Евгений Гаркушев - Авалон-2314
А когда на сцену выскочил Хопгой, начался настоящий ад. На зрителей обрушилась лавина дребезжаще-грохочущих звуков. Мелодии как таковой в этих звуках различить было нельзя, но во фрагментах угадывались обрывки рока, рэпа, рейва и даже джаза. Все эти направления были Диме одинаково отвратительны, потому что их представители считали Соловья попсовиком, показушником и не уставали демонстрировать свое презрение. А сами одевались в какие-то отрепья, немелодично орали в микрофон корявые, грубые тексты и вообще не умели двигаться по сцене.
Рука Димы сама собой потянулась к коробке с помидорами, но Ольга накрыла его руку своей:
– Подожди, рано.
Хопгой орал и кривлялся, прыгал по сцене и махал легкой нейлоновой курткой, которую порвал на себе, а потом скинул в азарте и швырнул на пол. Некоторые зрители рэпо-рейверу даже хлопали. Это вызвало острую ревность Соловья – тем более что песни были отвратительные, визгливые и глупые.
Наконец, Бурмат несколько утомился, перестал прыгать, подошел к микрофону и хрипло проорал в него:
– Ну и как вам, подонки? Тащитесь?
Тут с места вскочил тщедушный парень в синем костюме и заорал едва ли не громче Хопгоя:
– Сам ты подонок!
– Еще какой! – не растерялся Бурмат.
– Так получи!
Зритель метнул в Хопгоя помидор. Но тот не сплоховал – едва ли не на лету перехватил его, не весь, конечно, но кусочек ему достался, – и швырнул обратно в зал.
Дикий рев потряс клуб «Ретро». Помидоры полетели на сцену дробящимися и сияющими в свете прожекторов метеорами. Хопгой дико захохотал и начал отбиваться от переспевших плодов микрофоном.
– Да он тащится от такого расклада, – разочарованно протянул Дима.
– Почему нет? Это же шоу. Развлечение. И ему приятно, и зрителям. Наверное, он еще и второе отделение даст. Учись! Через черный ход сбежать ума много не надо. Спорить со зрителями надо!
– Мне такие развлечения непонятны, – заявил Соловей, отодвигая от себя коробку с помидорами. «Наказать» противного певца уже не хотелось.
– А если ты хочешь, чтобы тебя боготворили, нужно стать харизматичным. Неповторимым, – заявила Ольга. – Над этим мы и будем работать…
* * *Космопорт Пекина не произвел на Хонгра сильного впечатления. Собственно, он ничем не отличался от обычного аэропорта. В большом здании аэровокзала было много залов ожидания, буфетов и бутиков. Длинная эластичная труба вела на летное поле, к челноку, весьма и весьма напоминавшему самолет. Летное поле покрыто бетоном, вдоль взлетно-посадочных полос горят лампы…
Четыреста пассажиров расселись по своим креслам и пристегнулись, челнок поднялся на хвост и вертикально стартовал. Перегрузки чувствовались, но не были чрезмерными. Земля стремительно уносилась прочь.
Когда челнок вышел за пределы атмосферы, иллюминаторы расширились, да так, что обшивка будто вообще растворилась. В космосе несся словно бы ряд кресел. Даже пол под ногами стал прозрачным. Пассажиры могли видеть и огромный голубой шар Земли, и черное ночное небо, и неуклонно приближающийся серп Луны. Зрелище было красивым, но какая-то слабонервная девушка все же тихо охнула и закрыла глаза. Иллюминатор рядом с ней тут же закрыли, пол под ногами нервной девицы тоже потерял прозрачность. Девушка прижалась к металлической переборке и успокоилась. Наверное, вышла в вирт, где представляла себя в глубокой пещере или в собственной квартире без окон и дверей…
Четыреста тысяч километров до Луны челнок должен был преодолеть за десять часов, включая время на разгон и торможение. Хонгр, прежде в космосе не бывавший, хотел посмотреть, каково это – мчаться среди звезд. Но глаза сами собой закрывались, а тело словно бы растекалось в мягком кресле. Слишком суетными выдались последние дни.
– Рекомендуется отдохнуть, – обратился напрямую к сознанию искусственный интеллект имплантатов. – Красотами полета вы можете насладиться позже. Я запишу их с помощью камер стереовидения челнока. Ощущения будут еще более полными, чем вы можете получить с вашего места.
– А что мы на «вы»? – вздохнул Хонгр. – Давай уж поближе познакомимся. Я буду звать тебя Сэргэлэном. Идет?
– Отлично, – отозвался голос в его голове. – А не лучше ли Мэргэном?
– Нет, звание мудрого ты пока не заслужил. Побудешь просто умным, – Хонгр усмехнулся.
– Может, мне стоит общаться с тобой по-монгольски, Хонгр? – не унимался интеллект имплантатов.
– Мой родной язык – русский, – мысленно ответил революционер. – Хотя я и говорю на разных языках, думаю я все-таки по-русски. Но ведь мои мысли ты не читаешь?
– Нет. Только эмоции, информацию о состоянии здоровья и четкие мысленные фразы. Чему я должен учиться?
– Учись понимать меня с полуслова, – предложил Хонгр. – И не мешать. А мои мысли постоянно читать не надо. Читай их только в том случае, если они обращены к тебе.
– Тут учиться не нужно. Нейротранскриптор передает их мне напрямую, – заявил Сэргэлэн.
– Я в курсе, как работают нейросвязи имплантатов, – бросил Хонгр. – А сейчас поставь мне ментальным фоном какую-нибудь приятную расслабляющую музыку.
– Моцарт подойдет?
– Не сейчас. Ты бы хоть запросил данные о том, что я слушал в прошлой жизни.
– Сейчас у меня нет возможности обратиться к планетарной сети. Канал связи недостаточно мощный.
– Ну и ладно. Обойдусь.
– У меня есть записи Бурмата Хопгоя. Не желаешь?
– За неимением лучшего послушаем Хопгоя… Half a loaf is better than no bread, – продемонстрировал знание английского Хонгр.
* * *Полезно иногда проявлять силу воли и твердость. Соловья больше не заставляли петь на потеху публики, которая его не знала и не любила. Зато ему предложили заниматься в тире, а также рекомендовали дважды в день посещать спортзал. Сначала бег и гимнастические упражнения, потом массаж и электрические процедуры для укрепления мышц. Уже через три дня он перестал быть на себя похож: мышцы рельефно выделялись, движения стали увереннее, четче, походка изменилась. Похоже, Ольга поглядывала на него с большей благосклонностью… Проверить это не представлялось возможным – теперь они жили в разных номерах, девушка заявила, что «так будет лучше». И то правда – нянька Диме была не нужна, а любовница из Ольги получалась какая-то странная. Хотя кто их, женщин, разберет?
Хуже стало, когда появился китаец. Возможно, он даже и не был китайцем, потому что по-русски говорил четко и без акцента, да и отличался нетипичным для азиатов крупным телосложением. Больше Соловья с его развившимися мышцами он был раза в полтора. Звали китайца Хонгр, и с первых же часов он начал избивать Диму так, как его прежде не били никогда. Называл он это «тренировками», но пользы в таких тренировках Соловей не видел никакой. Тренер то швырял его на пол, то лупил в живот, проверяя твердость пресса, то пытался ударить по лицу, – и, надо сказать, зачастую ему это удавалось.
Каждый раз, когда Соловей пытался объяснить, что он не боец, а певец, Хонгр заливисто хохотал. В наушниках его древнего плеера грохотала омерзительная музыка Бурмата Хопгоя.
Интересы Хонгра были крайне странными. Как-то на перерыве они разговорились о жизни. Китаец наконец-то соизволил расспросить подопечного о творчестве и поклонниках, а точнее, о поклонницах. И когда Соловей рассказал о полных стадионах, ночных оргиях, золотистом «Порше» и приемах у президента, Хонгр только поморщился, но, скорее всего, не от зависти.
– И зачем тебе все это сейчас? – поинтересовался он. – Я вот купил в кредит «Мазерати», и доволен. Тебе не кажется, что жизнь должна состоять из разовых акций?
– В каком плане?
– Напрягся, сделал что-то полезное, достиг цели – и ушел на новый уровень.
– На какой еще новый уровень?
– Зависит от настроения. Может быть, ушел управлять государством. А может, наоборот, сажать капусту. Приятное занятие, наверное. Я вот овец недавно пас.
– И как? – поинтересовался Дима.
– Надоело.
– И что ты сделал?
– Прилетел сюда.
– Меня тренировать?
Хонгр расхохотался.
Сумасшедший, что с него взять? На владельца «Мазерати» китаец уж точно никак не тянул. Врет, конечно. Где сейчас ездить на автомобиле? Особенно на Луне.
Но что-то в этом человеке заставляло Соловья слушаться его беспрекословно. Не кулаки, нет. Сильнее тот, кто умнее, а не тот, у кого крепче мускулы. Хонгр был уверен в себе и в своем превосходстве. И за это Дима не любил его еще больше. Но деться от узкоглазого громилы было совершенно некуда.
* * *– Вы ведь не курите? – спросил Гумилев, когда мы плотно пообедали в роботизированном кафе в центре города.
– Не курю.
– А я еще не бросил. Не возражаете?
– Нет. Правда, в мое время в кафе было запрещено курить. Особенно ближе к концу жизни. А сейчас персонал может возмутиться.
