Александр Марков - Локальный конфликт
Взгляд егеря наткнулся на еще одного обитателя палатки. Он сидел в вертящемся кресле, которое было гораздо удобнее тех, что продаются в любых мебельных салонах. Разрабатывали такое кресло те же конструкторы, что трудились над созданием пилотируемых космических кораблей многоразового использования.
Казалось, что он спит, руки лежали на подлокотниках и лишь пальцы иногда вздрагивали, будто были подключены к источнику тока, и время от времени по ним проходил легкий электрический разряд, заставлявший мышцы сокращаться, прямо как у препарированной школьниками лягушки на уроке биологии. Кожа на кистях бледная, как у начинающего коченеть трупа.
Голова его была такая огромная, что он походил на пришельца из другой более поздней эпохи, когда мозг раздует черепную коробку до уродливых размеров, но таким его делал шлем с темным, как у солнцезащитных очков, стеклом, закрывавшим почти все лицо. От этого он напоминал монстра, полученного при скрещивании человека с насекомым, а за спиной у него, наверное, спрятаны прозрачные, как слюда, и легкие, как паутина, крылья. Когда он встанет, крылья расправятся.
Аппаратура, судя по количеству индикаторов, представлявшая очень сложный организм, стеной поднималась почти до потолка. Даже смотреть на нее было боязно, не то что прикасаться. Вдруг освободишь какие-то неведомые силы, которые, обрушившись на этот мир, сотрут его в порошок.
Кондратьева привлекла лишь одна лампочка. Она светилась зеленым. Именно ее свет и делал кожу наблюдателя неестественно бледной. Егерь смотрел на нее несколько секунд. Лампочка не меняла цвет. Пока она оставалась такой — с наблюдателем было все в порядке.
Еще несколько лампочек были погашены.
Рядом с креслом прямо на полу лежала стопка книжек в потертых мягких обложках, а поверх них — распечатанная плитка шоколада.
Кондратьев, почувствовав, что на его спине начинает проступать пот, поспешил расстегнуть свою крутку и снять ее. Вот будет незадача слечь от насморка, его подхватишь после того, как, отогревшись в палатке, вновь окажешься на свежем воздухе. Опасная у наблюдателей работа. Они постоянно маялись от простуды. Не найдя вешалки, Кондратьев тоже бросил куртку на пол. Не затопчут.
Они перешли на язык жестов. Наблюдатель махнул рукой, указывая Кондратьеву на пустующее кресло.
Егерь кивнул в ответ, сел, просунул голову в огромный шлем, предварительно закрыв глаза, иначе переход был бы слишком резким, а потом…
Он сидел возле основания тонкой балки, длиной метров пять, которая устремилась в небеса под углом сорок пять градусов. Она походила на недостроенную монорельсовую дорогу, которую кто-то решил проложить от Земли до Луны, но, соорудив лишь первый ее сегмент, бросил эту затею, решив, вероятно, что взялся за решение заведомо невыполнимой задачи, и теперь если кто-нибудь попытается проехаться по ней, то почти сразу же упадет. Но к катастрофе это не приведет. Конец балки висел над землей всего-то в трех с небольшим метрах.
Капитана потянуло вперед. Кто-то подталкивал его сзади, хотел столкнуть, занять место у основания балки. Он стал упираться, но пользы от этого было мало, все равно что маленькой рыбке сопротивляться рыбаку, который, подцепив ее на крючок, выдергивает из воды.
Со все возрастающим ускорением он заскользил по балке. Когда она закончится, он окажется в совсем непривычной среде обитания, как рыба выброшенная на берег. Он успел испугаться от этой мысли и что есть силы попытался оттолкнуться от кончика балки, чтобы повыше взмыть в небеса и попробовать поймать воздушные потоки, которые удержат его хоть на какое-то время в воздухе, но вдруг с ужасом понял, что тело его не слушается, точно его и вовсе нет, точно его парализовало.
Он почти не просел, стал быстро набирать высоту, взмывая по очень крутой траектории, но ему казалось, что это мир под ним проваливается в бездну, будто все, кто населял его: экипажи бронемашин, выстроившиеся колонной, солдаты, ходившие возле палаток, — все они оказались грешниками, которым нет спасения, и теперь, когда пришло время Страшного суда, их проглотит расплавленная магма, а когда они утонут в ней, то… страшно было подумать, что тогда произойдет. С таким-то боекомплектом весь ад можно разнести в клочья… И лишь его грехи оказались не такими тяжелыми, чтобы и его потянуть вниз, но, похоже, и на небеса путь ему оказался закрыт. Полет выровнялся. Он летел над землей на высоте семисот метров. Так вот где пролегают границы Чистилища.
Кожа его сделалась безразличной к температуре, и он не ощущал окружавший его холод. Ему оставили лишь слух и зрение. Все остальные органы чувств пока отсутствовали. Уши закладывало от свиста ветра. Кроме этого звука, он ничего не разбирал. Он смотрел на этот мир через видеокамеру, установленную на «Стрекозе».
Дух захватывало гораздо сильнее, чем во время катаний на русских горках, и будь наблюдатели немного попрактичнее, смогли бы сколотить целое состояние, сдавая «Стрекоз» в аренду. Полет-то был не виртуальным, а настоящим.
Мир под ним проплывал так быстро, что Кондратьев почти ничего не успевал рассмотреть. Если бы он стал в это время просматривать сфотографированный материал, тогда все, что в это время он мог видеть в реальности, исчезло бы, осталось для него пустотой, точно он мгновенно переместился через приличный кусок пространства. Воспроизвести этот кусок он смог бы, лишь посмотрев видеокассеты, на которые записывалось в эти секунды все, что должны были видеть его глаза.
О, этот полет перестал доставлять ему удовольствие, стоило посмотреть вниз на остовы разрушенных домов, на покореженную обгоревшую бронемашину, которая стояла возле обочины дороги, немного завалившись передними колесами в кювет, уже с месяц, и никто почему-то так и не вытащил ее и не убрал. Смотреть хотелось в небеса, подняться еще выше, чтобы остались только облака, которые, как ластик, сотрут из тетради все неправильные решения, исправят все ошибки и можно будет приступить к задаче заново, уже зная, какими формулами лучше воспользоваться, чтобы получить побыстрее верный ответ, а не идти по пути, который либо приведет к решению очень не скоро, либо и вовсе заведет в тупик, после которого придется вновь все переделывать. Когда он минут через двадцать вновь опустится немного вниз, провалится через облачный покров, который не сможет его удержать, то там на земле все будет примерно так же, как десять лет назад, и тогда игру можно начинать сначала…
Он подумал, что руководству время от времени необходимо приходить в эту палатку, летать на «Стрекозах», выясняя обстановку, а не слушать только доклады подчиненных, которые часто оказывались не то что неправильными, а скорее не совсем точными, потому что любой взгляд на ситуацию субъективен.
Несколько «Стрекоз» сейчас так же, как и он, прочесывали пространство, паря в небесах, почти бесшумно, похожие на птиц, рассекающих воздух острыми кромками крыльев. Их размах был полтора метра, длина корпуса составляла чуть меньше метра. Кондратьев не встречал здесь никого, кто превосходил бы его размерами, за исключением самолетов федеральной авиации, поэтому он господствовал в небесах, не думая даже о том, что кто-то решится на него напасть. Опасность могла прийти только с земли. Как ему этого не хотелось, но он вынужден был постоянно смотреть вниз.
Однажды он пережил собственную смерть. Его сбили. Он упал. Причем все время он оставался в сознании и не чувствовал боли ни когда его крылья перебили пули, ни когда он врезался на огромной скорости в землю. Камера при этом не разбилась и продолжала работать. Он лежал беспомощный и неподвижный. Одна его щека упиралась в землю. Мир казался искаженным, смещенным на девяносто градусов. Горизонтальное стало вертикальным и наоборот. Перед его глазами колыхалось несколько травинок, по одной из них ползла божья коровка. Она добралась до вершины травинки, распустила крылья, похожие на лопасти грузного вертолета, которые изображались на страницах старых фантастических романов, прототипом таким рисункам служил автомобиль «Победа» с установленными на крыше лопастями, и унеслась прочь — в травяной лес, обступавший его со всех сторон нечеткими, размытыми, словно погруженными в мутную воду, стволами.
Он услышал шаги, увидел вспышку света, а грома выстрела — уже нет, потому что прежде перед глазами осталась только темнота, словно вспышка света сожгла сетчатку глаз и испортила все сенсоры. Он умер. Но после этой смерти не было никаких тоннелей, по которым он летел к волшебному свету, была лишь темнота.
В голове его мутилось, когда он снял шлем, черепная коробка трещала. Неприятное, очень неприятное это чувство — пережить собственную смерть. Ему не хотелось освежать эти чувства и вновь испытывать отвратительные ощущения, хотя иногда, к счастью, довольно редко, они возвращались к нему в ночных кошмарах под разным обличием. Проснувшись, он спасался от головной боли таблетками.
