Евгений Филенко - Вектор атаки
– Если это шутка, то считайте, что я оценил, – произнес он бесстрастно. – Кто может отказать личному другу гекхайана?
– И действительно, кто? – фыркнул Кратов.
– Только самоубийца, – со всей откровенностью подтвердил инспектор. – То есть лицо, которое не заботится ни о своей карьере, ни о процветании своего рода.
– И однако же удовлетворение моего прошения не доставило вам большой радости, – сказал Кратов сочувственно.
– Никого в администрации поселения Рондадд не способны ободрить незапланированные визиты частных лиц, – сказал инспектор. – В особенности персон, приближенных к Справедливому и Беспорочному. И не потому, что нам есть что скрывать или в делопроизводстве допущены некие упущения. Хотя и это тоже… – добавил он с едва уловимой иронией. – Никому в администрации не по душе, что высокородный… – Инспектор запнулся, вдруг осознав, что допустил дерзость. Побагровев, он не без труда подобрал подходящее развитие своего периода: – …высокочтимый гость подвергает собственную жизнь серьезной опасности по весьма незначительному поводу.
– Высокочтимый гость с этим справится, – надменно сказал Кратов. – В конце концов, это его решение и его прихоть.
– Случись что, и в руководстве Директората не станут разбираться, чья это была прихоть. Не говоря уже о Департаменте внешней разведки.
– А они-то при чем? – сдержанно удивился Кратов.
– Ваши кураторы, – пояснил инспектор. – И, если можно так выразиться, незримые покровители. Разве вы не знали?
Кратов и вправду не знал.
– Сразу по получении нами предписания удовлетворить ваше прошение с директором администрации поселения Рондадд связался супердиректор Департамента внешней разведки и убедительно просил оказать вам всевозможное содействие…
«Можешь сколько угодно употреблять мужской род, но я-то знаю, о какой влиятельнейшей особе идет речь, – подумал Кратов. – Седовласая валькирия с дипломом ксенолога, янтайрн Авлур Этхоэш Эограпп, кто же еще. И я знаю, что в ее понимании означает «убедительно просить». Проскрежетать несколько приказных фраз тоном, исключающим не то что возражения, а даже саму возможность обсуждения означенных приказов, и разорвать связь ударом кулака по пульту…»
– Поэтому вам будет выделен конвой и предоставлен транспорт, – продолжал инспектор тусклым голосом. – Поскольку космический аппарат, на котором вы прибыли, вряд ли подойдет. Тем более что вы все равно бы запросили и то и другое. Хотя бы потому, что обитаемая площадь Рондадда составляет тридцать восемь миллионов драконьих гнезд. И вы не знаете, где и как найти персону, которая вас интересует. Зато определенно рискуете, что персоны, до которых вам нет никакого дела, заинтересуются вами, и отнюдь не затем, чтобы просто побеседовать.
«Драконье гнездо» было малоупотребительной эхайнской единицей измерения площади, такой же архаичной, как земные десятина или акр, и составляло что-то около двух квадратных километров (судя по всему, эхайнские драконы обходились без лишних претензий). Кратов легко согласился, что выполнить намеченное в разумные сроки без поддержки администрации действительно немыслимо.
На каменном лице инспектора впервые проступило удовлетворенное выражение.
– Я отдам распоряжения, – сказал он. – Для вас благоразумным будет не покидать кабинет до моего прихода. Не потому, что нам есть что скрывать…
– …хотя и это тоже, – покивал Кратов. – Буду признателен, если это не займет много времени. И при случае отмечу вашу готовность к сотрудничеству перед руководством Департамента внешней разведки и лично перед супердиректором. За меня не беспокойтесь, я прекрасно умею дремать сидя.
Он был почему-то уверен, что инспектор не чает поскорее от него избавиться, и здесь их желания как нельзя более удачно совпадали.
– Позвольте вопрос, – сказал инспектор, складывая свои бумаги в аккуратную стопку и убирая в стенной сейф. – Что это за оригинальный вид транспорта, на котором вы прибыли?
– Это биотехн, и у него есть имя – Чудо-Юдо-Рыба-Кит, – отвечал Кратов, следя за тем, как шевелятся губы эхайна, безуспешно пытающегося повторить его слова. – Выпускается ограниченными партиями. Обладает повышенной комфортностью, своей прытью превосходит все известные средства передвижения в экзометрии.
– Он скорее похож на животное, чем на космический аппарат.
«Тарантас», – мысленно поправил Кратов.
– Так и есть, – сказал он. – Это вполне себе живое существо. И к тому же исключительно здравомыслящее.
С сомнением покачав головой, инспектор удалился. «Что за тайны мадридского двора, – подумал Кратов. – Чего, казалось бы, проще: включил интерком, отдал команду…» Ему тут же пришло в голову, что это часть какой-то непонятной ему игры, возможно – наивная в своей бесхитростности проверка на лояльность. Подняв глаза, он сразу же обнаружил нацеленные на него мониторы. Наивно и бесхитростно.
Устроившись поудобнее и вытянув ноги, он откинулся на спинку кресла и смежил веки. Игра игрой, а сон был тут как тут…
…ему давно уже не снились вещие сны: после известных событий он утратил эту свою странность и редко о том сожалел, а с годами начал подзабывать и сами сны, которые отличались от обычных не столько яркостью и богатством несмываемых деталей, сколько неподатливостью к забыванию, нестираемостью, что позволяло вновь и вновь возвращаться к этим никогда в реальности не случавшимся событиям, искать и находить в них смысл, который зачастую лежал на поверхности и вовсе не требовал напряженных поисков… все это осталось в прошлом, теперь сны были те же, что и у других – обрывки переживаний, смутные образы, разыгрываемые малознакомыми персонажами бессвязные скетчи, косноязычные старания что-то кому-то объяснить… и так же легко изглаживались из памяти, едва только он открывал глаза…
…и прервался оттого, что Кратова деликатно и в то же время настойчиво потрясли за плечо.
– Яннарр т’гард, – сказал инспектор Эркуэллэбр. – Транспорт и конвой в вашем распоряжении. В той части поселения Рондадд, куда вы направляетесь, сейчас полдень. Было бы весьма разумно, если бы вы вернулись на борт станции до наступления сумерек.
Кратов и сам не желал бы застревать здесь надолго. У него оставалось слишком много дел, с которыми надлежало разобраться так быстро, насколько позволяла физика экзометральных переходов.
Спустя четверть часа он уже сидел в слишком просторном для него пассажирском кресле эхайнского орбитального челнока, с профессиональным любопытством следя за работой пилота. Позади него клевали носами четверо конвоиров. Они были увешаны разнообразным самого устрашающего вида оружием и упакованы в мимикрирующую броню. Последняя, предприняв отчаянную попытку слить своих носителей с окружающей средой, сделалась песочно-желтой в крупную черную клетку, в тон диванам. А по ту сторону смотровых экранов клубилась тугая, темно-серая со спутанными седыми прядями, как праздничная прическа старой ведьмы, облачность тюремной планеты Рондадд.
Мичман Нунгатау огребает по полной
Между тем они уходили.
Мичман положил ладонь на рукоятку скерна. На ощупь сдвинул регулятор мощности до минимума. Оглушить, обездвижить, но не навредить. Живой келументари во сто крат ценнее мертвого!.. Когда эти двое проходили мимо, рука об руку (девушка заботливо поддерживала юнца, которому было нехорошо… выпил лишнего или местная кухня оказалась не по нутру…), Нунгатау нарочито грубо окликнул их:
– Эй, молодняк!
Юнец остановился, будто споткнувшись.
– Что вам угодно, сударь? – спросил он, старательно выговаривая слова, словно у него язык примерзал к зубам.
– Идем! – прошипела девица и потянула его к выходу.
– Плохая мысль, юная янтайрн, – сказал мичман, поднимаясь. – Я вооружен, я в боевом дозоре, и я хочу видеть ваши документы.
– Ахве, малыш! – услышал он за спиной. – Ты опять за свое?! Немедленно оставь в покое моих клиентов.
– Он пьян! – сказала рыжая девица с отвращением. – В дозоре не пьют. Этот эхайн просто ищет ссоры.
– Тогда мы уходим, – равнодушно сказал юнец.
– Стоять! – заорал мичман и перевел скерн в боевое положение.
…Краем глаза уловил невнятное движение где-то сбоку, за пределами обзора. Монах-пилигрим, о котором все забыли. Ему-то что понадобилось?! Мичман гаркнул что-то угрожающее, не отводя взгляда от главной цели, и в этот момент ему в висок врезался твердый, гулкий и горячий снаряд. Вдобавок еще и пахучий. Миска с супом… Мичман рухнул, как колода, и даже на несколько мгновений выключился… а когда способность соображать вернулась к нему, то первое, о чем он подумал, было: «Меня только что вырубили миской с супом. Хорошо, что никто из подчиненных не видел!» – а затем обнаружились три обстоятельства. Первое было из разряда приятных: он упал, но не выронил оружия. Второе можно было считать любопытным: оказывается, госпожа Боскаарн, несмотря на возраст и гвардейские стати, способна визжать, будто малолетка, узревшая привидение. Ну, а третье… что ж, никогда не получается, чтобы все срослось с первого раза. Уж слишком удачные выпали кости… Иными словами, юнец и его рыжая спутница, чье лицо теперь казалось уже совершенно знакомым и виденным при иных обстоятельствах, благополучно сбрызнули, не дожидаясь развития событий. Почти вечность мичман тупо таращился на пустой дверной проем, а затем с мыслью «Завалю гада!» перекатился на бок в рассуждении взять проклятого пилигрима на прицел. Больших усилий для того не понадобилось: тип в серебристом плаще, с пилигримом теперь сходный менее всего, слишком для этого мощный и не по-местному загорелый, стоял прямо над ним и рассматривал с явным любопытством… такое же точно выражение любопытства Нунгатау однажды видел у полевого хирурга, который целую ночь сшивал его лоскуток к лоскутку после бойни под Книргумуарти, причем где-то к утру делал это уже из чистого любопытства, чтобы утвердиться в собственном профессиональном искусстве, а заодно узнать, откроет ли после всего результат его бессонных трудов глаза, ну не глаза, так хотя бы рот, пускай для того лишь, чтобы выразить несправедливо обошедшемуся с ним миру свое крайнее презрение. Имя хирурга мичман за заботами по выздоровлению узнать так и не удосужился, хотя постоянно о нем думал и прикидывал, как бы получше отблагодарить в пределах солдатского бюджета… а вот к пилигриму благодарности он отнюдь не испытывал и, легким движением вскинувши скерн, выстрелил в упор. Не попал. Госпожа Боскаарн вне поля зрения снова завизжала. Не веря своим глазам, Нунгатау выстрелил снова. И снова промазал – с расстояния протянутой руки. Потому что пилигрим не упал, даже, кажется, и не шелохнулся, а продолжал изучать его, хотя и без прежнего любопытства, а с некоторым раздражением, как докучливое насекомое или прилипший к обуви комок грязи. Затем вдруг взмахнул рукой, и скерн улетел куда-то в угол, вывихнув перед этим мичману пальцы. «Это не твое, – сказал пилигрим негромко и с сильным звенящим акцентом, какой бывает у Красных Эхайнов, – оставь это навсегда». Перешагнул через поверженного мичмана и двинулся было к выходу. «Драного демона я оставлю», – прошипел тот и обеими руками обхватил его за ногу. Боль в пальцах была жуткая, но терпеть можно, и не такое терпели. Госпожа Боскаарн перешла на ультразвук, а бармен с решительным выражением на лице перемахнул через прилавок и надвигался на дебоширов, поигрывая дубинкой из черного полированного дерева. Пилигрим с большим неудовольствием обернулся, коротко глянул на бармена – тот остановился, как будто к полу подошвами прилип. Снова оборотился к мичману, с какой-то неожиданной и неуместной печалью в глазах… не дотрагиваясь, произвел пальцами быстрое движение, словно стряхивал с них что-то мерзкое… Нунгатау ощутил мягкий тычок в шею и мигом обмяк, будто этим тычком из него выпустили воздух, ослабил мертвую хватку и даже выругаться не имел силы. И уж тем более сообщить своему обидчику, что досконально понял, с кем по случаю пересекся. Пилигрим же удовлетворенно кивнул, выпростал ногу…
