Сергей Кусков - Расправляя крылья: Шаг перед пропастью
А вот один из самых известных кадров войны за Независимость — уничтожение Сантьяго-де-Аурелия, провал городских куполов, один за другим, под ударами каменюк с орбиты, с последующей зачисткой того, что осталось танковыми ударными группами при поддержке истребителей. Число погибших тогда в городе составило несколько десятков тысяч — это был первый уничтоженный город, и население его, не веря в подобный исход, что родное правительство решится, бОльшей частью не успело укрыться в подземных убежищах.
— Мы заплатили за право жить так, как хотим, уважаемые сеньоры, ОЧЕНЬ дорогую цену, — продолжил я. — Вот навскидку некоторые примеры этой цены.
По экрану замелькали новые ряды с новыми картинами боев и разрушений, один страшнее, кровавее другого.
— Лос-Сантос, провинция Санта-Мария, — усмехнулся я. — Уничтожен. Численность погибших до тридцати двух тысяч человек.
— Нуэво Росарио, Санта-Катарина. Уничтожен. Численность погибших около шестидесяти пяти тысяч.
— Сан-Фернандо-де-Аврора. Пятьдесят шесть тысяч, выживших нет.
— Нуэво Кампинас. Сто сорок тысяч. Выжившие позавидовали погибшим — были брошены имперскими войсками посреди развалин и пустыни, без провианта, воды и еды, отрезанные от поставок сил самообороны Венеры.
Это города, стертые с лица земли, уважаемые сеньоры. Были и уничтоженные частично, которые удалось отстоять или быстро восстановить после войны. Например Омега-полис. Разрушен. Численность погибших до ста тысяч человек.
— Нуэво-Флорианаполис. Число погибших до пятидесяти тысяч.
— Альфа. Число погибших более двухсот тысяч, точный учет невозможен.
— Общие потери ПЕРВОЙ войны за независимость — около двух миллионов человек, сеньоры и сеньориты, — подвел я новый итог, чувствуя, что еще чуть-чуть, и сорвусь на рык. — Из проживающих на тот момент примерно десяти, за вычетом двух миллионов беженцев. Посчитайте, сколько осталось? Плюс, потери послевоенных лет из-за разрушенной инфраструктуры — а это сотни тысяч, сеньоры! Не меньше!
— Мы заслужили право херить ваше мнение! — закончил я со всем напором, на который был способен. — Мы отстояли это право, и никому не дадим на него класть с прибором, простите уж мне мой венерианский акцент!
Я на секунду замолчал, но молчал и зал. Тишина стояла такая, что упади у кого иголка — услышали бы. Надеюсь, озадачил я не только и не столько присутствующих.
— Теперь давайте еще раз рассмотрим, что произошло в вагоне метро. Еще раз! — обернулся я вначале к судье, потом к присяжным. — Потому, что вы смотрели, да только видели не то, что было, а то, что вам хотелось видеть! Что, на мой взгляд, для справедливого суда никак не допустимо.
Вновь тычок пальцем, активация последнего видеоряда. Наконец-таки!
Вагон. Девушка. А звук выключить, вот так. Звук вообще не нужен, все портит.
Я дал залу немного посмотреть, после чего нажал стоп.
— Посмотрите внимательно на лица, дамы и господа. Видите, как эти ребята смотрят на нее? Что вы можете прочесть в их взглядах?
Приблизил картинку.
— Я вижу презрение, уважаемые сеньоры. И то, что они ее презирают, сказано слабо. Да, его честь господин судья утверждает, что перед нами обычные хулиганы, что можно списать деяния подсудимых на это. Соглашусь, деяния — да, можно. Но ВЗГЛЯД — нельзя. А взгляд — именно тот показатель, что является предметом дискуссии.
— Однако, — продолжил я, — происходящее сейчас — только начало, первая ласточка. Сеньор Авакян, — вспомнил я фамилию, — еще не вошел в вагон и не утроил собственное представление, по сравнению с которым подсудимые — сущие котята. — Палец включил продолжение со звуком. На экране я окликнул парней, после чего они притихли. Небольшая перемотка. — Вот оно!
В вагон вошли красно-желтые ультрас. Эта стена была еще больше, чем экран в доме Мишель, я невольно осоловел от разрешения и величины фигур, как и от деталей мимики. Тем временем трое из вошедших подошли к "моим", обвиняемым ныне парням, четверо направились в сторону "интеллигентов". Везунчики, их на скамье подсудимых нет.
Небольшая перемотка к следующему маркеру — и один из вошедших, тот самый Артем-"Урод" подсел к девушке. Я снова приблизил изображение, поставив процесс показа на уменьшенную, даже покадровую скорость.
— Дабы господин судья не обвинял меня и далее в предвзятости к марсианам, прошу уважаемых присяжных, а так же всех, кто сейчас это смотрит — судите сами. И делайте выводы. Никто кроме вас за вас этого не сделает.
Видите его лицо? Во всей гамме, без прикрас? Какие эмоции, какие чувства можно прочитать на нем?
В этот момент Урод приближался к девушке, которая отсаживалась от него все дальше и дальше.
— Превосходство. Уже привычное презрение. Желание втоптать в грязь, но не просто по праву сильного, а… По праву превосходящего, единственно правого, и потому имеющему на это законное право, простите за тавтологию.
— В его лице читается власть, — продолжал я описывать главного врага. — Приглядитесь: брови, дуги, блеск в глазах… Она принадлежит ему в его понимании, как шлюха, дающая всем и каждому. Нет, он не тронет ее, не возьмет силой, он хулиган а не бандит. Но показать ей, кто она, его право, которым он с удовольствием воспользуется.
Ну, он же не виноват, что она венерианская шлюха, правда? Не была бы ею — и было все в порядке! Так что с морально-этической точки зрения он не только не неправ за свое поведение, он еще и почти благороден — выполняет пусть и грязную, но нужную работу по дискредитации нравов местного населения в их собственных глазах. Через унижения? А нечего жить по своим неправильным и глупым традициям! Сами виноваты!
Мы должны жить по ЕГО традициям, единственно правильным и верным! — заорал я. — Она, я, те парни, что сидят на сидениях вдалеке — я откатил зуммер, показывая попавших в объектив "интеллигентов". — Да, он хулиган, он быдло, он осознает это, но, блядь же ж, ОН ПРАВ в своих глазах! — закричал я, срывая тормоз — для убедительности и экспрессии. — Простите мой испанский, но как расценить его мимику и поступки, кроме как унижение? Он понимает, что у него плохие, хулиганские методы, что он совершает хулиганское деяние, но его поступок — это ФОРМА выражения отношения к местным. Сам же принцип незыблем и непоколебим — презрение. Просто конкретно он ведет себя так.
Другой же, более интеллигентный марсианин, сделает это иначе, не как последний уличный скот, а как тихая ядовитая сволочь. Потому что принцип в обоих случаях будет один — они правы, и их позиция единственно верная, а мы… — Я замолчал, намеренно сбившись.
— Я не прав, уважаемые присяжные и заседатели? — повернулся я к присяжным. Затем обернулся за спину. — Господин судья, вы можете аргументировано указать, где именно я не прав и почему?
Тот, видимо, подавленный вмешательством "тяжелой артиллерии", возражать не стал.
— А вы, уважаемое собрание? Вы можете возразить мне?
Тишина.
— Нет? Тогда примем это, как факт, что так и есть.
Я перемотал картинку, позволив залу еще раз насладиться моментом с пересаживанием девушки и с рукой, задирающей ей юбку. Для закрепления.
— Почему я обвиняю не конкретно покойного господина Авакяна, — продолжил я, — а этих семерых ребят? И вообще всех-всех марсиан, говоря, что только они могли быть там, а не китайцы, вьетнамцы или индусы, предложенные господином адвокатом? Вот почему!
Камера отъехала, палец включил звук. Из динамиков раздалось дружное ржание.
— Они осуждают действия своего друга? Нет. Только что, за несколько минут до этого парни имели разговор со мной, вы это видели. Были ли там хоть какие-то признаки дивергенции в их поведении? Были ли парни похоже на отморозков, презирающих или ненавидящих всех и вся, цель которых разрушение ради разрушения? Я вот не заметил.
То есть, перед нами именно что среднестатистические парни, пусть и болельщики, то есть склонные к излишней агрессии, но не хулиганы и не быдло-скот, вроде Авакяна., - заключил я. — Обычные рядовые граждане Красной планеты, показатель выборки. И в данный момент они мысленно со своим беспределящим товарищем, чтоб ему черти в котел дровишек подкинули, хотя и не поддерживают его хулиганских методов.
При словах о дровишках зале поднялся ропот, но вялый.
— Они, как я и говорил, поддерживают сам принцип, следствием чего и является этот смех. Да, методы не разделяют, но при этом никто не вступился за девушку, не одернул своего товарища, дескать, Артем, ты не прав. Наоборот, им весело потому, что знают, что девушке ничего не будет, и потому, что знают, что их друг прав. Вот их лица, — вновь приблизил я камеру. — Веселые. Целеустремленные. Жизнерадостные.
Перемотал еще немного назад и вновь поставил на покадровку.
