Роман Злотников - Пощады не будет
– Хорошо, – милостиво кивнул он, – я подумаю… Да и ты подумай. Дело у нас с мастре Ушугом действительно намечается очень выгодное. И потому нужно подобрать для него людей верных и ловких. Прикинь, на кого из наших можно твердо положиться.
– Только из наших? – живо откликнулся Банг. – А то есть у меня пара проверенных людей на примете. Я их с детства знаю, люди надежные…
От такой наглости Тилим едва не потерял дар речи. Ну уж нет, господа, настолько тупым я даже в своей публичной ипостаси не являюсь.
– Из наших, Банг, из наших. Кого бы ты там с детства ни знал, я-то их пока вообще никак не знаю. А к такому делу я непроверенных людей приставлять не намерен. Только тех, кто уже на меня работает. Так что ты подумай, подумай… и я подумаю. А потом наши думы и сравним. И имей в виду, это для тебя тоже вроде как проверка, в результате которой я и буду решать, допускать тебя к новому делу или нет, – строго закончил он, устремив на Банга суровый хозяйский взгляд.
Банг поежился и, наградив Тилима коротким, но выразительным злобным взглядом, в следующее мгновение склонился перед хозяином в подобострастном поклоне.
– Уж не извольте беспокоиться. Обдумаю в лучшем виде. – После чего опять поклонился и тихонько выскользнул из кабинета.
Тилим проводил его взглядом, а затем тихо выпустил воздух сквозь стиснутые зубы. Нет, ну каковы наглецы… Как бесцеремонно обкладывают. Впрочем, один позитивный момент в затеянном Бангом разговоре все-таки был. Список. Банг явно включит туда либо людей, на которых собирается опереться лично, либо тех, кого он считает необходимым непременно ликвидировать. Вот и определимся, кто есть кто. К тому же пару человек из списка вполне можно будет попытаться взять с собой в поездку по предприятиям Ушуга, где бы они ни находились, возможно, вместе с самим Бангом, чтобы у того было поменьше желания отказать. В конце концов, это будет список Банга, который он непременно заранее передаст по своим каналам. Кстати, можно при Банге еще и обмолвиться о желании взять с собой пару-тройку человек, чтобы Ушуг не отказал ему из-за того, что вопрос не был заранее обсужден и санкционирован. Господин Шуршан и онотьер утверждали, что Черный барон завзятый бюрократ и не слишком приветствует личную инициативу…
Тилим вздохнул и, покачав головой, двинулся к своему столу. Ох, Владетель, одна встреча, а столько работы подвалило…
4
– А ты не такой, как поют менестрели…
Грон молча кивнул, продолжая изо всех сил давить стискивающую его руку лопатообразную ладонь старейшины кантона Лаундшварце. Ох, как в этот момент ему не хватало его старого тела! Нет, старейшина был могучим мужчиной с такой шириной плеч, что в одностворчатую дверь ему, похоже, приходилось проходить боком. Если, конечно, не мешали грудные мышцы. Но играть в игры типа кто кому ладонь передавит с тем Гроном, что остался в прошлом мире Ооконы, ему бы и в голову не пришло. А вот с нынешним – пожалуйста. Так что теперь Грону, который ничего не мог поделать с капканом, в который попала его правая рука, оставалось только лишь давить в ответ. Нет, передавить, так сказать, лапищу старейшины он не надеялся. Но когда рука напряжена, сопернику очень сложно так сдавить кисть, чтобы составляющие ее косточки надавили одна на другую, а именно из-за этого и возникает та самая боль, которая заставляет людей разражаться болезненным воплем и остервенело дергать рукой, пытаясь вырваться из стального капкана чужой ладони. Грону же пока удавалось терпеть…
– Не такой, – повторил старейшина и внезапно выпустил его руку из своих клещей. – Но в главном менестрели не врут. Ты – мужчина!
Грон все так же молча кивнул, осторожно и по возможности незаметно разминая затекшие пальцы. А затем, чуть приподнявшись, хлопнул старейшину по плечу.
– Судя по тому, что вы вытворяете с насинцами, вам в этом тоже отказать сложно, уважаемый Нушвальц.
Старейшина удивленно воззрился на него и в следующее мгновение гулко расхохотался.
– Да… принц, – сказал он, когда чуть успокоился, – давно меня так никто не веселил, как ты. Это ж надо… сказать шейкарцу, что он, мол, тоже мужчина… не много на свете людей, готовых так рискнуть своей башкой.
Грон усмехнулся:
– Ну насчет того, чтобы рискнуть башкой, не уверен, что в этом шейкарцы мне такие уж конкуренты.
– Что?! – взревел старейшина, мгновенно переходя от добродушия к возмущению. – Ты хочешь сказать, что мы трусы?
Грон усмехнулся, причем демонстративно нагло, отчего лицо сопровождавшего его в этой поездке графа Имаила, личного представителя короля Кагдерии, и так уже довольно бледное, окончательно приобрело цвет прошлогоднего снега. В его понимании переговоры о том, чтобы шейкарцы пропустили армию Агбера через свои перевалы, в данный момент повисли на волоске.
– Ну если вы тоже охотились на костяного вепря… – между тем задумчиво начал Грон, – тот тут я должен буду…
– Ты?! Ты охотился на костяного вепря? – изумился старейшина. – Да никогда не поверю…
Усмешка Грона стала еще более широкой, а кроме того, он еще и этак независимо пожал плечами, как бы говоря: хочешь – верь, хочешь – нет, но что было, то было. Старейшина некоторое время напряженно сверлил взглядом безмятежную и даже некоторым образом мечтательно-задумчивую физиономию Грона, а когда его собственное лицо налилось багровым цветом уже почти до фиолетовости, угрожающе прорычал:
– И что, убил?
– Ага, – кивнул Грон и продолжил: – Только не я его, а он меня. Ну почти…
Старейшина вытаращил глаза, а затем снова оглушительно расхохотался:
– Да… принц Грон, а пожалуй, менестрели совсем не врут. Ты, похоже, действительно славный малый. И стоишь того, чтобы отнестись к тебе с уважением. – Он повернулся к небольшой группе своих воинов, прибывших на переговоры вместе с ним, и проорал: – Эй, Линдэ, Эмальза, сегодня вам ночью точно спать не придется. Тут у нас, похоже, появился мужик, на котором вы еще не скакали! – Конец этой фразы также потонул в громком хохоте старейшины, который, впрочем, был громогласно поддержан всеми наличными шейкарцами. – Дочери, – пояснил старейшина, отсмеявшись, – ведьмы! Но «барсы» в руках держат крепче, чем иной мужик. Вот из-за этого никак их замуж не пристрою. Столько уже славных мужей сваталось, а они все нос воротят – то не так, это не этак, великого воина им подавай. И мужика так чтобы ух! Причем непременно хотят выйти замуж за одного мужа. А какой мужик таких ведьм удовлетворить сможет, если даже одна способна десяток рыжих бород за ночь загнать? Проверено!
Грон глубокомысленно кивнул. Перед тем как двинуть армию в Кагдерию, он тщательно проштудировал все источники, в которых упоминались шейкарцы. И потому вполне представлял, о чем толкует старейшина. Или, если опираться на разрядные книги Кагдерии, граф Лаундшварце.
Шейкарцы были народом, превыше всего ценящим возможность жить своим собственным законом. На самом деле желание жить своим законом и своей традицией это как раз и есть то, что люди подразумевают, произнося такие слова, как «свобода» и «независимость». При этом сама традиция или законы, с точки зрения большинства других людей, могут быть жуткими. Скажем, свободолюбивые маори, упорно сражающиеся против английских угнетателей, сражались еще и за то, чтобы по-прежнему практиковать каннибализм.
Свободолюбивые индийцы боролись с ними же еще и за право поклоняться такому жутковатому божеству, как богиня Кали, с помощью ритуальной удавки убивая во имя ее совершенно посторонних и не имеющих за собой никакой вины людей. А вроде как свободолюбивые цыгане до сих пор находятся в тисках таких дремучих тендерных и социальных традиций, что любой не принадлежащий к их среде и потому способный взглянуть на их образ жизни достаточно непредвзято скорее согласится на тюрьму, из которой все-таки рано или поздно выйдешь, чем на то, чтобы до самой смерти влачить существование рядового цыгана или цыганки. Так что известный всем образ благородного повстанца, яростно сражающегося за некую великую свободу, имеет к реальности очень опосредованное отношение. Вот и шейкарцы сражались не за некую отвлеченную свободу, а за право и далее жить так, как им было более привычно. И в отличие от многих весьма в этом деле преуспели. Поэтому каждый, кто собирался хоть чего-то от них добиться, должен был приложить некоторые усилия и разобраться с тем, как устроена жизнь этого гордого горного племени. А не корчить из себя графа Имаила, на протяжении всей их беседы просидевшего с надушенным платком у ноздрей, изо всех сил изображая из себя высокоцивилизованного человека, вынужденного терпеть общество дикарей. То есть это ему так казалось. Грону же он казался тупым, зашоренным снобом, неспособным высунуть нос за пределы створок раковины, в которую он сам себя добровольно загнал. Так это было или не так, но поведение графа скорее работало против успеха их миссии, чем за него, и позволять ему продолжать в том же духе Грон не собирался.
