Василий Сахаров - Мечник

— Сколько боеприпасов брать и за сколько времени лес пройдем? — спрашивает Лида и теребит свою финку.

— На пулемет по тысяче патронов, на автомат по пятнадцать магазинов, сухпай на сутки, вещи оставляем здесь. Лес не слишком обширный, так что за один световой день его пройдем.

— Хорошо, — кивает блондинка, и сержанты расходятся по своим взводам.

Проходит два часа, лагерь живет своей обычной жизнью, варится каша, вскипает в кружках настой или чай, люди ведут беседы за жизнь, всхрапывают кони, а мы выходим с его тыльной стороны, и двигаемся по заранее намеченному маршруту. Впереди сводная группа самых лучших следопытов и ходоков, два наемника, три пластуна и пять гвардейцев. Слева и справа от них, с отступом метров в двадцать-тридцать, идут отряды Игнача и Исмаила. В центре два радиста, два посыльных, Сеня Бойко и я. Позади нас наемники Лиды Белой. Своеобразное построение, для меня немного непривычное, но для движения ротой или подразделением более крупного состава, то, что надо. Командир и связь под охраной, все на виду, и в боевой порядок можно быстро развернуться.

Спускается морозец, не сильный, не более минус семи-восьми градусов, снег под ногами хрустит, люди сопят и из их ртов вырываются парок. Идем час, второй, третий, и около полуночи, оставив лагерь, еле видимый по отсветам костров километрах в четырех по левую руку, входим в лес, который на фоне белого заснеженного поля выделяется темной и устрашающей громадой. Здесь скорость нашего движения сильно снижается, двигаться надо осторожно, а тут еще и снег, и ветки, и буреломы, и тьма хоть глаз выколи. Однако, ничего, мы люди ко всякому привычные, а торопиться нам особо некуда, два километра в час одолели, и это хорошо. В лесу тишина, и только мелкие зверьки, то ли белки, то ли куницы, скачут по веткам, и говорят о том, что здесь есть жизнь.

— Чи-чи-чи! — еле слышно доносится ко мне от передового дозора.

Весь наш отряд останавливается и вскоре появляется Буза. Он наклоняется ко мне, и шепчет:

— Есть, метров триста от нас противник, четыре группки. Сидят в овражке и возле костров греются. Что делать?

— Сколько их?

— Десятков шесть, почти все, молодежь, бывалых вояк не более пяти, и все сидят отдельно. Нас пока не почуяли, но по следам получается, что они постоянные обходы своего лагеря делают, так что вскоре нас засекут.

— Связист, доклад полковнику. Посыльные, взводных сюда, — командую я.

Радист начинает вызывать Еременко, а посыльные исчезают во тьме. Снова рядом со мной командиры подразделений, дышат ртами, видать торопились на зов, горят предстоящим боем, чуют его. Это хорошо, это правильно, так и должно быть. Тем временем на связь вышел полковник, разрешил вступить в бой и на всякий случай выдвинул к лесу бойцов Астахова с сотней наемников. Если нам туго придется, они рванутся вперед и постараются оказать нам поддержку.

— Игнач, обходишь овраг слева, и заходишь от дороги, там наверняка караул стоит, так что не проморгай его. Исмаил, ты с гвардейцами рядом, атакуем сверху. Лида, ты с наемниками обходишь с тыла. Начинаем через десять минут. Вперед!

Сержанты разбегаются по своим подразделениям. Ко мне подтягиваются гвардейцы, пластуны идут слева, а наемники обходят справа. Проходят отведенные на сосредоточение и подготовку минуты. Пора. Я встаю и направляюсь вперед, передо мной следопыты, а по бокам гвардейцы. На ходу готовлю свой «Абакан» к бою, подгон Еременко, который запомнил, как я с таким стволом в Нальчике воевал, отщелкиваю предохранитель и передергиваю затвор. Тут же, вокруг раздается такое же клацанье. Мелькает мысль, что в морозной лесной тишине звук разносится далеко, и нас могут услышать сектанты, расслабившиеся на отдыхе в овраге перед нами, но это чепуха, и даже если это так, то поздно, им не успеть выбраться в лес.

— Тах! Тах! — гулким эхом, меж деревьями понеслись первые отзвуки одиночных выстрелов, которые доносятся слева. Значит, пластуны уже вступили в бой и, скорее всего, напоролись на вражеский караул.

— Прибавили ходу! — подгоняю я криком гвардейцев, и сам перехожу на бег.

Мы торопимся, я несусь вперед настолько быстро, насколько могу, и чуть не падаю в овраг, который совершенно неожиданно оказывается прямо передо мной. Внизу суетятся вражеские воины, которые собираются в десятки, и готовятся идти на помощь своим дозорным. Поздно, ребятки! Вы не успели!

Падаю за ствол старого ясеня, растущего на самом обрыве, становлюсь на одно колено, приклад в плечо, готов к бою, выхватываю глазом первую цель, ясно видимую в отсветах костра, и плавно тяну за спусковой крючок. Из ствола «Абакана» вырывается огонь, и десятки пуль проносятся по телам сектантов, кромсают их на части, вырывают куски мяса и пробивают черепа. Одновременно со мной, огонь открывают гвардейцы и следопыты. Стена огня проходит по дну оврага и сметает все живое. Кажется, что бой идет по всему лесу и, опустошив магазин, прислушиваюсь. Нет, стрельба только здесь, но в ночном и заснеженном лесу звуки обманчивы, отражаются от деревьев и порой приходят совсем не с той стороны, с какой их ожидаешь.

Осматриваю овраг, гвардейцы, как всегда, сработали чисто, боеготовых врагов не осталось, и только несколько раненых валяются подле костров. Слева и справа так же стрельба затихает, и группы, оставив на выходе свои дозоры, начинают спускаться вниз. С одной стороны к кострам подходят пластуны, а с другой наемники. Я сижу наверху, не расслабляюсь и внимательно наблюдаю за всем происходящим. Вот, к одному из костров подходит высокий казак, хочет подхватить еще живого врага, у которого пулями перебиты ноги. Кажется, что сектант не в состоянии оказать сопротивления, тихо постанывает и пускает ртом кровавую пену. Однако когда наш боец оказывается рядом, вражеский воин отталкивается всем своим телом от пропитанной его кровью земли, и пытается дотянуться до него ножом. Не смог! Наши воины знают, с кем дело имеют, а потому всегда настороже. Сектант, совсем еще молодой парень с красными ромбами на щеках, всхлипывает, перекатывается на спину, что-то шепчет и резко проводит клинком по своей шее. Подобное происходит везде, и только один из раненых, солидный мужик в меховом тулупчике, сдрейфил и не покончил жизнь самоубийством.

Спускаюсь вниз, мужик, седобородый и пожилой, сидит подле так и не потухшего костра, с ненавистью оглядывает наших воинов, стискивает зубы и, вырывая из тулупа кусок тканевой подкладки, прижимает ее к простреленному боку. Сажусь напротив него, киваю на трупы молодых бойцов клана Красных Ромбов, и спрашиваю:

— А ты чего к Сыну Зари не торопишься?

— Что я, дурак, что ли? — он скалится на меня как волк, и желтые давно не чищеные зубы отблескивают в свете огня. — Нет, я не фанатик, а работаю за твердый оклад в золоте.