На пороге перерождения (СИ) - Казаков Виктор Григорьевич

Всего несколько метров отделяют меня от Генри. Но, так как противник уступает в манёвренности, ещё меньшее расстояние отделяет меня от спасительного оружия. В рукопашной мне не победить — это точно. И пускай я лучник, но, надеюсь, уж как-нибудь разберусь с местом, в которое нужно воткнуть остриё кинжала. Благо хоть целиться не разучился.

Затормозить нормально не получается. Во-первых, потому что это драгоценные секунды, которые в итоге будут потрачены на бессмысленные действия, вроде — остановится, встать, нагнуться, поднять предмет и только после этого принять боевую стойку, — половину из которых я даже не успею выполнить, так как окажусь откинут назад или вовсе огрет смачным ударом; а во-вторых, потому что сейчас не так важен комфорт и чистота, как спасение собственной шкуры.

Именно поэтому, не добегая до цели пары метров, я чуть ли не рыбкой ныряю вперёд, в надежде на то, что рука не промахнётся и хотя бы один из кинжалов окажется у меня. Полёт кажется таким долгим, что я ещё сто раз успеваю подумать о том, что вот-вот в меня вцепится Генри, который резким рыком уронит на грязный песок арены. Но, слава вечным (ох уж эти грёбаные вечные), я падаю сам, без чьей-либо помощи. Падаю, хватаю первый попавшийся кинжал и резким движением переворачиваюсь на спину. В глазах песок, в рту песок, в ушах песок — всё лицо в песке. Дезориентация высшего уровня. Но при этом руки продолжают делать свою работу.

Резкий выпад в сторону размытой фигуры заставляет ту отшатнуться. Выигранное время даёт возможность сделать несколько переворотов, чтобы откатиться подальше. Откатившись, поднявшись на ноги и наспех протерев один глаз, я не успеваю протереть второй, так как понимаю, что в мою сторону уже на полном ходу несётся вооружённый Генри.

Делаю очередной выпад, как только он добегает. Сволочь! Успевает увернуться снова. Ну-да, ну-да, куда уж мне до него с моим-то уровнем видимости… Ладно, это слишком плохое оправдание для того, чтобы сдохнуть от рук собственного подчинённого.

«Мать твою, ну что за тупое имя?» — это первая мысль, что приходит мне в голову, когда я вижу замахивающегося противника. Имя глупое, но не глупее хозяина. Рывок влево, уворачиваюсь снова, перехватываю кинжал поудобнее, замахиваюсь и бью в ответ. Попадание не стопроцентное, однако сам факт того, что оно есть, не может не радовать. Задеваю руку противника краешком лезвия, но даже этого достаточно для того, чтобы поверить в себя. Как будто, блин, я до этого в себя не верил… Противник же, в свою очередь, черпает силы из злости — теперь, после полученного шрама, он ненавидит меня ещё сильнее.

Счёт 1–0 в мою пользу. Есть ли смысл говорить, что я доволен собой? Нет, в этом нет никакого смысла, так как я даже не ранил его серьёзно!

Отскакиваю назад, пытаясь выиграть время. Собираюсь с силами и мыслями, прикидываю последующие действия врага. Следующим действием должно стать неосознанное желание рвать и метать.

Как говорил мой учитель по стрельбе: я твой учитель. Нет… Ладно, если серьёзно, он говорил, что гневом в войне не победить. Чтобы одержать вверх над противником, чтобы одолеть врага, говорил он, нужно быть расчётливым. Холодный рассудок и чистый разум. Очисти свои мысли от лишнего хлама, говорил он. Гнев, страх и злоба — эмоции, которые прикончат тебя на поле битвы. Вообще, если честно, он очень любил поговорить. Наверное, поэтому на первых трёх занятиях я не учился, а слушал. Слушал всё — начиная от занудных речей и нравоучений, заканчивая разносортными историями из жизни. Пока наконец не психанул и не сказал что-то вроде: да когда уже, мать вашу, начнутся эти занятия? Но так как в отряде я был не один, остальным ребятам очень не понравилось моё рвение. Они-то были рады посидеть без дела и послушать скучные, никому не нужные истории старого хрыча. Слава вечным, что после моего высказывания мы наконец перешли к практике. И плевать мне было, что обо мне думают другие. В этом жестоком мире важен лишь ты и твоё желание обучаться чему-то новому. Всё остальное не важно. Ах, да… ещё важно стремиться к большему. Но с этом у меня к самого пока что проблемы… Особенно учитывая то, куда именно меня сейчас завели мои стремления…

А завели они меня прямо к битве с превосходящим по силе противнику, который уже вовсю летел на меня, сопровождая атаку гневным рёвом:

— Грррааар!

Ну или как-то так.

И всё же я сумел выиграть секундную передышку. Этого оказалось достаточно для того, чтобы сориентироваться на местности и решить в какую сторону отскакивать. И как только противник подбежал на достаточное для замаха расстояние, я тут же дёрнул вправо, дезориентируя того и заставляя его потратить больше сил на вторую и третью попытку попасть по юркому засранцу вроде меня. Пока он тратил энергию на неудачные замахи, я, прыгая туда-обратно, прикидывал, как бы так подобраться к нему со спины, чтобы поразить противника наверняка. Нет, я совершенно не приветствую такие скользкие приёмы, но когда речь идёт о желании жить, когда ты ещё совсем молод, а впереди целая карьера в армии, который, кстати, уже, наверное, и нет вовсе (но это не важно — если одна армия повержена, это не значит, что не осталось других). Так вот… когда речь идёт о твоей жизни, когда ты понимаешь, что сражаешься с противником, которого тебе не победить в честной схватке, то резко становится плевать на всякие нормы ведения честного боя. Он-то вряд ли думает о том, как бы так прикончить меня, чтобы вышло благородно.

Прыгаю, отстраняюсь, замахиваюсь, снова отпрыгиваю, снова подпрыгиваю, приближаюсь, пинаю, дезориентирую, замахиваюсь и бью, что есть сил. Удар — лезвие вонзается точно в цель, прямо под рёбра. Нож систематично проворачивается в ране, чтобы не оставить ему никаких шансов. Мало того, что ржавое оружие в моих руках само по себе не способствует спасению раненого, так ведь мне этого мало — мне нужно знать наверняка, что эта огромная туша уже ни за что в жизни не сможет доставить мне неудобств.

— Прости, Генри, — говорю я, глядя прямо ему в глаза, пока твёрдая рука продолжает разрывать плоть.

Он непонимающе смотрит на меня. В его глазах вопрос: «неужели это конец?». Он даже не пытается замахнуться своим кинжалом. Он смотрит на рану, затем на него, и тут я вспоминаю про то, что мой враг всё ещё вооружён. Хорошо, что вспоминаю вовремя, а потому тут же перехватываю последнюю предсмертную попытку замахнуться.

Так и не достигший цели кинжал беспрепятственно оказывается у меня в руке. И хоть я понимаю, что уже всё кончено, но всё равно зачем-то вонзаю второе остриё с другой стороны. Чтобы точно наверняка — оправдываю я себя.

Из рта противника тут же начинает течь кровь. Такая мерзкая и такая густая. Такая… какую я ещё ни разу не видел так близко. Один из главных положительных моментов службы лучником — это то, что тебе не приходится смотреть в глаза своим жертвам. Ты просто убиваешь их издалека, и только спустя какое-то время видишь павшие от твоих стрел трупы. И тут ведь ещё даже не всегда понятно, от чьей именно стрелы он умер. Вполне возможно, что это был кто-то из твоих сослуживцев. А посему все эти душевные скитания мучают тебя недолго. Ровно до того момента, пока ты не начинаешь думать о своём финансовом положении, набивая карманы имуществом убитых. Да и к тому же очень редко доводится иметь дело с противником, которого тебе действительно жаль. Как правило, это какие-нибудь варвары, на которых тебе просто насрать.

А тут…

Тут очень странное чувство… Хоть я и убил того, кто хотел убить меня, но я же знал этого человека несколько лет… Несколько лет он служил моему отряду верой и правдой, изредка отлынивая от работы. Но с кем не бывает? Все мы хотим отдохнуть иногда. Это ведь не повод для того, чтобы ненавидеть человека… для того, чтобы желать его смерти…

Генри падает на колени. Я не в силах сдержать огромную тушу бывшего подчинённого, а потому рукояти кинжалов тут же выскальзывают у меня из рук. Уже всё равно нет никакого смысла бояться. Всё кончено. Противник вряд ли вынет кинжал из-под ребра и воткнёт его в меня. Просто потому, что у него уже нет никаких сил на это.