Валерий Волков - Блатные из тридевятого царства (СИ)

   Увидев такую картину, деревенские мужики заволновались, заподозрили неладное и помчались к колодцу. Даже изрядно помятый сосед, согнувшись в три погибели, сучил ногами и на карачках полз следом. От греха подальше и мы с корешами откланялись. Пусть милые потешаться, мы в сторонке постоим. Да и хряк как-то задумчиво на меня уставился, осоловевшие глазки туманной дымкой подернуты. Местные нравы нам неизвестны. Может здешние кабанчики не только для сала используются. В моей прежней жизни с хряками никто в засос не целовался и что может последовать дальше, я даже представить не мог. Свинья, знаете ли, в любом мире -- свинья.

   Но беспокоился я зря. Вскоре и наш Григорий, как положено кормильцу семьи и спасителю отечества, под ручку с женой, степенно печатая шаг, сверкая синяком и покарябанной мордой, притопал к колодцу. Стихийный митинг в центре деревни бушевал недолго. Самый старый Гришук, осенив лоб крестом, первым метнулся к дому. Гришкин папа, опираясь на остатки костыля, дождался его возвращения и нагло поинтересовался:

   -- Куды бегал?

   -- Так известно куды, за самогоном. -- Ответил Гришук.

   -- И че? Догнал?

   -- А то! -- Гордо ответил старик и достал из-за пазухи литровую бутылку первача.

   -- Ты эту литру дома, на опохмелку оставь, разрешаю. А сюда три бутыли тащи, что на той недели выгнал. Али уговор забыл?

   -- Правильно, правильно, папенька, -- встряла Ольга. -- Пущай все тащат. Мы от своих слов не отказываемся. Сома изловили. Почитай всю жизнь на рыбалку извели. Я вам свекор дорогой тепереча каждый день ножки больные первачом натирать буду, спиртовые примочки дюже полезны. Косточки в момент срастутся. А как у моего Гришеньки лицо посвежеет в Волынь торговать поедете. Там нынче самогон в цене.

   Поворчали деревенские, а куда деваться? Уговор, как известно, дороже денег, крепче спирта. Уже через четверть часа потянулись к Гришкиному дому подводы с ядреным волшебным напитком. Воздух в селе в миг сделался особенно вкусным, сытным и веселым. Как ветерок от Гришкиной хаты потянет, сразу нос закладывает. Первач настоянный на клюкве имеет особый, неповторимый аромат.

   Пока мужики выгребали из погребов заначки, бабы принялись за сома. Натащили ведер, котелков, развели костер.

   Гришкин папа категорически отказался от помощи и разделку виновника торжества взял на себя. Тремя ударами топора он вскрыл рыбине живот, приговаривая при этом: "Это тебе за отца. Это за меня, а это за сыночка!" Сом не сопротивлялся и был со всем согласен.

   Работая топором, как дровосек на лесоповале, Гришкин папа медленно, но неотвратимо, сокрушал сома в щепки. После очередного удара из распоротого брюха рыбины посыпались желтые кругляки, заляпанные кровью и слизью. Бог ты мой! Золотые червонцы. И с каждым ударом их становилось все больше и больше. За червонцами в траву полетели серьги, кольца, браслеты. В ненасытной утробе сома сыскалось несколько портсигаров, правда, серебряных, куча женских ожерелий, а уж колец и серег набралось столько, что во всей деревне пальцев и ушей для них не сыскать. Последними из брюха сома извлекли злоклятые серебряные ложки -- приданное женушки Григория.

   Коршун так не бросается на добычу, как бабы накинулись на сомьи потроха. Даже селезенку с печенкой сквозь сито пропустили. Сыскалось всё, да же то, чего Гришка не брал. Одна розовощекая деваха, с косой до пояса, нашла сережку с камушком, утерянную год назад при купании. Счастье свалилось на деревню, как пьяный поп с колокольни.

   Гришка, отперевшись на руку супруги, млел под взглядами сельчан. На его расхристанном лице застыла блаженно-глупая улыбка. Вид у нашего героя состряпался насквозь ангельский, даже фонарь под глазом начал отсвечивать святостью. А уж когда Григорий отрядил из собственных запасов, а других в деревне уже не имелось, пять ведер самогона на помин сома, среди Гришуков пронесся ропот, -- а не пора ли приглашать иконописца, чтоб из Гришкиной рожи образок с ликом намалевал.

   Услышав про самогон, народ у колодца засуетился, словно растревоженный муравейник. Шипят костры, вода в котлах булькает и паром исходит. Бедного сома в пять минут раскромсали на куски. Невесть откуда появилось с десяток скатертей, бабы ловко застелили всю поляну. На импровизированный достархан каждый пер что мог. Право слово -- щедрый народ живет в Гришуках. Кабы скатерти не на траву, а на столы стелили, то от такого обилия закусок любая столешница прогнулась бы.

   И только мы с корешами не вписывались в этот милый сельский пейзаж. Плечом к плечу скромно стоим в сторонке, этаким островком спокойствия, в море суеты и всеобщего счастья. И это с нашими-то заслугами! Ни Григорий, ни его гадский папа так и не соизволили представить нас местному населению. Было безудержно больно и тоскливо смотреть на такое изобилие еды, проплывающее мимо наших ртов. Если и дальше так пойдет, накроется медным тазом не только обещанная лошадь с телегой, но и прочие приятные вещи.

   Получив команду, Евсей бочком придвинулся к Гришке и тычком под ребра вернул его с небес в грешные Гришуки. Бывший самоубийца долго не мог понять чего от него хотят, а главное кто. В одночасье, взлетев из свинарника на верхушку здешнего Олимпа, Гриша все еще прибывал в томных лучах славы и напрочь забыл, кому он обязан жизнью и бескрайнем морем халявного самогона. Фраер был настойчив, а Гришкины ребра не слишком крепки, наверно это у них с папой семейное, и после пятого тычка Григорий треснул себя уже сам, душевно так, с самоотдачей, кулаком по темечку.

   -- Гришенька, ты чего, милый? Шишка он какая вздулась! -- Заволновалась Ольга.

   -- Твою мать! -- Выдохнул Григорий, массирую шишку.

   -- Что ты! Что ты! -- Запричитала Ольга. -- Моя мама не приедет, я ей уже письмо отписала, мол, помирились, живем хорошо, самогонный бизнес наладили.

   -- Да причем здесь теща! -- Заорал Гришка. -- Если б не эти люди, -- кивнул он в нашу сторону, -- ты бы уже пол дня вдовой ходила бы. Я им тепереча по гробовые доски обязан. Кабы не они, не видать нам ни сома, ни самогона!

   -- Ну, коли так, оно конечно. -- Согласилась Ольга. -- Спасибо скажем обязательно. А насчет всего остального ты зря Гриша суетишься. Сколь баб вдовствует и ничего, живут вполне нормально. Глашка он двух мужей схоронила и не бедствует, нынче третьего кабанчика прикупила...

   -- Дура! -- Рявкнул Григорий, но, наткнувшись на грозный взгляд жены, тут же поправился:

   -- Дура, Глашка твоя!

   -- Что есть, то есть, -- согласилась Ольга, разжимая кулаки. -- Зачем ей три кабанчика, ума не прилажу, лучше б денег подкопила да вторую корову взяла.

   От таких слов у меня зубы заныли. Вот и делай добрые дела, вытаскивай людей из петли, сомов с золотым колхозным запасом в брюхе отлавливай, а тебе -- спасибо, от которого сыт не будешь и на хлеб не намажешь.

   От такой охальной несправедливости расстроился я страшно. Кореша, все как один, напряглись. На лицах грусть непередаваемая, в глазах ярость лютая. Васька с Ванькой на оглобли косятся, доперло до них, что баржа честно заработанного самогона мимо проплывает и причаливать не собирается. Наше возмущение уже готово было выплеснуться наружу, но тут вмешался Гришкин папа. Особой красотой он и раньше не блистал, а уж после расправы над сомом и вовсе товарный вид потерял. Щеки на широком лопатистом лице раздулись, как жабры у карася, а перепачканная рыбьей кровью борода стоит торчком параллельно земле. В левой руке папа все еще держал топор, в правой -- оторванный плавник сома. С таким видом хорошо заик лечить, а не со снохой общаться.

   -- Дура, ты Ольга, как есть дура! И свекровь твоя -- дура! -- Четко, разрезая слова на слоги, как давеча сома на куски, произнес глава семейства.

   Ошарашенная невестка завибрировала телом, литой бюст двухзначного размера дрогнул, но папа закусил удила и, ткнув плавником в нашу сторону, безжалостно продолжил:

   -- Ты гостям не только спасибо скажешь, а накормишь, напоишь, баньку истопишь и спать уложишь. А ежели, какие вопросы сыщутся, у меня вон второй костыль цел еще, зараз на все отвечу. Уяснила, голуба моя?

   Ольга быстро-быстро закивала, большие махровые ресницы нервно дернулись, но она нашла в себе силы ответить:

   -- Да что это вы, папенька, такое говорите. Я ж гостям завсегда рада. Милости просим к столу, -- поклонилась она нам в пояс. -- Откушайте, чем Бог послал, а после и баньку справим.

   Два раза просить не пришлось. Десятки любопытных глаз дырявили нам спины, пока мы пробирались сквозь толпу к расстеленным на земле скатертям. Гришкин папа, которого теперь даже язык не поворачивался назвать гадким, усадил нас на лучшие места. Следом расселись остальные Гришуки и пьянка началась. Над столом поплыли ведра с самогоном, любой желающий, без особых затей, черпал сколь душе угодно. Благо повод имелся несокрушимый, изловить сома, терроризирующего столько лет деревню, это вам не Бастилию приступом взять. Даже бабы с девками и те по такому случаю полные чарки налили.