Валерий Большаков - Черное солнце
— Ни пройти, ни проехать… — раздался из селектора ворчливый голос Тугарина-Змея.
— Это подводный транспорт, — взволнованно проговорил Джунакуаат.
Сихали не стал комментировать. Плавно подведя «Орку» поближе, он рассматривал через иллюминатор рыхлые, проржавевшие борта затонувшей подлодки.
— Надо попробовать рубку снести! — дал совет Белый.
— А то я бы без тебя не догадался, — фыркнул Тимофей.
Приподняв нос субмарины, он проплыл над узкой палубой UF, отмечая чёрные сквозные зияния.
— Стреляли по ней, что ли? — высказался Шурик.
— Это называется коррозия, — медленно проговорил Сихали. — Пролежи полтора века в солёной воде — узнаешь, что это такое…
Выдвинув манипулятор, он подковырнул им пласт обшивки. Старинная сталь расслоилась, пустив по течению облачко ржавчины.
— Порядок…
Подойдя вплотную к возвышению рубки UF, Тимофей вооружил «механическую руку» пульсатором из набора навесного оборудования и приложил к облезлому металлу. Пульсатор часто загрохотал, отдаваясь дробным гулом, а высокая рубка подводного транспорта разлеталась на чешуйки, с шорохом оседавшие на ржавую палубу. Утратив опору, отломился весь верх рубки с остатками поручней и плавно опустился в донную муть.
— Путь свободен! — торжественно провозгласил Шурик.
«Орка-1» проплыла между корпусом UF и гребнями свода, попадая в узкий участок, расширявшийся воронкой, делавшийся всё шире, всё объёмней.
— Обождём «Дипскаут»? — поинтересовался Тимофей.
— Нет-нет! — поспешно отозвался Помаутук.
— Мы уже миль двадцать проплыли… — неуверенно сказал Кермас.
— Не проплыли, — тут же отозвался Белый, — а прошли! И не двадцать, а все тридцать пять!
— Ничего себе… — пробормотал Олег.
— Ага… — сказал Сихали.
— Чего — ага? — осведомился Шурик.
— Приплыли.
На экране БОПа чётко вырисовывалась бугристая стена. Тупик? Ну уж нет! Столько искать, найти и упереться носом?!
Тимофей направил прожектора вверх, и там засияла поверхность, отливая ртутным блеском.
Продув цистерны, Тимофей всплыл. За прозрачным колпаком «Орки» показался огромный грот. Его каменные своды напоминали скорлупу грецкого ореха — такие же извивы, бугры и впадины. Метрах в двадцати смутно виднелся длинный причал, облицованный гранитом или мрамором, с литыми кнехтами, выстроившимися в ряд.
Сихали всё это видел воочию, потому что поодаль стояли в линию высокие чугунные фонари, поддерживавшие по три кованых светильника каждый. Горели далеко не все лампы, да и те, что были включены, светились вполнакала. Но и этого освещения хватало, чтобы понять — они попали туда, куда хотели.
— Вальхалла… — очарованно прошептал Помаутук.
Тимофей придал лодке движение, подработал рулями и пристал в том месте, где к гавани спускались ступени неширокой лестницы, а в гранит были вделаны бронзовые кольца, позеленевшие от времени.
Сихали покинул своё место за пультом и двинулся к люку, бросив короткое:
— Выходим. Фонари не забудьте — они здесь, в переходном отсеке. «Дипскауту» ещё идти и идти. Сходим пока на разведку…
Перебраться на берег было делом секундным. Следом полезли Кермас и Помаутук, Шурик с Ильёй, Гирин и Купри.
У Тимофея не пропадало странное ощущение — чудилось ему, что он попал в запретную сказку, где царствует злой волшебник. Сихали прекрасно понимал, что сотней метров выше, за каменными пластами, пролегает АЗО, и солнце тужится согреть сопки оазиса Ширмахера, и «новолазаревцы» живут-поживают да добра наживают, но это всё воспринималось умом, а вот душа отвергала доводы рассудка.
— Пошли, — сказал Браун, — осмотримся.
Гигантский грот углублялся в породу, одновременно понижаясь, и там, за рядом погасших фонарей, гостей подземелья встречала величественная трёхпролётная арка, украшенная точёными колоннами и барельефами из белейшего мрамора. Лучи фонарей скрестились на скульптурных изображениях. В дрожащих светотенях перед Тимофеем предстали герои Третьего рейха — вдохновенные «белокурые бестии» в касках, тянувшие руки в приветствии вождю, могучие пролетарии, верные девизу «Дойчланд юбер аллеc!»,[132] а вот и сам фюрер — губы плотно сжаты, глаза устремлены вперёд и ввысь, знаменитые усики, знаменитая чёлка… А наверху арки раскидывал крылья грозный орёл, сжимавший в когтях свастику.
— Точно, приплыли, — сказал Харин.
Сихали прошёл средним, самым широким пролётом, попадая на широкую и прямую, вымощенную каменными плитами… улицу? Шаги океанцев и антарктов гулко отдавались, эхом разносясь меж двух высоченных колоннад, что зажимали улицу с обеих сторон.
— Наверное, их высекли из базальта, — проговорил Купри, задирая голову, — окультурили, так сказать, перемычку между пещерами…
— Да-а… — вымолвил Гирин. — Это вам не баран начихал…
Между колонн стояли фонари, но света они давали мало, да и тот был тусклым, желтовато-оранжевым, словно и не лампы накаливания горели, а стеариновые свечи.
Улица с колоннадой вывела экипажи «Орок» к громадному порталу, поперёк которого висела фигурная металлическая решётка. На ней были закреплены причудливые готические буквы, складывавшиеся в топоним: «Neuer Berlin».
— Добро пожаловать в Новый Берлин! — произнёс Помаутук лязгающим голосом.
За порталом глазам Сихали открылся и вовсе колоссальный грот. В слабом свете редко разбросанных фонарей и одиноких прожекторов угадывался пологий свод километра полтора в диаметре. Разорванные цепочки фонарных столбов очерчивали собою контуры улиц, застроенных домами в два-три этажа, и редко где за стёклами слепых окон высвечивался огонёк. Прямо по центру открывшейся панорамы сгущалась тьма, и Тимофей догадался о том, что тут же высказал Шурик:
— Там потолок смыкается с основанием! Видите? Типа колонна в сто обхватов!
— Господи, — покачал головою Купри. — Как тут только люди живут?
— Чуете? — спросил Тугарин-Змей. — Воняет.
— Смердит, я бы сказал, — поправил друга Сихали.
В самом деле, неподвижный воздух, не знавший, что такое ветер, явственно отдавал затхлостью. Застарелая вонь висела невидимой пеленой — шагаешь и обоняешь. Пахло тухлятиной и горелым, накатывало чем-то скисшим и тошнотворно-сладковатым.
— Никакой вентиляции, — брюзжал Шурик.
— Да нет, — не согласился с ним Гирин, — какая-то связь с атмосферой здесь должна быть. Приливом воздух выжимает наружу, отливом втягивает сюда. А иначе они бы тут давным-давно задохнулись!
Широкая улица с колоннами вывела всю компанию на круглую площадь, обрамленную двумя помпезными зданиями, гнутыми дугою. По карнизу одного из зданий тянулась надпись выпуклыми буквами. «Рейхскомиссариат „Новая Швабия“» — разобрал Браун.
В самой серёдке площади, на высоком постаменте, стояло изваяние — бронзовый фюрер, во всей своей красе.
Из Гитлерплац «вытекали» три улицы. Средняя упиралась в центральный столб, поддерживавший купол пещеры и опоясанный тремя ярусами аркад. Браун зашагал по правой улице — вывеска на каменном, стоявшем на углу доме извещала, что топал он по Борманштрассе.
— А чего мы всё по улице, да по улице? — спросил Белый. — Давайте в дом зайдём, что ли! Поздороваемся хоть!
— С кем? — буркнул Илья.
— Ну живёт же здесь хоть кто-нибудь!
— Ты уверен?
Правота оптимиста Шурика скоро подтвердилась — дверь дома напротив со скрипом открылась и на улицу вышел пожилой мужчина в накинутой на плечи серой шинели. Редкие волосы покрывали его череп, который даже въедливый Розенберг[133] признал бы арийским. Кожа у мужчины была не просто бледна, она отливала белизной бумаги, причём тонкой, сквозь которую просвечивали голубоватые вены.
Попав под луч фонаря, мужчина испуганно вскрикнул, жмурясь и заслоняясь руками.
— Он на вампира похож, — пробормотал потрясённый Шурик, — те тоже света боятся…
Помаутук заговорил с новоберлинцем по-немецки. Голос пастора журчал и успокаивал, а сам Джунакуаат медленно подходил к мужчине, который никак не мог проморгаться и всё утирал слёзы. Задыхаясь, новоберлинец и сам подал шамкавший голос, но Тимофей ничего не понял, кроме «йа, йа» и «битте».
— Что он говорит? — осведомился Браун, стараясь не делать резких движений.
— Его зовут Готлиб Шольц, — обернулся Помаутук.
— Йа, йа, — подтвердил Шольц.
Пастор принялся что-то растолковывать новоберлинцу, тыкая пальцем вверх и разводя руками. Новоберлинец ошеломлённо тряс головой и улыбался беззубым ртом.
— О, майн Готт… еле выговорил он, сощуренно взглядывая в сторону океанцев и антарктов, хоть и направлявших лучи фонарей в сторону, но не погасивших их.
— Вы рассказали ему, откуда мы взялись, пастор? — спросил Тимофей.
