Василий Сахаров - Мечник

— Что я, дурак, что ли? — он скалится на меня как волк, и желтые давно не чищеные зубы отблескивают в свете огня. — Нет, я не фанатик, а работаю за твердый оклад в золоте.

— Кто таков?

— Инструктор военной школы Красных Ромбов Бальтазар.

— А реальная фамилия?

— Валентин Супонев.

— Сотрудничать будешь?

— Да, — хрипит он, и сплевывает на окровавленный снег сгусток запекшейся крови.

— Сколько вас в лесу, какова задача и что творится дальше по дороге?

— В лесу только этот отряд был. Хотели ваш обоз накрыть, пощипать и отойти. Задача стояла приостановить ваше продвижение, и дождаться подкреплений со стороны Донецка. Никто не думал, что вы так нахально к Дебальцево попретесь, после того как ваш спецназ под Снежным сделали, потому и заслон такой не серьезный. Дальше по дороге чисто, и до самого Дебальцево никого.

— Сколько вас всего в этих местах?

— Точно не знаю, но в треугольнике Донецк-Дебальцево-Луганск около пяти тысяч воинов наберется.

— А возле самого Дебальцево?

— Сотен семь, все из Красных Ромбов.

— Как к сектантам попал и почему на них работаешь?

— Так сложилось, — пожал он плечами, и поморщился. — Был в банде, а потом, банда превратилась в клан и стала подчиняться Звездным. Идти было некуда, стал готовить молодежь, и этих, — кивок на убитых вражеских воинов, которых обыскивали мои воины, — я два года воспитывал.

— Это был их первый боевой выход?

— Да, первый. Сам ведь видишь, под контролем инструкторов работали.

— Что же вы так подставились, от дороги только в двух километрах расположились, и дальних дозоров вокруг не выставили?

— Не я решал, и старшим над всей группой Икат был, вон он лежит, — кивок в сторону щуплого мужичка, которого сейчас вытаскивали из костерка, в который он ногами упал. — Мля, а я говорил ему, что надо поберечься. Козел! Сука рваная! Из-за него все попали!

— Что с поселением в Стаханово?

— Не знаю.

— Врешь, гнида.

Инструктор схватился за бок, и прошипел:

— Начальник, дай пару минут передохнуть, а потом, клянусь, как маме родной, все что знаю, расскажу.

— Ладно, отдохни чуток.

Я отошел в сторону и ко мне подбежал Игнач. Оглядел место побоища и сказал:

— Мечник, двое ушли.

— Как так?

— На подходе мы с караульными столкнулись, и у них два карабина было. Задавили их быстро, но двое успели уйти. Мои за ними вслед пошли, но не догнали, верткие гады, и бегуны хорошие.

— Ну и фиг с ними, — махнул я рукой. — Потери есть?

— Нет, у меня без потерь.

— Стой! — позади нас раздался громкий вскрик одного из наемников и, обернувшись, я увидел раненого инструктора, который забыл про свою рану, и как дикая кошка, так же ловко и быстро, карабкался по покрытой корневищами стенке оврага.

Бойцы отряда вскинули свое оружие, а я выкрикнул:

— Стрелять только по ногам!

Поздно. Один из гвардейцев короткой очередью срезал беглеца и, повернувшись ко мне, только пожал плечами:

— Извиняй Мечник, привычка.

— А-а-а, — махнул я рукой, тут хоть ругайся, хоть нет, бесполезно. У меня под началом не территориалы, а бойцы иного сорта, которые сначала стреляют, а только потом думают.

Поутру отряд вышел к дороге, я сделал подробный доклад о бое Еременко и получил морально-психологический втык. Сказать нечего, пленника мы не уберегли, а командир я, и ответственность за это на мне. Все это вполне ожидаемо, кроме одного. Полковник приказал собрать тела всех погибших сектантов и погрузить на порожние сани. Зачем? Тогда я этого не знал, но когда к вечеру караван добрался до окраинных развалин городка Снежный, и остановился на ночевку, кое-что прояснилось.

Наш обоз находился на месте боя спецназовцев Астахова с противником, и на останках стен, видимо, нам в устрашение, висели обдолбанные воронами головы его бойцов. Зрелище мрачное и угнетающее, и подобного издевательства над трупами врагов себе никто из наших противников пока не позволял. Даже халифатцы такого не практиковали, хотя никого из попавших к ним в плен не жалели. Да, расстреливали, это было, но над трупами специально не издевались и не глумились.

Наступил вечер, лагерь был разбит как обычно, и через полчаса должно было стемнеть. Полковник выстроил наемников и, обратившись к ним, задал только один вопрос:

— Бойцы, кто крови не боится, желает денег подзаработать и сможет за мясника потрудиться?

— Я! — раздался хриплый голос из неровного строя наемников.

— И я смогу! — вслед за первым добровольцем вызвался второй.

— А что надо делать?

— Сколько заплатишь?

— Кого покромсать?

Полковник приподнял руку, наемники затихли, и он произнес:

— Временным командирам сводных батальонов, выделить по три человека из добровольцев на ночные работы, заплачу по одному золотому «конфу».

Проходит минут двадцать и уже в сумерках, перед палаткой полковника стоят девять человек, готовых поработать мясниками. Еременко отвел их к саням, на которых были свалены замороженные трупы сектантов, дал им какие-то инструкции и указал на стену пятиэтажного дома, на вершине которого вбитые на арматурные штыри торчали головы бойцов капитана Астахова, полегших в этом самом месте. Добровольцы понятливо покивали головами и в сопровождении спецназовцев, вооружившись фонарями, молотками, топорами и пилами, отправились к руинам указанного дома.

Мне никто и ничего не объяснял, а тем, что задумал полковник, я не интересовался. Лег спать, но ночную тишину, то и дело, разрывали громкие удары молотков и противный скрежет пил. В общем, толком выспаться не получилось, а поутру, чуть только развиднелось, и я протер глаза, на стене пятиэтажки увидел картину, которую за одну ночь сделали наемники и спецназ Астахова. Она изображала воина Конфедерации с погонами полковника, который попирал ногами чертенка с обломанным рогом. Красивое изображение, во всю стену, видное издалека и очень убедительное, а выполнено самым обычным углем-антрацитом. Это ничего, вполне нормальная карикатура, главное, что привлекало внимание и несколько коробило, это фон вокруг чертика, который состоял из кусков человеческих тел, приколоченных и привязанных к раскрошившемуся железобетону. Вот, значит, зачем Еременко понадобились трупы сектантов.

Завтракать расхотелось и, наверное, не мне одному, так как караван вскоре собрался и вышел на дорогу к Дебальцево. В полдень, перед обеденной остановкой я подошел к Еременко, который угрюмо сидел на широких санях, и спросил:

— Иваныч, зачем такую картину в Снежном оставил?