Даниэль Дакар - Джокер
– Такое случается в Галактике, и довольно часто… – негромко вставил император, но Мэри покачала головой.
– Я знаю это, ваше величество. Но Бельтайн никогда так не жил. Плохо это или хорошо, но природа и климат не ополчались на нас, а что до людей, то за всю историю колонизации планеты налет Саммерса был первым, который можно с некоторой натяжкой назвать удавшимся. Это, возможно, прозвучит нелепо, но мир, поставляющий всей Галактике первоклассные боевые экипажи, не умеет защищаться от агрессора, не умеет драться за свою жизнь. База «Гринленд» перестала быть боевой единицей и учебным центром Звездного Корпуса, четверть корветов отозвана с текущих контрактов для защиты системы, неустойка… Простите, это детали. Суть такова, что если очень постараться, если ввести на Бельтайне систему общественных отношений по типу военного коммунизма, мы справимся без посторонней помощи. Справимся, да, но это будет уже не Бельтайн. Мы сохраним планету, но потеряем родину. Я не принадлежу к Линиям, но Линии воспитали меня. И для меня невыносима мысль, что все, ради чего линейные из поколения в поколение жертвуют своими детьми и калечат выживших… Мы ведь уроды, ваше величество, надо называть вещи своими именами… Что все это окажется напрасно и мы не сможем сделать так, чтобы старый Том Бейкер спокойно растил свой хмель, не строя на полях зенитную установку.
Она замолчала, переводя дух. Да уж, нечего сказать, выступила. Сама же говорила Генри оставить в стороне эмоции…
– Бельтайну повезло, что однажды на нем родилась Мэри Александра Гамильтон, – сказал Георгий Михайлович, поднимаясь на ноги и повелительным движением руки приказывая сыну и гостье оставаться на своих местах. – Совет не мог выбрать лучшего посла.
Он помолчал, прохаживаясь по павильону.
– Хорошо, ваша точка зрения по поводу необходимости союза для Бельтайна мне ясна. Теперь я прошу вас вкратце охарактеризовать выгоды Империи.
Ну, уж с этим-то у Мэри проблем не было.
– Льготные поставки натурального тариссита. Как ни крути, единственное обнаруженное месторождение у нас, что одновременно является удачей Бельтайна и его же величайшей неприятностью. Дополнительная база для флота Империи – всегда хорошо иметь еще одну точку в Пространстве, куда корабль может прийти для заправки или ремонта… Да просто отдохнуть, – она лукаво усмехнулась. – Тут, правда, выгода обоюдная: все владельцы питейных и развлекательных заведений Нью-Дублина крайне огорчены отбытием русской эскадры. А их коллеги из других городов желчно им завидуют, – она посерьезнела. – И конечно, возможная комбинация нашей и имперской летных школ. Не думаю, что вы будете заинтересованы в чисто бельтайнском обучении пилотов…
– Верно, – кивнул Георгий Михайлович, – ваша система подготовки экипажей, уж простите, отдает средневековым варварством. Хотя, надо признать, результаты впечатляют. Значит, вы полагаете, комбинация школ возможна?
– Я уверена в этом, ваше величество. У нас сильные ученые, у вас тоже. И если правильно сформулировать задачу и приложить для ее решения совместные усилия специалистов Империи и Бельтайна… Кстати, использованные Монро методы производства «объектов Доуэль» приводят меня в ужас, но сама идея неплоха. Вот вам еще одна грань сотрудничества высоколобых.
Император переглянулся с сыном. Константин удовлетворенно улыбнулся:
– Я же говорил, что имею на Марию Александровну свои виды.
– Виды? – напряглась Мэри. Как много людей имеют на нее виды на этой планете, у нее и ракурсов-то столько нету…
– Помимо Государственного Совета существует Совет Малый, который играет вспомогательную роль в управлении государством, – пояснил великий князь. – В него входят сравнительно молодые люди, не занимающие пока высоких постов в Империи, но имеющие тем не менее свой взгляд на существующие проблемы. И зачастую предложенные нами решения этих проблем принимаются Государственным Советом. Я предлагаю вам место кандидата, и если вы примете мое предложение, то, я уверен, в самом скором времени вы станете полноправным членом Совета.
– Ваше высочество оказывает мне большую честь, но… Малый Совет и я… кто я такая, чтобы?..
– Вы графиня Мария Александровна Сазонова. И вы майор Мэри Александра Гамильтон ап Бельтайн. Аристократка, офицер, дипломат, полицейский. Соглашайтесь, графиня!
– Не давите на нашу гостью, Константин Георгиевич! – шутливо нахмурился император. – Дайте ей прийти в себя. Мария Александровна, я надеюсь, вы присоединитесь к нам за обедом? После него вы сможете обсудить с его нетерпеливым высочеством вопрос вашего вступления – или невступления – в Малый Совет.
Мэри учтиво поклонилась.
– Кстати, о художниках, бродящих по берегу Маклира, – сказал Константин, когда они втроем неторопливо шли по аллеям парка. – Ваш Тимоти Макклейн – изумительный мастер передачи настроения. Было бы и в самом деле непозволительной расточительностью заставить его носить в ящике для красок запасной магазин.
Мэри кивнула.
– Да, Макклейн истинный художник. Фанатик, сумасшедший – и при этом гений. Жаль, что его полотна разлетаются по частным коллекциям с той же скоростью, с которой он их пишет. Я бы не отказалась взглянуть на оригинал «Семьи».
– «Семья»? – вступил в беседу император. – Вы имеете в виду картину, на которой изображены женщина и ребенок на морском берегу?
– На этой картине изображены я и моя бабушка София, – усмехнулась Мэри. – Я смутно помню, как Макклейн делал наброски, но, увы, результат видела только в репродукциях.
Ее спутники многозначительно переглянулись.
– После обеда вам представится возможность увидеть оригинал, графиня, – слегка поклонился на ходу Константин. – Он висит на стене моего кабинета.
От неожиданности Мэри споткнулась, но улыбающийся великий князь поддержал ее под руку, с удовольствием вслушиваясь в короткую фразу, которую она пробормотала себе под нос. Смысла он не уловил, но интонация не допускала двоякого толкования, и Константин решил, что переводом интересоваться не будет. Не подобает смущать даму. Идущий чуть поодаль император только головой покачал. «Совершенно не мой тип!» Что бы ты еще понимал в типах…
Малая столовая оказалась действительно не очень большой комнатой с расписным потолком. При их появлении из стоящего у стены кресла поднялась прелестная молодая женщина чуть старше Мэри, мексиканское происхождение которой было видно с первого взгляда. Георгий Михайлович начал было стандартную процедуру представления, но тут ситуация вышла за рамки сотни раз сыгранного сценария.
Императрица вдруг тихо ахнула и сделала шаг вперед, пристально вглядываясь в представляемую ей девушку. Мэри показалось, что потолок столовой темнеет, становясь бархатно-черным, расцвеченным сполохами фейерверка небом Санта-Марии. Исчезли высокие окна, превратившись в стены домов, налетевший ниоткуда ветер принес аромат кофе и водорослей…
– Сеньорита! Меня зовут Лусия Мендоса! – певуче произнесла на спанике ее императорское величество Любовь Андреевна, склоняясь перед гостьей в глубоком реверансе.
Наваждение схлынуло, и Мэри поклонилась в ответ:
– Всегда к услугам вашего величества!
– Да, – удовлетворенно кивнула молодая императрица. – Это правда. Всегда. Хорхе, – продолжая говорить на спанике, повернулась она к недоумевающему супругу, – я ведь рассказывала тебе о фиесте. О той фиесте, когда трое мерзавцев за-гнали меня в переулок? И о сеньорите, курившей там сигару и вставшей у них на пути?
Георгий Михайлович медленно кивнул. Константин переводил взгляд с Мэри на мачеху, с мачехи на потрясенного отца и снова на Мэри.
– Графиня, – негромко произнес он, – я советую вам в самое ближайшее время встрять в какую-нибудь важную для Империи передрягу и с блеском из нее выпутаться.
– В передрягу? – приподняла бровь Мэри. – Зачем?
– Затем, что даже имперская служба безопасности, похоже, не осведомлена обо всех ваших заслугах. И моему августейшему батюшке нужен предлог для того, чтобы представить вас к ордену. Именно предлог, причина у него уже есть.
Полотно оказалось неожиданно небольшим. Так, фута три на два. Обнаженная женщина, освещенная закатным солнцем, сидела на черном песке. Она как будто собиралась улыбнуться, но не успела сделать этого. Волны цвета темной крови накатывали на берег. У ног женщины настороженным зверьком замер ребенок. Казалось, еще секунда – и он вскочит на ноги и бросится в воду. Все на картине было теплым: море, солнечные лучи, кожа женщины… Все. Кроме ребенка. Ребенок был прохладный, неуловимо чуждый этому берегу, этим волнам, этому фантастическому закату. Он был не отсюда, этот нетерпеливый малыш, которого водяные брызги интересовали куда больше, чем лежащая на плече рука. Семья… Интересно, сам-то Макклейн понимал, насколько название картины противоречит тому, что на ней изображено? Или все семьи такие, а она просто не в курсе?
