Валерий Волков - Блатные из тридевятого царства (СИ)

   Два раза просить не пришлось. Десятки любопытных глаз дырявили нам спины, пока мы пробирались сквозь толпу к расстеленным на земле скатертям. Гришкин папа, которого теперь даже язык не поворачивался назвать гадким, усадил нас на лучшие места. Следом расселись остальные Гришуки и пьянка началась. Над столом поплыли ведра с самогоном, любой желающий, без особых затей, черпал сколь душе угодно. Благо повод имелся несокрушимый, изловить сома, терроризирующего столько лет деревню, это вам не Бастилию приступом взять. Даже бабы с девками и те по такому случаю полные чарки налили.

   Ольга после папиной отповеди притихла и Григорий набрался смелости поднять первый тост в нашу честь. Сначала он кратко и очень емко выложил односельчанам все, что думал о соме. Уложился в пять слов, после которых некоторые мужики забыли, что нужно делать с самогоном, а бабы зарделись пуще вареной свеклы, хоть прикуривай от щек. Затем, более обстоятельно, он рассказал о наших заслугах, упустив кое-какие детали с веревкой и слегка приврав о своей роли. Но мы не в претензиях. Чего уж, взашей не гонят и на том спасибо.

   Гришкина речь возымела такой успех, что уже после третьей нас обнимали и целовали все, кому не лень. Пока это делали бабы было еще терпимо, но когда полезли небритые мужики, у меня появилась стойкое желание напялить водолазный костюм.

   Особо пылким оказался плотный мужичонка с дальнего конца "стола", квадратная голова на квадратном туловище изрыта оспинами, толстые губы перемазаны жиром, силушки на троих -- не увернуться, не оттолкнуть. Вся деревня нас уже на два раза обмусолила и расселась по местам, а это гад после пятого ковшика бросился чувства выражать. Подкрался со спины и так жадно обнял, что я принял его за извращенца и чуть не надел на уши чашку с горячей ухой. Слава Богу, обошлось.

   Мужик оказался без всяких "голубых" примесей, имел красавицу жену, просто от рождения был глух и нем. Пока ему на пальцах растолковали, что к чему пол часа прошло. Звали его естественно Гришкой, прозвище присобачили -- Немтырь. Два дня назад сом его телком пообедал. Мне, правда, от этого легче не стало, еле отплевался. Сому значит телячье мясцо, а мне телячьи нежности -- несправедливо как-то.

   Веселье за столом набирало обороты. Евсей с пеной у рта рассказывал о нашей блатной жизни. Громче него тараторила только жена Немтыря, видать стосковалась по человеческому слову, а может, от рождения болтушкой была, так сразу и не понять. Тосты неслись со скоростью лавины, каждый второй за блатных, каждый первый за Пахана. Мне даже несколько раз подняться пришлось.

   Приготовленная уха кроме запаха ничего хорошего не имела. Старый сом, как его не кипятили, уварился лишь до вкуса подошвы, жесткое мясо отдавало тиной и сколь ни жуй, резиновым комом застревало в горле. Но Гришуки молодцы, принципиально жевали кусок за куском, отвлекаясь только на самогон. Из наших лишь Ванька с Васькой отважились на такой подвиг. Но это и не удивительно, желудок сома переварил теленка с копытами и рогами, а желудок братьев, с их врожденным аппетитом, легко переварит желудок сома.

   Отмахнувшись от ухи, я все больше налегал на салаты, огородную зелень и прочие закуски, благо выбор имелся большой. И вскоре натрескался так, что уже не было сил сидеть. Солнышко клонилось к закату, я откинулся на спину и тихо млел, наслаждаясь вечерней прохладой. Не смотря на тяжесть в животе на душе было легко и спокойно.

   Первым застолье покинул Гришка-Глухонемой, как объяснила его жена Даша, Немтырь торопился в соседнее село на крестины племяша. Немтырь, под одобрительные взгляды Гришуков, взял с собой в дорогу два здоровых и уже кем-то надкушенных куска сомятины и нацедил из ведра пол литра первача. Упаковав провиант в мешок, он кинулся прощаться. Я попытался отползти в сторону и затеряться среди пьяных Гришуков, но не тут-то было. Нашел с первого захода. Опять затрещали кости от объятий, а в нос шибануло таким перегаром, что пить самогон дальше мне уже не имело смысла, стать пьяней я уже не мог.

   С чувством выполненного долга Немтырь поперся запрягать лошадь. Я опять налег на еду, дружеский поцелуй Немтыря срочно требовалось закусить.

   Народ за столом тихо буйствовал. Большая часть разбрелась по группам. Рядом со мной изрядно захмелевшие братья Лабудько доказывали таким же орясинам, что вздутый от первача живот намного лучше горба от работы.

   Кондрат Силыч в окружении трех дедов судачил о прошедшей молодости, когда первач был крепче, сомы здоровей, а девки слаще. На другом конце стола хан Азам, осушив очередную чарку, рассказывал всем желающим о преимуществах кумыса над самогоном, а Сорока с местным кузнецом сошлись в жарком споре, кто блоху лучше подкует. Пастух Антоха, Федька и Евсей, не выходя за рамки приличий, вовсю заигрывали с девками и только я не принимал участия в общем веселье. После прощального поцелуя Немтыря меня неудержимо тянуло в сон, скулы сводило от зевоты. Как по волшебству рядом появилась Гришкина Ольга и душевным до тошноты голосом известила:

   -- Господин Пахан отдохнуть не желаете? Я вам в горнице перинку постелила, подушки взбиты, простыня новая. А как проспитесь, там и баньку справим.

   Я лишь кивнул. Язык во рту почему-то объявил забастовку и ни как не хотел шевелиться. Ольга ласково подхватила меня под руку и потащила прочь от стола. Напоследок я нашел в себе силы выцепить взглядом Кондрат Силыча. Дембель лихо опрокинул чарку и махнул рукой:

   -- Отдыхай, Пахан. Не сомневайся, присмотрю за ребятами.

   Видя, как он по новой наполняет стакан, у меня появились смутные сомнения, но Ольга все настойчивей тянула к дому, а сил сопротивляться уже не было.

   Единственная улица Гришуков тянулась нескончаемо долго. Исподлобья, осоловевшими глазами, я разглядывал крепкие дома по краям дороги, ухоженные огороды, сытую лощеную скотину, что нет-нет, да и попадалась по пути. Хорошо живут люди. Нет, правильнее будет -- хорошие люди хорошо живут. Или наоборот -- хорошо живут, потому что хорошие люди... В общем сбился я с мысли и с шага и если б ни Ольга ночевать мне в кювете под кустом акации. Последнее что помнится -- это мягкая перина. И я лечу мордой во взбитые подушки.

   Сколько спал -- не знаю, распихали меня затемно. Восковые веки с трудом разодрали сцепившиеся ресницы и в липкой темноте передо мной предстал чей-то мутный силуэт. По дрожащему голосу я опознал Антоху.

   -- Пахан, может, не будем утра дожидаться, рванем в степь прям щас. По холодку, все лучше, чем днем по жаре топать.

   -- Антоха, тебе чего не спиться-то? -- Пробурчал я в ответ.

   -- Да так. По холодку-то сподручней будет...

   С большим трудом я оторвал голову от подушки. Тело нещадно корежило, не понять -- со сна или с похмелья. Как не хотелось вставать, а пришлось, от переизбытка жидкости в организме живот расперло не хуже футбольного мяча, если срочно не облегчиться к утру лопну. Босыми пятками я долго шарил по полу, пытаясь нащупать кроссовки. Безрезультатно. Измаявшись вконец, я попросил Антоху:

   -- Глянь, там обувки моей не видно?

   -- Нет, Пахан.

   -- Куда ж они делись-то?

   -- На наживку пошли.

   -- Куда?

   -- На наживку, -- невинно пояснил Антоха. -- Местные одолели -- расскажи, да расскажи, на что сома ловил, ну я и выложил.

   -- И что?

   -- Пристали как репей к заднице -- продай и все. Ну, я и загнал все портянки, какие у нас имелись, по пять рубликов за штуку. Со всех снял, Евсей одобрил.

   -- Черт с ними с портянками -- махнул я рукой, -- кроссовки-то мои где?

   -- Деревня большая, портянок на всех не хватило, чтоб остальные мужики обиду не затаили, я их уговорил сапоги взять. А чего? Мы их сколь носили не снимая, я так думаю, для рыбы они куда как слаще портянок будут. За каждый наш расквашенный сапог они по паре новых дали, а за твои тапочки и вовсе три пары сторговал. Вон у печи стоят, выбирай, какие нравятся. Наши уже все переобулись, счастью не нарадуются. Гришуки с утра всем табором на рыбалку собрались, хотят с помощью новой наживки всю округу рыбой завалить. А ну как клева не будет? День на день-то не приходиться. Как бы опосля оказии не случилось. Потому и думаю -- надо сваливать побыстрее, в новых сапогах-то любая дорога в радость.

   Я промолчал, а чего тут говорить, спасибо хоть носки оставили. Делать нечего, пришлось примерять сапоги. Вторая пара пришлась в самый раз. Стуча каблуками и хрустя новыми голенищами, я выскочил на улицу. Пока бежал к маленькому деревянному строению в конце огорода, меня осенила гениальная мысль -- душа в человеке находиться под мочевым пузырем, иначе почему, когда возвращаешься назад, на ней становится легко и спокойно.

   Утренняя свежесть порядком бодрила. Насвистывая веселый мотивчик, и уже никуда не торопясь, я вернулся к крыльцу, где нос к носу столкнулся с Сорокой.