Валерий Волков - Блатные из тридевятого царства (СИ)
Лет двадцать ему от роду было, когда в омутке, недалече отсюда сом поселился. Ну, поселился и Бог с ним, всем где-то жить надо. Но стала рыбина озорничать, толи корма не хватало, а может витаминов каких, в деревне утята начали пропадать.
Поначалу бабы на пацанву грешили, мол, молодежь озорует. Не единожды крапивой да вожжами задницы мальцам жгли. Те от такой напасти не знали куда деваться, утром с печи слезут -- им шкуру от затылка до пяток спустят, еще обед не настал, им ее назад натягивают. Они уж во всех грехах сознались, и что махорку у отцов таскали, и бражку тайком в бане ставили, а их все секут и секут. Потом ктой-то заметил -- пойдет выводок утят на речку плюхаться, двадцать штук залезет в воду, а назад девятнадцать. Ясно стало -- сом пакостит. Пацанят еще неделю попороли на всякий случай, потом перестали, надоело.
Терпение у наших мужиков железное. Год сома не трогали. Гришка-столяр надоумил, мол, ежели утят таскает, знать, мал еще, вот когда утиц начнет -- самый раз. Мило-дело с такого уху сварить и всей деревней загулять. На том и порешили. Пусть жирует сволочь, печень нагуливает.
На следующее лето сом не стал мелочиться. Пять гусей в реку вошло, назад только бабка Таська выскочила, пастушиха гусиная. Мужики решили пора. Прежде, чем попробовать сомовью печень, они размяли печенку столяру. Тот неделю с синяками ходил. Шутка ли, пять гусей пропало.
Два месяца вся деревня сома ловила. Все сети извели, снасти у кого какие были -- все перепробовали. Бесполезно. В поле картошка не полона, сено преет на лугу, коровы мычат не доенные, а сом не дается. Ничего его не берет, хитрющий зараза. А главное уплывать ни куда не хочет. Всем скопом молебен в церкви отслужили, к бабкам сходили, чтоб отшептали, еще раз столяру морду набили -- не помогает. Плавает супостат, печень нагуливает. Что ни день, то гусь, то утка. Я в своей жизни столько гусятины не съел, сколько он.
И вот как-то по осени дед мой бражничал после баньки с соседом Гришкой, опосля еще два Григория подошли, сидят, культурно закусывают, о печени сома мечтают. Дед как обычно про подкову спор затянул, но кто ж спорить будет, еще не у всех шишки после его кувалды со лба сошли. Тогда он возьми и ляпни, что изловит сома, если мешать никто не будет. Мол, есть у него план, как эту зверюгу обезвредить. Ну, -- все же Гришуки, все Григории, все село родственники, у всех характер, на том и зарубились -- коли дед сома поймает, весь самогон, что в деревне имеется, и два ближайших года гнаться будет, в его дом снесут. Все, до последней капли в личное пользование.
Вот с этого дня все и началось. Назавтра дед в поле с мужиками не поехал, а отправился пасти гусей, а заодно кур и уток. Все дома обошел, всех собрал и своих не забыл. Пригнал птичье стадо к омуту и давай по одной в реку кидать. Кинет -- сом сожрет, кинет -- сожрет. Когда мужики вечером вернулись, он уже всех скормил. Все ждал пока сом подавиться. В деревне ни гусенка, ни цыпленка, а рыбина даже не отрыгнула под водой. Мужики в горячке хотели и деда в омут швырнуть, но тот вежливо напомнил -- уговор был, не мешать. Повздыхали мужики, уговор есть уговор, отрядили Гришку Манькиного в Волынь для закупа птицы на развод, а деду наказали, ежели еще хоть одного утенка сому скормит -- самого заставят яйца нести.
Долго дед в себя прийти не мог. Утром не ест -- о соме думает. Днем не обедает -- о соме думает. Вечерять не садится -- о соме думает. Ночью спать не может -- жрать хочет. Родители его и молочком парным потчуют, и медок под нос суют, одуматься просят, жениться. Ни до этого деду, о соме думать надо. Так может и помер бы бобылем, если б мужичок с соседнего села в приданое за дочь единственную чудо удочку заморскую не пообещал.
Свадебку на раз сыграли. Невеста после застолья косу расплела, на полати лезет ночь брачную справлять, а дед схватил приданое и на реку. И ведь почти поймал, зацепил рыбу окаянную, да видать набрала она силу от той курятины, что он ей скормил, так рванулась, что в двух местах деду руку сломала. Не удержал. Неделю он после этого в горячке провалялся, а как одыбался, с женой познакомился, и еще месяц в чувство не приходил. Ольгой мою бабку звали.
Пол года кости у деда срастались. Много времени было о жизни подумать, о соме. Старики сказывали, июль месяц тогда был. Встал он с полатей, запряг кобылку в телегу и по деревне. У нас и сейчас двери никто не запирает, а тогда и тем более. А уж кто, где самогон держит -- это и дети малые знают.
Мужики сено косят, бабы белье в реке полощут, дед по избам шурует, бутыли с первачом в телегу грузит. Сорок восемь штук набрал, по три ведра в каждом. Он потом так объяснил, мол, самогон ему за сома обещан, так почему бы обещанным не воспользоваться раньше, чтоб с его помощью эту нечисть изловить.
Дело к вечеру уже было, когда он до омута добрался. И весь самогон булькнул в реку. Расчет был прост -- от такого обилия первача сом обязательно опьянеет, тогда его голыми руками бери. А если даже и не всплывет, то все одно -- утром с похмелья загнется, в деревне пусто, похмеляться нечем. Опрокидывая в реку бутыли с самогоном, дед и себя не забывал, оно наверно правильно, разве ж сможет трезвый рыбак пьяную рыбу поймать.
Ниже по течению бабы постирушки закончили, решили окупнуться перед сном. Нырнули трезвыми, а обратно на карачках, да же те, кто отродясь спиртного на дух не переносил распьяным-пьяны-веселые. Побросали белье и с песняками к мужьям, те как раз с поля возвращались.
А тут еще Гришка-пастух стадо на водопой перед вечерней дойкой пригнал. Скотинка той водички напилась -- не идет, не мычит, не телиться. Один баран чуть не утоп с пьяну.
Увидали такое дело мужики и бегом купаться, даже одежонку сымать не стали. Это ж надо -- такое счастье подвалило. Услышал Господь молитвы, послал манну небесную, берега кисельные, реку самогонную. Плещутся, что дети малые, рты раззявили, воду глотают. А река на месте не стоит, у ей течение, будь оно не ладно.
У мужиков животы раздуло, а ни в одном глазу. Они по второму кругу нырять давай. Галка белобрысая мужу советы с берега дает: "Глыбже не окунайся, там градус слабже". Ничего мужики понять не могут. Бабы в стельку, коровы лыка не вяжут, а им хоть бы хны. Самый старый Гришук не выдержал первым: "Все мужики, допились, если уж река самогона не торкает -- амба, домашний первач можно и не пробовать. Как тепереча жить-то будем все время на трезвую голову?"
Как назло с низовья реки телега притащилась, Михей с соседней деревни в гости пожаловал. У лошади ноги заплетаются, сам двух слов связать не может, а кричит: "Братцы, не поверите, остановился коня напоить, да рожу сполоснуть, а в реки самогон гольный, я и флягу набрал, загуляем!" После этого некоторые Гришуки утопиться хотели, да бабы не дали.
Дед ни сном, ни духом. Сидит, омут стережет, ждет, пока сом за закуской вылезет. До темна терпел - не дождался. Допил из последней бутыли остатки и поплелся домой. Впотьмах сбился с дороги, кружил-кружил, да и на погост вышел.
А в деревне, за день до этого, бабка древняя Богу душу отдала, ее, как и положено, на завтра хоронить собрались, ну и как водиться могилку справили. И надо же такому случиться -- дед аккурат в ту самую яму и угодил. А там уже козел ночевал, натуральный и что характерно -- пьяный. Видать от стада отбился. Ну, после такого водопоя не мудрено. Сидят они в могиле, ночь коротают. Яма глубокая, самим не выбраться.
На ту беду Гришка Щербатый на ночь глядя с дальнего покоса домой возвращался. И чего он мимо кладбища поперся? Судьба наверно. Дед услышал скрип телеги и давай орать. Щербатого чуть кондрашка не хватила. Ночь, погост -- из могилы вопли человеческие. Кое-как его дед убедил, что Гришук он, а не бес рогатый. Насмелился Щербатый, руку тянет, цепляйся мол, вытащу.
Дед добрая душа решил козла спасти, жалко ему животину стало. Щербатый наверху дрожит от страха, крестом себя осеняет, а дед козла за задницу пихает. Щербатый цап -- рога, цап -- борода, глядь -- копыта. Два круга этот спасатель вокруг деревни дал, орал так, что все петухи с ума сошли. Мужики его еле повязали, а когда дознались в чем дело, похватали дубье и на погост, дьявола изничтожать. Злые они были после купания, а Гришукам на трезвую голову и черт не страшен, у любого спросите.
Дальше не интересно. Рядом с погостом и телега с бутылями сыскалась. Мужикам дюже любопытно стало -- чего их бутыли в такое время на кладбище делают, да еще пустые. На этот раз уговор "чтоб не мешали" не прокатил. Деду обе руки сломали, но, что характерно, не зато, что весь самогон сому споил, а за страх, что Гришуки натерпелись, пока в реке купались и опьянеть не могли. А Гришку Щербатого, больше никто Щербатым не звал, с той ночи к нему новая кличка приклеилась -- какая и говорить-то неудобно.
Два года минуло, как дед помер, его уж закапывать несут, а он все норовит лицом на омут развернуться. А перед смертушкой бате завещал: "Что хочешь делай, а сома добудь!"
