Василий Звягинцев - Время игры

— Да подождите же вы, черт возьми! — Этот глас вопиющего в пустыне прозвучал на чистом языке их «общей» родины — туманного Альбиона. — Ладно, понимаю я ваш проклятый язык. Ну и что? Чего вы от меня хотите добиться?

— Мой бог! Я вам уже десяток раз повторял. Что абсолютно ничего. Не нужны вы мне и почти неинтересны. Это я вам все время для чего-то нужен. Но раз вы дозрели, спрашиваю последний раз — в чем смысл всей этой истории, кто вы, кто фон Мюкке и те люди, которые гоняются за нами? Как вы упорно не хотите понять, что судьба свела вас совсем не с тем человеком, которым можно управлять втемную. Вот я вас сейчас немного поучил. Вы не нашли адекватного ответа… Какие у вас претензии?

Даже при свете направленного в потолок фонаря Шульгин увидел, что Славский пребывает в состоянии «плюнь — зашипит». Как раскаленный утюг. Этого он и добивался. Разведчик — обязательно перетерпит. А бывший офицер может и броситься, невзирая на последствия. Впрочем, момент им уже упущен.

Сашка сказал примирительно:

— Плохо владеете собой, «мистер Лоуренс». — Это имя он произнес с издевкой, подчеркивая разницу в классе. — Но вы сами этого добивались. Обычно, когда на Ричарда Мэллони направляют револьвер, он стреляет сразу и наповал. Сейчас я отступил от этого правила, поскольку кое-что нас как бы связывает. Поэтому мой удар по вашему лицу прошу расценивать не как оскорбление, а совсем наоборот. Естественный жест врача, приводящего в себя пациента, впавшего в нервический припадок. Успокойтесь. Все будет хорошо. Возвращайтесь к нашему капитану, покормите его, поспите. Когда я найду выход, я за вами вернусь. Слово чести. Но вам советую хорошо подготовиться и на заданный мной вопрос дать искренний ответ. Договорились, Станислав Викентьевич?

Скрипнул ли зубами Славский, Сашка не услышал. Но тон ответа был подходящий.

Ничего, так с вами и разговаривать…

Однако все же слишком хорош был русский язык этого человека.

Способности профессора Хиггинса, усвоенные Шульгиным через обучающие программы Антона, позволяли установить даже то, что для маскировки природного акцента господин «Славский» прежде русского в совершенстве выучил сначала польский.

А вот это было странно. Неужели он готовился к возможности столь квалифицированного лингвистического анализа? Или все получилось случайно, просто по ситуации.

Сначала потребовался польский (например, для работы против австрийцев во Львове в начале войны или против России в Варшаве ближе к ее концу), а уже потом на этой базе (или параллельно) и в русском усовершенствовался.

— Хорошо. Если уж так получилось… Наверное, придется сказать вам всю правду. Боюсь только, что она вам не очень понравится. Есть вещи, которые нормальным людям лучше бы и не знать…

— Ничего, господин Славский. Не такое переживал, переживу и это. А за вами я вернусь, не извольте сомневаться. Если найду дорогу наверх — обязательно вернусь. Еще никто не упрекал Ричарда Мэллони, что он бросает спутников на произвол судьбы… Hasta la vista[20], — сказал он, неизвестно почему, по-испански.

…Чем дальше он шел, тем отчетливее становилось видно, что количество штреков постоянно увеличивается и они произвольно меняют направления.

От базового лагеря Шульгин сейчас двигался, разматывая шнур и сверяясь со сделанными ранее засечками. Миновал последнюю, прошел по наиболее ему понравившемуся штреку еще шагов семьдесят, пока шнур не кончился.

Теперь предстоял путь в неведомое.

Он осмотрелся. Снова перед ним три прохода. Два расходятся V-образно и с легким подъемом, третий ответвляется вправо под прямым углом.

Надо выбирать. Но рационального критерия нет. Наудачу…

Вместе с тем Шульгин почти совершенно был уверен, что, какой путь ни выбери, итог окажется совершенно одинаковым.

Через два с лишним часа блужданий Шульгин, выругавшись в очередной раз, сел на землю.

Безнадежно. Теперь очевидно, что собственными силами выйти ему не дадут. До тех пор, пока не сочтут это необходимым.

Кому? Надо думать — пресловутым Держателям Мира, Игрокам.

Следует ли понимать, что каким-то своим действием он совершил нечто неподобающее, расходящееся с их планами?

Вдруг сам по себе он им не нужен, они так и не заметили его перехода в новое качество, а пространственная флюктуация в катакомбах создана для других целей и по другому поводу?

Или, наконец, просто-напросто, как они уже предполагали с Андреем, очередной пролом пространства-времени при уходе «Призрака», самый мощный за последние годы, вызвал такое возмущение мировых линий, что полетела к черту вообще вся евклидова геометрия заодно с хронологией?

Страшно ему по-прежнему не было, чувство страха в обыденном понимании этого термина у него давно уже атрофировалось.

Скорее наоборот — без систематических и массированных выбросов адреналина в кровь он себе и жизни не мыслил, как отчаюга-альпинист или специалист по прыжкам через пропасть на мотоцикле. Тем более что в силу определенной специфики положения угроза реальной и окончательной смерти для него была снижена раз в десять, если не более того.

Моментами Шульгин вообще допускал, что правилами предложенной им игры обычная смерть вообще не предусмотрена, иначе отчего же все они, вступившие на инопланетную тропу войны, до сих пор живы, вопреки стандартной формальной логике.

Ему сейчас было скорее интересно, что еще новенького приготовили массовики-затейники и какой нестандартный ход придется придумать, чтобы в очередной раз с честью вывернуться из ситуации.

А бродить по утомительно одинаковым каменным тоннелям стало уже и скучновато.

Спелеология никогда его не привлекала, знаменитую книгу популярного когда-то Норбера Кастере «Моя жизнь под землей» он даже не дочитал до конца, о чем, впрочем, сейчас несколько сожалел. Возможно, какие-то полезные советы из воспоминаний специалиста можно было бы почерпнуть.

Лучше всего, думал Сашка, отдаться сейчас полностью на волю судьбы. Или продемонстрировать свою полную незаинтересованность в исходе этого предприятия.

Хотите — сдохну для вашего удовольствия, но шляться по холодным и душным коридорам больше не намерен…

Если существует цель, ради которой его загнали в «крысиный лабиринт», то рано или поздно она обозначится.

Следует, может быть, подать какой-нибудь сигнал, что он все понял и ждет указаний.

Всего два раза, причем первый — с помощью Антона, а второй — профессора Удолина Шульгин в этой жизни ухитрялся входить в хотя бы частичный контакт с Великой Сетью. Имел представление, разумеется — весьма поверхностное, о том, что по большому счету не только сам он, но и все человечество вместе со всей историей и материальной культурой в масштабах Сети — не более чем комплект монад, влачащих свое исчезающе краткое существование внутри одного из триллионов микрочипов, составляющих «Вселенский Процессор».