощью множества голосов заглушая голос священника.
Закончив, мой друг помахал всем рукой и надел ремни от саней. Пятеро людей, отправлявшихся вместе с ним, должны были сменять друг друга во время пути. Но первый отрезок он хотел проделать сам.
Мы смотрели, как они постепенно исчезают за пеленой снега, во тьме.
Когда последняя фигура растворилась вдали, тишина сжала наши сердца. Потом один из детей заплакал, и его мать запела песенку, чтобы успокоить его.
В тот день, вернувшись в свои убежища, мы поклялись, что никогда не забудем отца Джона. И для многих из нас это действительно было так.
Эти вещи я видел лично и сообщил о них в духе истины.
С отцом Джоном произошло еще много событий, но я не видел их и потому не могу о них написать.
Пусть другие расскажут, что произошло в последовавшие за этим дни и недели и достиг ли отец Дэниэлс своей цели.
Теперь я знаю, что мир гораздо шире, чем я думал, будучи ребенком, и что еще шире мира человеческое сердце. Все это я узнал от этого выдающегося человека. Поэтому каждый вечер, перед тем как опускается темнота, я зажигаю свечу в самом высоком окне нашего Города, в помещении, которое когда-то служило Ваганту тайной библиотекой.
