Роман Злотников - Бешеный медведь

Ну а на прошлой неделе Небогатов появился в офисе губернатора и, как-то неловко пряча глаза, попросил у Решетникова разрешения на пролет корабля (после Кронштадтской битвы контроль за пространством был налажен строго), каковой должен доставить на Новый Город его семью. Он, мол, арендовал корабль, который, кроме того, должен подвезти еще и сорок тонн корпусного композита для ремонта кораблей, который он, зная о крайнем стеснении Нового Города в средствах, позволил себе закупить на свои деньги.

Решетников аж позеленел от обиды.

— За что ж это ты нас так-то, Кирилл Владимирович, — с обидой в голосе начал он, — что ж мы не люди, что ли? Или звери лесные, кои никакой благодарности не ведают? Ты бы только мне краем намекнул, мы бы тут же за твоей семьей любой из наших кораблей наладили. Хошь «Садко», хошь «Псковитянку», а хошь и «Новогородца» (это был самый боеспособный из пиратских кораблей, представлявший собой изрядно потрепанный, но все еще имеющий немалую силу эсминец таирского производства).

Небогатов нахмурился.

— Геннадий Павлович, я — достаточно обеспеченный человек и вполне могу себе позволить не обременять бюджет…

Решетников обескуражено махнул рукой:

— Эх, Кирилл Владимирович, да разве ж в этом дело? Разве ж деньги здесь главное? Ты вот что, раз уж так сделал — ничего уж не переменишь. Но вот дом мы тебе отгрохаем сами. Ты уж не обижайся. Такое тебе будет мое губернаторское слово.

Небогатов начал было объяснять, что ему вполне хватит выделенного ранее коттеджа и что что-либо большее их с Верой только излишне обременит, но Решетников закусил удила…

И вот теперь Небогатов стоял посреди посадочного поля, в ставшем уже привычным выутюженном костюме и с букетом филлипсов, местных цветов, напоминающих помесь розы с хризантемой, и ждал, когда на поверхность опуститься челнок с его семьей.

Сзади послышался какой-то звук. Иван оглянулся. Из транспортного глидера, опустившегося на землю чуть сзади за толпой женщин, поспешно выгружались музыканты местного самодеятельного духового оркестра, а чуть подальше двое парней торопливо раскатывали по земле красную ковровую дорожку, ведущую к люку надраенного до боли в глазах губернаторского глидера. Да уж. Решетников развернул бурную деятельность по подготовке к приему семьи героя Кронштадтской битвы… А впрочем, кого и чествовать, если не героев? Политиков, что ли?

Высоко в небе раздался гулкий удар. Это снижающий скорость челнок перешел звуковой барьер в обратную сторону. Бабы заволновались, завытягивали шеи, принялись вглядываться вверх из-под руки. Наконец кто-то из них закричал:

— Вон, вон, летит!

И тут же получила «вкачку» от губернатора:

— Цыц, наседки. Понабежали, так хоть не шумите!

Женщины попритихли, но одна, вроде как Семеновна, тут же возвернула губернатору полной мерой:

— А ты, Пальм, тут не шибко командуй-то. Это тебе не Дума боярская, где вы дела государственные решаете. Тут дело, вишь, частное… А то мы тебе быстро укорот дадим. У общества это запросто. А то, вообще, Настасье нажалуемся, вот она тебе устроит…

Бабы прыснули. Но тут кто-то вновь закричал (хотя и слегка потише):

— Вон он, вон.

И все глаза вновь устремились ввысь. Челнок был уже виден вполне отчетливо. И, разворачиваясь, заходил на посадку. Решетников нервно покосился в сторону оркестра, но там уже все было в порядке.

Спустя несколько минут челнок плавно опустился на плиты посадочного поля. Все замерли. Небогатов стоял у трапа прямой как стрела и неподвижный…

Мягко отошла погрузочная аппарель. И спустя мгновение вниз по трапу сбежала худенькая женская фигурка. Остановившись перед Небогатовым, она на секунду замерла, а затем шагнула к нему и… как-то застенчиво прижалась к его груди. Кирилл Владимирович осторожно обхватил ее хрупкие плечи. Несколько мгновений они стояли так, вместе, обнявшись, как будто были одни во всем мире, а затем Вера осторожно отстранилась и, заглянув в глаза любимому, тихо произнесла:

— Если бы ты знал, как я по тебе скучала…

Женщины зачарованно наблюдали за всем этим. Потом кто-то жалостливо произнес:

— Худенькая-то какая…

И ей вослед кто-то добавил с явным восхищением в голосе:

— А любит-то он ее как…

Но сентиментальную ноту оборвало вмешательство губернатора:

— Так, бабы, не мешайте. У нас тут церемония…

Женщины заворчали, но расступились, увидя, как Танюшка Маклина, губернаторская секретарша, проталкивается вперед с караваем хлеба на расшитом полотенце.

Когда Кирилл Владимирович с супругой приблизились к толпе, грянул духовой оркестр. Небогатов едва заметно сморщился, но его жена посмотрела на него такими счастливыми глазами, что его лицо тут же разгладилось.

Вперед выступила Танюшка. Низко поклонившись, она протянула Вере Алексеевне хлеб-соль и принялась что-то воодушевленно вещать. Женщины недовольно зашевелились. Потом вперед протолкалась Семеновна и, отодвинув Танюшку, внезапно… поклонилась жене Небогатова в пояс.

— Ты уж прости нас, Вера Алексеевна, за эту нашу неуклюжесть, — заявила она, бросив взгляд на Решетникова, которого привело в ярость подобное нарушение разработанной им церемонии, — да только я тебе так скажу, по-простому. Спасибо тебе за мужа. Кабы не он — гореть бы нам всем тут с детьми нашими. И мужики бы наши, хоть и до последнего бы стояли, да всё одно до единого бы полегли и ничего не сделали. — И она вновь отвесила ей земной поклон.

Женщины зашумели, захлопали, и за всем этим шумом как-то потерялся и вправду оказавшийся здесь нелепым оркестр, и почти никем не замеченная ковровая дорожка, и все остальное…

Уже в глидере Вера прижалась к мужу и, тронув губами его гладко выбритую щеку, тихо прошептала:

— Я очень горжусь тобой, Кирюша… И знаешь почему? Не потому даже, что ты разбил этих пиратов и спас людей. Я всегда знала, что ты у меня способен на очень многое. А потому, что ты выиграл свою главную битву…

И Небогатов молча кивнул. Да, это верно. Он ее выиграл. Потому что главная битва — это битва против себя самого…

На следующий день к Решетникову заявился Емельян Казанцев, сразу по возвращении с Нового Петербурга и Кедра поставленный на допрос и дознание захваченных в плен пиратов. Казанцев был человеком степенным, дело делал неторопливо, но зато не упускал ни одной мелочи. Так что за этот участок работы губернатор был спокоен и сам туда не лез. Как Емельян закончит, так и доложит, а встревать — только дело портить.

И вот Казанцев наконец появился.

— Здоров будь, Геннадий Павлович, — поздоровался он, входя.