Олег Верещагин - Очищение

А брови Николая чуть поднялись.

Страничку, которую он видел, покрывали ровные (но с вкривь и вкось добавленными исправлениями, дополнениями, замечаниями и пояснениями) математические значки. Не плюсики-минусики, а что-то такое, от чего у Романова всегда кружилась голова и появлялось здоровое осатанение непонимания. Мальчишка же набрасывал все это быстро, уверенно, а главное — с совершенно явным вдохновением.

Романов громко кашлянул.

Пацан быстро поднял голову. Моргнул. Сделал попытку встать, но Николай надавил ему на плечо и сел на корточки рядом. Мальчишка смотрел не то чтобы с испугом, но настороженно и даже как бы прикрывал локтем тетрадь. У него были серые глаза, шрам над правой бровью и еще один — над правым соском. Пулевой.

— Это что? — Романов кивнул на тетрадь. Мальчишка заложил тетрадь карандашом, закрыл, отложил. Сказал сипловато:

— У нас свободное время. Обед.

Руки у него были маленькие, с длинными пальцами, во въевшейся пыли и твердых мозолях.

— Я не спросил про обед, — заметил Романов. — Что это, в тетради?

Мальчишка опустил глаза на миг, вздохнул тихонько. Потом быстро произнес безразличным тоном:

— Мои расчеты по нуль-транспортировке.

— ЧЕ-ГО?! — Романов не прокричал это слово, но произнес его шепотом, который громче всякого крика. Мальчишка уставился в землю. — И ты хочешь сказать, что ты рассчитал телепортацию?

Мальчишка опять вскинул глаза — удивленные. Романов пояснил:

— Да-да-да. Я знаю это слово. Но из фантастических книжек, заметь… Так как?

Секунду мальчишка думал. Потом твердо ответил:

— Рассчитал. В теории.

— Тебе сколько лет? — уточнил Николай. Мальчишка снова набычился. Неохотно отозвался:

— Четырнадцать… почти. Через пять месяцев будет. Ну и что? Паскаль, например…

— А также прочие гении и светила науки, — прервал его Романов. — Родители живы?

Кивок. По-прежнему не глядя на взрослого, мальчишка ответил:

— Мама. Я ее уже тут нашел. А до прошлого сентября так… бродяжничал. Я думал, что она погибла. А она — что я. Потом меня… ну, подобрали. Раненого. Меня бандиты подстрелили, когда я от них убегал… думали, что я мертвый, бросили… И тут я ее и встретил… вот…

— Математикой сам начал заниматься? — Голос Романова был по-прежнему спокоен и равнодушен, а глядеть на него мальчишка не глядел — и не видел глаз Николая.

— Ну… как… — ответил он с заминкой. — Я с первого класса в физико-математической школе учился…

— А я ее терпеть не могу, математику. — Романов встал и, отойдя, принял у девчонки миску с пшенкой — она была с мясом. — Спасибо… — И обратился к старшему: — Передай, что я просил сегодня вечером этого парнишку доставить в Думу. К восьми часам, — и кивнул на глядящего ему вслед юного математика.

Дмитрий Анатольевич Ошурков перебрался из Русаковки во Владивосток, как только это стало возможным. Он был в числе тех физиков, которые спаслись благодаря аварии самолета, летевшего в Хабаровск. С местными физиками — «протеже» Лютового — Ошурков постоянно грызся, причем так, что Романову становилось не по себе. Но из этой грызни что-то регулярно получалось. Например, уже воплощающийся проект гидротермальной электростанции с расчетной мощностью, перекрывавшей все бытовые потребности Владика и окрестностей.

Романов вызвал именно его, потому что Дмитрий Анатольевич в феврале стал куратором физико-математической школы для «одаренышей» — первое. И второе — потому что вспомнилось, как однажды Романов слышал очередной спор физиков. В котором Ошурков вроде бы говорил как раз о нуль-транспортировке.

Это было одним из достоинств Романова. Он вообще-то знал не очень много раньше и осознавал это — и не оставалось времени на самообразование сейчас. Но он никогда не забывал ничего слышанного или виденного. И это помогало ему быстро находить — вот так, по всплывшему в памяти мимолетному замечанию — людей, которые могли решить проблему или помочь советом. И сейчас, пока Ошурков нарочито громко пил чай в кабинете, Романов вкратце пересказал ему случай в поле, а потом протянул тетрадь:

— Сам знаешь, я в этом ничего не понимаю. Это что, правда расчеты телепортации?

Ошурков отпил чаю и еще раз пролистал тетрадь. Покачал головой:

— Нет, конечно. Но это, я бы сказал, очень неплохая аспирантская по физике пространства. С массой ошибок… и тем не менее… Сколько ему лет?

— Четырнадцать. — Романов усмехнулся: — Почти.

— Если ты не отправишь его ко мне — это будет преступлением перед будущим. — Ошурков допил чай.

— Именно это я и хотел услышать. Тетрадочку верни. А то знаю я вас, физиков. Жулье…

— Козел, — спокойно отреагировал Ошурков. Он был старше Романова на шесть лет, и они перешли на «ты» после жуткой ссоры в этом же кабинете в феврале месяце. — Милитарист. Феодал долбаный. И импотент.

— Почему? — заинтересовался Романов, пряча в стол тетрадь.

— А потому что право первой ночи до сих пор не ввел.

— Пошел отсюда! — возмутился наконец Романов.

— Пойду. — Ошурков поднялся. — Чай вернуть?.. — И в ответ на пыхтение Романова напомнил уже от дверей: — Завтра чтобы прислал ко мне этого гения…

…Вошедший мальчишка был в вычищенных штанах, закатанных по колено, в такой же вычищенной рубашке с засученными рукавами и с новыми шнурками в кроссовках — видно было, что над ним поработали женские руки. Он поздоровался, но не сводил глаз с тетрадки на столе. И даже когда сел, повинуясь приглашающему жесту Романова, по-прежнему смотрел туда.

— Так вот, — Романов налил ему чаю. — Сахар клади… вот он… Так вот, Сережа Привалов. Вызвал я тебя сюда затем, чтобы сказать тебе: послезавтра ты перебираешься в Старый Владивосток. При Физико-математическом университете имени Курчатова с января есть школа. Там ты будешь учиться.

Мальчишка быстро поставил чашку. Сказал сбивчиво:

— Гор… рячий еще.

— Горячий, — Романов кивнул и спросил: — Тяжело работать на земле?

— Очень, — кивнул мальчик. И быстро добавил: — Вы не подумайте, я не лентяй и не что-то там! У меня и личные благодарности есть от дяди Ли, две… Я все понимаю… я раньше не понимал…

— Не понимал? — остро спросил Николай. Сережка кивнул:

— Не понимал. То есть я не не понимал… я просто не думал, откуда все берется… ну… что ешь. Как будто само в магазинах появляется…

— Руки часто стирал, да? — Голос Романова стал жестким.

Мальчишка опять кивнул.

— Я даже плакал по ночам, — признался он, пряча глаза. — Как подумаю, что утром надо опять что-то делать… а пальцы не гнутся даже, и вся ладонь в крови… чуть подживет — и опять… Просто, понимаете, — он выпрямился, глянул в лицо Романову почти зло, — я же не могу себе приказать не думать! Ну не могу же! А есть вещи, которые надо сразу, прямо сразу записывать! И что?! Как быть?!