Валидуда Анатольевич - Время Обречённых
Рота была последнего – майского призыва, в большинстве двадцатилетние, но попадались и постарше. В тридцать четвёртом призывы сделали дважды в год и поначалу это вызвало в отлаженном доселе механизме вал неразберихи. До тридцать четвёртого призывали по сентябрям. Новая система оказалась эффективнее, если до этого демобилизовывалось до одной четверти личного состава, то теперь число демобилизованных в мае или ноябре не превышало одной восьмой.
Чем ближе Твердов подходил к месту занятий, тем отчётливей различал привычную ругань и матершину унтеров-инструкторов. "Тупая скотина!" и "глистопёр безрукий!" – это ещё можно сказать самые мягкие, почти что нежные высказывания. Сбившийся в кучку взвод, что уже прошёл тренажёр, собрался у стендов, на которых полковой художник изобразил наглядные пособия поэтапной укладки парашюта. На опорном столбе крайнего стенда кто-то каллиграфически нацарапал ДМБ-37. Сколько раз уже Твердову попадалась эта "надпись", а её всё не закрашивали. И вот сейчас, глядя на неё, вспомнился давешний разговор в офицерском собрании, что любимая у солдат аббревиатура ДМБ появилась в войсках ещё до русско-японской. "Отпрыгавшие" новобранцы с интересом наблюдали за товарищами, махая руками и гогоча, когда очередная "жертва" прыгала с "яйцедробилки" – одиннадцатиметровой вышки, да повисала на ремнях метрах в шести над землёй. Как всегда, при первых прыжках новобранцы почти не соображали что орёт инструктор, куда надо срочно крутиться, где тут "лево" и где "право".
Низенький и легковесный майор Халтурин был начальником службы ВДП бригады. Стоя поодаль с командиром роты, он сверял с ним план учебного дня. Твердов пожал руки обоим, перекинулся парой фраз и отдал журналы.
– И охота ж тебе было с ними аж сюда переться? – удивился Халтурин. – Оставил бы журналы у Игоря Андреича.
– Вот зараза… – Твердов хмыкнул от досады, что не сообразил отдать журналы Андреичу – вольнонаёмному заведующему офицерского собрания. Но через секунду досада прошла, её уже вытеснили вернувшиеся мысли о предстоящей встрече с Ириной.
Домой Твердов вернулся без двадцати одиннадцать и, решив, что "около одиннадцати" уже наступило, нажал на кнопку соседского звонка. Дверь отворила младшая дочь – пятилетняя Верочка. Приветливо улыбнулась и звонко крикнула:
– Папа! Дядь Елисей пришёл!
И тут же умчалась из коридора в детскую.
Вараксов, как выяснилось, уже был готов. Он вышел в повседневке, держа в одной руке приготовленные для покупок сумки, в другой бронеходный шлемофон и мотоциклетные очки с широкой резинкой. При кобуре и бебуте, в новеньких погонах с широкой продольной лычкой, на высоком манжете левого рукава нашивка 3-го класса, на предплечье шеврон 23-го воздушно-гренадёрского полка, на другом предплечье нашивка третьего сверхсрока. Как говорится, образцовый унтер – становой хребет армии.
– Ты налегке? – спросил он.
– Как видишь.
– Ну, пошли.
____________________
* Цюндап – северогерманская мотоциклетная фирма.
Вараксов высадил Елисея на развилке. Когда "Цюндапп" скрылся из виду, Твердов зашагал по наезженной грунтовой дороге, надеясь, что указатель не врёт и что до Новомировки действительно три километра.
На распаханных полях рокотали тракторы, волоча за собою дисковые бороны, подготавливая землю для позднего ярового посева. Тракторов хватало, но нет-нет да попадались бороновавшие по старинке – с помощью лошадей. МТС с ангарами, небольшой механический заводик и склад ГСМ располагались за холмами поодаль от деревни. По другую сторону от дороги у ветряной мельницы скопилось полдесятка крестьянских телег.
Солнце стояло в зените и уже начало припекать. И если бы не прошедший двухдневный дождь, заметно охладивший воздух, да ветерок, дующий с северо-запада, царила бы знойная июньская жара.
По рассказам Ирины, в деревне имелись свои молокозавод и маслобойня. И конечно, больница и школа. А два месяца назад началось строительство кинотеатра. Новомировка – деревенька небольшая, всего дворов четыреста, это примерно четыре тысячи жителей. И то, что староста решил построить кинотеатр, у сельчан вызвало бурное одобрение. Ведь одно дело в кино ездить аж город и совсем другое дело сходить вечерком на сеанс недалеко от дома.
Улицы Новомировки и дворы утопали в зелени молодых яблонь и вишень. Абрикосы, груши и сливы попадались реже и ещё реже шелковицы. От Ирины Елисей знал, что в деревенской общине имеются яблоневые сады. Колотун – сорт яблок, названный так из-за перестука косточек, если плод потрясти в руке, пользовался самым большим спросом не только в Сувальской, но и в соседних уездах Гродненской и Вильненской губерний.
Первым делом Твердов наметил зайти к старухе-оранжерейщице, о которой как-то в разговоре упомянула Ирина. Старушка держала оранжерею на краю деревни и продавала цветы в Сейны, Ковале-Олецке и Филипув. Машины к ней приезжали по два-три раза в неделю, бывало, что и из Сувалок.
Собственно, оранжерей в её хозяйстве было несколько и все они между собой отличались. Железные рамы с толстыми стёклами походили на вычурные паутинки. Сплошные геометрические изыски, прямые углы отсутствовали: рамы ромбом, треугольные, пентагональные и октагональные. Стёкла жёлтые, синие, белые, но чаще красные. На входах колонны, поддерживающие арки античного стиля. Всё это превосходно просматривалось через невысокий плетень.
Калитка оказалась незапертой, Твердов тронул дверцу и вошёл во двор. Вымощенная камнем дорожка уводила к по-крестьянски простому и добротному срубу. За кустами крыжовника колодец с длинным журавлём, чуть дальше небольшой сарайчик. Почуяв чужого, из будки лениво выползла собачонка и для порядка трижды визгливо тявкнула. И сразу же завиляла хвостиком да и улеглась у пустой миски.
Услыхав собаку, на крыльцо вышла женщина преклонных лет. Вытирая руки о передник, смерила вошедшего пристальным взглядом. И не произнесла ни слова, ожидая, что намерен сказать незваный гость.
– Здравствуйте! – Елисей щёлкнул каблуками и взял под козырёк. – Простите благодушно, вы Екатерина Анатольевна?
Старушка кивнула. Было заметно, что прозвучавший речевой оборот смягчил её суровость, словно бы она признала заявившегося без приглашения офицера равным себе. Сняв передник, она спустилась по ступенькам и, с неожиданной в её возрасте живостью, подошла к гостю.
Бывшая горожанка, решил Твердов. Правильные черты лица; собранные под шляпку седые волосы; немного потускневшие, но всё ещё с огоньком светло-карие глаза; сохранившаяся, не смотря на возраст, осанка. И странная смесь строгости и добродушия. Ненавязчиво рассматривая оранжерейщицу, он готов был поклясться, что раньше она была не просто городской жительницей, а принадлежала к дворянскому сословию. И манера держаться, и стиль одежды выдавали её. Да и огорода с обязательной в хозяйстве живностью она не держала.
Когда хозяйка стала напротив, Твердов машинально, словно почувствовав исходящий от неё магнетизм, подался вперёд, ожидая, что она подаст руку. Оранжерейщица улыбнулась, но руки, однако, не подала, хотя чувствовалось, что в былые времена это было ей привычно. Что ж, жизнь в глуши очень даже меняет привычки.
– Я рада принять у себя героя Испании, – приветливо сказала оранжерейщица неожиданно сильным голосом, успев, видимо, по пути рассмотреть мундир гостя. – Я даже не спрашиваю с чем вы пришли.
И улыбнувшись, добавила:
– Могу предложить тюльпаны. Сейчас, увы, только поздноцветущие. А знаете что? Желаете "Пандеблумы"? Они редкого обещающе-синего цвета. Выведены в Голландии. Держу пари, ваша дама сердца никогда таких не видывала.
– Вы меня обяжите, сударыня.
– Хорошо. Обождите пять минут.
Она ушла, а Елисей всё гадал, что это за цвет такой "обещающе-синий"?
Когда хозяйка вернулась из оранжереи с уже упакованными в букет цветами, Твердов не сразу нашёл что сказать. Цвет тюльпанов его поразил. Доселе он не видал такой расцветки и даже не подозревал о её существовании. Однако тюльпаны оказались не совсем синими. Может что-то и было в них синее, но скорее больше сиренево-фиолетовое. Теперь-то понятно, что означает "обещающий". Расплатившись (букет, вопреки ожиданию, оказался не столь дорогим), он спросил напоследок:
– Вы позволите полюбопытствовать, Екатерина Анатольевна?
– Слушаю.
– Что вас подвигло поселиться тут? На задворках, в глуши? Мне кажется, вы раньше жили в Петрограде.
– В Санкт-Петербурге, молодой человек. Мой родной город я предпочитаю называть так.
– Простите, не знал…
– Пустяки, право… Сюда, раз уж вам интересно, я хотела переехать много лет. Тут рядом с деревенским кладбищем есть воинское. Там похоронен мой единственный сын. Единственный ребёнок, – она помолчала, окунувшись мыслями в былое, и тоскливо вздохнув, продолжила: – Я рано овдовела и так и не вышла замуж после. Слишком сильно супруга любила.
