Лучший из худших - Дмитрий Николаевич Дашко
– Ты знаешь, что с тобой будет?! – шипит фон Тизенгаузен.
За эти долбаные полмесяца я понял, что он и за пустяк готов сжить провинившегося со света, а тут такой залёт…
– Так точно! – сами по себе бормочут губы, пока мозг лихорадочно ищет способ выкрутиться. В душе всё ещё зреет надежда, что меня простят и всё обойдётся. Попробую поговорить с фон Тизенгаузеном, достучаться до его чёрствой тевтонской души.
– Где твоё оружие, солдат?! – Поручик больше не шипит, как змея, он орёт, словно бабуин перед случкой.
– Здесь! – машинально говорю я, хватаюсь рукой за ремень винтовки и с ужасом осознаю, что её нет.
Нет, это уже совсем капец! За такое с меня шкуру живьём спустят. Ну не может быть, чтобы всё было настолько хреново.
– Разрешите посмотреть? – умоляюще гляжу я на фон Тизенгаузена.
Тот кивает:
– Ищите, солдат.
Я начинаю ползать по платформе, ощупывая каждый её сантиметр. Рядом на коленках тем же самым занимаются Кострикин и второй часовой, которого разводящий вёл мне на смену. Я мысленно благодарю их за помощь: спасибо, мужики! Даже не знаю, как вас отблагодарить, когда винтовка найдётся…
Проходят минута, две, три. Я заглянул везде, в каждый, в душу его мать, уголок! Штурмовая винтовка исчезла. Словно в воздухе испарилась. Последняя надежда на то, что это такая злая шутка, что меня просто хотели проучить и сейчас вернут оружие, предварительно наорав.
Я с надеждой смотрю на поручика, Кострикина, сменщика. А они с недоумением глядят на меня. Чуда не происходит, винтовка не находится.
– Ступайте за мной, солдат! – приказывает фон Тизенгаузен. – Я отправлю радиограмму в батальон. Пусть командир батальона и военная прокуратура решают, что мне с вами делать.
Я замираю. Возникшая идея кажется сумасшедшей и даже бредовой, но ничего лучше у меня нет.
– Ваше высокоблагородие!
К поручику полагается обращаться как к просто благородию, но я готов титуловать фон Тизенгаузена хоть сиятельством, лишь бы выслушал. А вот уверенности в том, что этот педант и уставник до мозга костей сделает это, нет от слова совсем.
– Разрешите мне отправиться на поиски винтовки? – умоляюще гляжу я на него. – Честное слово, я обязательно найду и вернусь!
На лице фона не дрогнул ни один мускул. Моё сердце оборвалось. Хрен тебе, Ланской, обломись, сука!
– У вас три дня, – изрекает наконец такой непрошибаемый внешне тевтонец. – Не уложитесь – объявлю вас дезертировавшим со всеми вытекающими.
– Есть три дня! – ору я.
– Кострикин, – обращается поручик к Арнольду.
– Слушаюсь, ваше благородие. – Кострикин, в отличие от меня, не залётчик, ему заискивать не нужно.
– Выдать рядовому Ланскому сухой паёк на три дня и… – фон Тизенгаузен задумался, – ракетницу с тремя зарядами.
Почему-то сегодня его любимая цифра – «три», но ведь это куда лучше, чем ничего.
Арнольд выдаёт мне всё, что разрешил взять с собой поручик. На прощание жмёт руку и говорит:
– Береги себя, Лан!
– Буду беречь! – киваю я и прыгаю с платформы в темноту[1].
Глава 2
Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы… Бегу по ним, рискуя запнуться и переломать себе ноги. В голове вертятся строчки из песенки про беспризорника, услышанные в каком-то советском фильме: «Ах, зачем я на свет появился? Ах, зачем меня мать родила?» Не родись я, столько бы проблем не возникло…
Настроение не поднимают темень и суровый пейзаж вокруг. Сплошная стена из деревьев, откуда, как мне кажется, на меня поглядывают десятки голодных глаз. Бр-р! Аж мурашки по коже, а ведь я не такой уж пугливый и воли фантазии не даю.
Нет, с таким настроением каши не сваришь. Мысленно даю себе пинок и ускорение в нужную сторону. Туман в башке постепенно развеивается, голова начинает анализировать ситуацию.
Наш состав особой скоростью не отличался, регулярно простаивал на всех маленьких и больших станциях и перегонах. Дорога одноколейная, потому приходится пропускать встречный и только потом трогаться. Средняя скорость… ну, дай бог километров так сорок в час, а то и меньше. По сути, еле тащимся. Пересменка у часовых примерно каждые два часа плюс-минус сколько-то минут: на ходу не производилась, всё зависело от того, когда была следующая станция.
По принципу подлости будем считать, что мы отмахали все положенные два часа – итого километров восемьдесят. Но ведь и я заснул не сразу: довольно долго боролся с каким-то притуплением сознания, осоловелостью и оцепенением. А потом сдался. Но минут сорок – сорок пять бодрствования в запасе есть. Это позволяет вычеркнуть из этапа поисков солидное расстояние.
Итого мне предстоит прочесать вдоль путей примерно полтинник километров. Согласен, что до хрена, но специфика этих глухих мест и то, что винтовка просто физически не могла свалиться на другую сторону железнодорожной насыпи, упрощает поиски. Наивно думать, что отыщу потерю через несколько шагов. Нет, побегать придётся. Но это вполне реально, тем более в запасе трое суток. Пока даже не загадываю, как буду догонять состав: не самая первоочередная задача. Пока приоритет – найти оружие, дальше что-то придумаю.
Это из хорошего. Из плохого – а какого хрена я вообще вырубился? Нет, я не железный человек и не могу хреначить без сна и усталости неделями, но и задолбавшимся я себя не ощущал. Причём настолько задолбавшимся… Заснуть на посту – это не хухры-мухры, это просто песец, жирный и обильно пушистый. А я себе не враг, понимаю, что к чему.
Фон Тизенгаузен при всей его немецкой педантичности и чёрствости о нас, солдатах, заботился, тут надо отдать ему должное. Отдыхали и спали мы в полном соответствии с требованиями устава караульной и постовой службы. То бишь не сказать, что напропалую сутками дрыхли как сурки, но своё добирали, поэтому переносили все тяготы и лишения стойко, как полагается солдатам.
И за все предыдущие смены я ни разу – подчёркиваю: ни разу! – не вырубался. Совершенно спокойно тащил службу и дожидался разводящего. И всегда подходил ответственно к этому вопросу: опять же фон Тизенгаузен приучил благодаря своему тевтонскому подходу к дисциплине. У такого офицера хрен закемаришь, тем более на боевом посту.
А тут вдруг бац – и ушёл в аут. Ну не похоже это на меня, не похоже… Я раззвездяй, но не до такой же степени! Даже в те часы, которые на флоте зовут «собачьей вахтой», не смыкал глаз.
Я даже не заметил, как сначала снизил темп, а потом остановился. Страшная догадка мелькнула у меня в голове. А ведь этот сон на посту, в принципе мне несвойственный, не был вызван естественными причинами. Меня банально усыпили.
