Наследник Седьмой Марки - Виталий Сергеевич Останин
Оруженосец способен запомнить и держать в памяти один конструкт. Рыцарь — два, Командор — три. А вот четыре отдельных плетения — это уже уровень Супрема, граничный ранг на переходе к Гросмейстеру. Адам Олелькович, про которого Ян знал, что его ранг — Младший Командор, решил продемонстрировать своему врагу силу.
Ян только сейчас позволил мышцам лица расслабиться. Ничего глупее и придумать было нельзя. Сильный враг — плохо. Сильный, но самоуверенный — очень хорошо!
Глава 18. Решение
София забралась в коляску молча. Лицо ее было темнее тучи. На ресницах дрожала влага — Ян с удивлением обнаружил, что сестра готова разрыдаться в любой момент. Это напугало юношу, он просто не мог предположить, что довело всегда жизнерадостную девчонку до такого состояния.
Первым его порывом было тут же забросать ее вопросами, однако, столкнувшись со злым взглядом сестры, он передумал это делать. Понял, что тогда она точно начнет реветь, а потом еще долго не сможет простить брату свою минутную слабость. Потому он просто кивнул ей и прикрыл глаза, дожидаясь момента, когда София посчитает себя готовой к разговору.
Это произошло через десять минут. Коляска мягко катила по Звоннице, дядин кучер что-то немелодично напевал себе под нос, когда девочка вдруг произнесла.
— Им всем запретили со мной разговаривать.
Сказала она это тихо, словно до конца еще не уверенная в том, что говорить стоит. Ян выждал еще минуту и, не дождавшись продолжения, уточнил:
— Твоим однокурсникам?
И чудом удержался от реплики «ну и подумаешь!» в конце фразы. Что бы там Ян себе ни думал, София считала это происшествие важным.
— Да… — выдавила девочка через силу. И тут ее словно прорвало. — Всем, понимаешь! Я такого даже… предположить не могла. Чтобы все, как один… Только Есеня сказала, что им родители запретили… Одна! А остальные просто молча! Разворачивались и уходили! Ян, вот почему? Я как прокаженная!
Она еще некоторое время сбивчиво рассказывала о том, что произошло, но Ян уже ухватил суть. Родителям всех, кто учился на одном курсе с его сестрой, и тех, с кем она общалась, кто-то важный и влиятельный (кто-то! Отец Олельковича, кто еще это мог быть!) запретил поддерживать отношения с Софией Эссен. Девочка, еще никогда в жизни не сталкивавшаяся с подобным, жутко расстроилась. Только-только, казалось, завела подруг, с некоторыми, как знал Ян, она даже поддерживала отношения за пределами Гимнасия — и вдруг полный бойкот.
— Это все из-за Олельковича, да? Какие же они трусы! Им только намекнули, а они уже поджали хвосты! Подруги! Ха! Какие подруги могут так поступить! Курицы трусливые! А их родители? Как они могли?! Да что я им сделала?!
Юноша взял сестру за руку, но говорить ничего не стал. Да и что бы он мог сказать? Что она права? Что большинство людей, столкнувшись с неудовольствием сильных мира сего, предпочтут задуматься о своем благополучии, а не о такой абстрактной вещи, как дружба? Что рассчитывать можно только на себя и свою семью? Так она и без того это знала. Просто расстроилась, впервые столкнувшись с правдой жизни.
Не подходил момент и для того, чтобы рассказать сестре и о другом «послании» Олельковича — о том, как Адам продемонстрировал способности, выходящие за пределы его ранга. В том, что эти события были связаны, теперь сомневаться не приходилось. Не бывает такого, чтобы подобные вещи происходят в один день случайно.
К чести Софии, она не пыталась переложить вину за свои школьные неприятности на брата. Хотя понимала — не случись противостояния Яна и Адама, ничего бы такого сегодня не прошло. Пусть она была девочкой-подростком, но воспитывали ее на границе с землями, где Ад прорвался в реальность. Приоритеты она умела расставлять лет с пяти.
Но эмоции, конечно, зашкаливали. Любая из ее сверстниц продолжала бы рыдать, обвиняя всех вокруг, София же, прокричавшись, но так и не уронив ни слезинки, сидела молча.
— Хочу побыть одна, — сообщила она на подъезде к дому.
Не дожидаясь, пока коляска остановится окончательно, она спрыгнула с подножки, быстро взбежала по ступеням и скрылась за дверью. Ян, проводив сестру взглядом, тяжело вздохнул и тоже направился в дом. Он не был уверен, что дядька уже вернулся, тем не менее сразу взял курс на библиотеку, которая служила одновременно и домашним кабинетом опекуна. Им точно нужно было поговорить!
Коваль оказался на месте. И даже не пил, чего втайне опасался Ян. Сидел в кресле с отсутствующим взглядом, явно о чем-то размышляя.
— Как прошел день? — спросил он, вскинув глаза на племянника.
Того с недавнего времени стали жутко раздражать эти вот обязательные вопросы, задаваемые ради соблюдения внешних приличий. «Как прошел день?» «Как самочувствие?» «Здоров ли ваш дядюшка?» Можно было подумать, что весь мир так озабочен делами молодого барона, одновременно сомневаясь в том, что они идут надлежащим образом.
Но раздражение, копившееся в Яне, не выплеснулось. Он без труда удержал себя от резкого ответа, вместо этого усевшись напротив дяди и проговорив:
— Все слава Господу. А у вас?
Во взоре Коваля нарисовался вопрос. Что-то вроде: «Слава Господу? С каких, интересно, пор мой прагматичный племянник-пруссак стал поминать Творца в своих словах?»
— Далеко не так, как у тебя, — с легким вздохом сказал Богдан. — Ну, рассказывай, что произошло в Гимнасии, а то у тебя на лице написано, что ты едва сдерживаешься.
Ян был уверен, что ничего такого его лицо не демонстрировало, но спорить не стал. Вместо этого он коротко поведал опекуну о том, как присутствовал на демонстрации Олельковича, а следом рассказал о том, как Софию сделали парией.
— Чего-то такого я и ждал… — пробормотал Коваль, когда Ян закончил говорить.
— Что Адам станет Супремом? — удивился юноша.
— Что? А, нет, конечно. Ян, ты уж меня прости, но какой из него Супрем в семнадцать лет? Думаю, желая впечатлить тебя, юный
