Бестолочь - Илья Николаевич Романов
От моей флегматической рефлексии меня отвлёк бродяга:
— Стой! Разбивай лагерь. Сегодня тренироваться не будем. Хватит ей просмотра нашего боя. Шевелись, Бестолочь!
Часть третья
Шут
Глава 1
Как жизнь всё расставляет по своим местам,
а я на деле оказываюсь не таким уж и праведником
Наличие четырех коней внесло в мою жизнь новые проблемы. Уход за четырьмя лошадьми — это гораздо больше, чем уход за одной скотиной. Для привала на ночь, из-за местности, пришлось встать двумя лагерями.
Мы остановились у небольшой лесной речки с вполне приятной для глаз полянкой, поросшей сочной зеленой травкой. Место для кормежки лошадей лучше не придумаешь, если бы от воды не несло холодным ветерком. Ближе к деревьям начинались камни и мелкие ямки на земле, то есть места, где лошади сломать ногу раз плюнуть.
Костёр для ночёвки было решено развести подальше от реки, а лошадей решили оставить ближе к воде, где трава сочнее. Такое решение имело и свой минус. Лошади, хоть и стреноженные, существа беспокойные, и за ними пригляд нужен, тем более что мы оба видели волчьи следы неподалёку от привала.
Примерно такие доводы я услышал от дегенерата и на тот момент не увидел в его словах ничего кроме заботы о скотине. Под предлогом заботы о лошадях мне выпало быть ближе к скотине и ночевать поодаль от костра. Так сказать, набирайся опыта по уходу за своей клячей. Семь метров от костра не такое и большое расстояние, но всё же хотелось погреть свои кости у огня, а не просыпаться каждый час от храпа копытных.
К утру я озяб, и неудивительно, что проснулся раньше Антеро; роса и холодный ветерок — лучшие доводы для того, чтобы не отлеживать бока. Беглый взгляд на стреноженных коней показал, что у них всё хорошо. Встал я в кои-то веки раньше Антеро и без напоминаний стал собирать хворост. Костер давно прогорел, а иззябшеё тело требовало тепла.
Наш лагерь из-за мешков с трофеями напоминал караван, растерявший добро между кустарниками в пролеске. Однако не мешки с трофеями привлекли моё внимание. Среди мешков я заметил валяющуюся на отшибе кирасу Антеро. Бродяга на моей памяти почти никогда не снимал доспехи и кирасу…
Сука, развел меня как маленького! Ущлепок, подколол так подколол! Насрал мне в душу! Медленно зверею. И вот что неприятно, по ходу, ошибся я в нём. Доверился, а он, падла, клал на меня с прибором и втихаря попользовал, пока я уши развесил.
На ловца и зверь бежит. Только я появился в лагере и просёк, что тут ночью было, как бродяга зашевелился, медленно привставая с лежанки. Под его плащом спала Кайя. Попользовался, значит, ущлепок! Сейчас, наверное, я услышу одно из двух. Либо девчонка озябла и согреться пришла, либо от шлюхи не убудет. Зверею всё больше и быстрее.
— Не шуми. Дай ей поспать, — почувствовав мой напряг, выдал Антеро. Ну ни хрена он повернул! Это я ещё типа виноват?! Это я сейчас типа быковать начинаю, а он типа святой и по распаханному ночью не елозил?! Что я тут думаю?! Валить его надо, пока он железки свои не нацепил и до меча не дотянулся! Делов-то, пара ударов кистенём, а потом по роже с кулаков достану. Просто так за грань не уйдет, падла!
— Прежде чем мне что-то скажешь, давай присядем. Разговор есть! — чует кошка, чьё мясо съела. По ушам мне хочет повтирать бродяга. Ага, как же! Присядем, успокоимся, и потом либо я тормозну, дав себе на уши лапши навешать, либо он будет уже достаточно близко к оружию, чтобы я не успел кистень достать и накидать ему издали.
— Ну как хочешь, а я присяду, — спокойно и без нервов сообщает мне Антеро и присел чуть поодаль от спящей Кайи.
Внимание усыпляет паршивец! Наивный, я с тебя глаз не спущу, и как своими граблями начнёшь по земле елозить, то жди отовара. Меч у тебя лежит в стороне, но камень или палка тоже оружие в умелых руках.
Стою, левая рука невольно легла на пояс со спины, там у меня нож привешен за ремнем, правой вроде ничего не делаю. Повисла правая в воздухе у бедра, но все мои короткие мысли только о том, чтобы резко рвануть на себя кистень из-за ремня. Ковбой на Диком Западе, блин!
Что ж, послушаем, что перед смертью нам будет птичка петь. Последнее слово приговорённого — это святое.
— Надеюсь, ты способен думать головой, а не тем, чем думают быки при случке? — топорща свои седые усы, попытался усмехнуться Антеро.
Зря ты так, покойничек! Улыбаться ты не привык, да и не идёт улыбка твоей харе, отвыкшей улыбаться. Не ждал я от тебя такой подляны, привык, что к тебе можно спиной в бане поворачиваться, а ты вот какой оказался. Чуешь, собака, что я на взводе, хоть и пытаюсь этого не показать.
— Как ты думаешь, какая дальше будет жизнь у Кайи? Дадут ей спокойно жить, зная, что её имя есть в списках у бумагомарателей? — Ух ты, как завернул, ну, сейчас осталось прослезиться, какой ты заботливый. Антеро как ни в чём не бывало продолжил: — Я знаю, о чём ты подумал. Мы не дети, и ты не самый худший из тех, кого я знал. Именно поэтому я и говорю с тобой. В случае чего я не знаю… кто останется… ты не так прост, как… Я не потому с тобой говорю, что меня… Как всё будет, не важно, я своё пожил, и терять мне нечего… Ты — западник, тебе сложно понять, как у нас жизнь устроена. То, что мы отбили девчонку, ничего не значит… Не дадут ей жить спокойно… Там, откуда ты, может, всё было бы и по-другому, но тут всё иначе… Ну, допустим, ты выйдешь к людям с девчонкой, а что дальше? Что ты с ней дальше делать будешь? Женишься на той, кто в списках шлюх? По нашим законам ты будешь обязан делиться ею с каждым, кто попросит, или сдохнешь, защищая её. Ты, конечно, сменишь ей платье, но не в платье дело. Ты всю жизнь будешь бояться, что однажды кто-то
