Александр Маркьянов - У кладезя бездны. Часть 4
И он сам — никогда не станет Папой. Потому что он много старше теперешнего Папы и он просто не доживет до того момента, как тот умрет и появится возможность претендовать на папский престол. А сделать то же самое, что с Иоанном Павлом I, что с Бенедиктом XVI — уже не получится…
Если тебя заставили поклониться — поклонись очень и очень низко. И помни об этом до того самого дня, пока не представится возможность отомстить…
Сто сорок второй магистр ордена Тамплиеров, Государственный секретарь Ватикана, агент британской разведки, кардинал Алессандро Антонио да Скалья привстал, чтобы поцеловать протянутую руку Папы. Фронда в Ватикане была подавлена. Непокорные приведены к повиновению без единой капли крови, пролитой внутри церкви.
Теперь предстояло пожать плоды.
Альварадо озабоченно посмотрел на часы.
— Он опаздывает.
Папа улыбнулся.
— Он придет…
— … Вера — вот тот цемент, что скрепляет людскую пыль в народы. Вера — вот тот фундамент, на котором зиджется здание непобедимой Империи…
Диктатор — пошевелился в кресле. Только бы не спугнуть… только бы не показать, насколько ему интересно все это. Иначе — эта старая крыса поймет, что можно давить и мгновенно воспользуется ситуацией…
— …Вера — вот та клятва, которую должен принести в душе каждый солдат, чтобы стать непобедимым…
Диктатор — сонными, полуприкрытыми глазами смотрел на сидящего напротив за небольшим столиком работы Челлини человеком. Они вообще, были в чем-то похожи. Оба — грузные, солидные, несущие на своих плечах тяжкий груз прожитых лет. Один родился в семье известного прокурора, другой — в семье известного на всю Мексику предпринимателя. Оба — считали возможным решать судьбы народов и государств и делали это. Прямо сейчас…
— Осмелюсь напомнить вам… дражайший синьор Альварадо, что в вашей стране уже более тридцати лет не прекращается война. Североамериканцы потеряли в вашей стране более двадцати тысяч солдат только убитыми, потери международного континента приближаются к трем тысячам. По сути, вы предлагаете мне сделать ставку, поставить на кон собственную страну. И ради чего? Ради территории, где закона не существует. Вы понимаете, что Италия в случае подписания предлагаемого вами соглашения принимает на себя ответственность за происходящее в Мексике перед концертом Великих Держав, в том числе перед САСШ и Священной Римской Империей? Какие гарантии вы нам можете дать?
Альварадо поднял глаза к небу
— Волю Господа…
Кантарелла только зло усмехнулся
— Синьор, мы находимся там, где это не пустые слова…
— Хорошо… Давайте, еще раз.
— Охотно. Глава Мексиканского переходного правительства обращается к Вам, синьор с просьбой о вассалитете. Есть какие-либо юридические препятствия к этому?
— Теперь нет.
Теперь усмехнулся Альварадо.
— Да, у вас же нет больше депутатов… Далее — Италия оговаривает разделение юрисдикции… все это техническая сторона дела, синьор.
— Как насчет военной?
— Проблем не будет.
— Вот как?
— Я контролирую ситуацию, синьор.
— Ой ли… Я сильно сомневаюсь, что ситуацию в вашей стране вообще способен кто-либо контролировать.
— В крайнем случае, нам понадобится помощь. Один или два авианосца, десантные корабли. У вас же четыре тяжелых авианосца…
— И ни один из них не стоит без дела.
Мануэль Альварадо нехорошо прищурился
— Дела? Какого дела, друг мой? Вы заперли сами себя в этой грязной луже, которую кто-то в шутку зовет «наше море». С тем же успехом вы можете сказать — наша лужа, потому что ничего хорошего в ней нет. Посмотрите! Оглянитесь по сторонам! Оба океана перед вами! Флот, который теперь больше британского! Армия, готовая сражаться и умирать — дайте ей только веру!
Альварадо помолчал.
— У нас есть притча. О лягушке, которая прыгнула в колодец и не может выбраться. Для нее небо теперь — этот колодец…
Сенатор Кантарелла покачал головой
— Не пойдет.
— Почему.
— Два нерешенных вопроса. Первый — кто прогарантирует мне, что все это не закончится точно так же, как с Североамериканскими соединенными штатами?
— Я — ответил Альварадо — вы должны понимать, почему присутствие североамериканских войск вызывает такую ярость. Североамериканцы слишком сильны…
Старый наркобарон ядовито улыбнулся
— Были сильны. И у них была идея. Мессианская идея, которую они готовы были проводить в жизнь пулями. Идея о демократии. Матерь божья, какая демократия? Нужна ли она отцу, который продает свою дочь в бордель, чтобы поднять остальных? Нужна ли она матери, которая рассчитывает, сколько из ее детей доживут до совершеннолетия? Да, им в первую очередь нужна демократия. Североамериканцы мне напоминают человека, который надел тяжелые ботинки — и удивляется, а почему жуки и червяки ненавидят его. Ведь он сам их не ненавидит, он просто идет, топая ногами, верно ведь? Вы слабы — и в вашей слабости есть сила. Мы будем с вами наравне.
Наркобарон поднял палец
— А перспективы открываются грандиозные. Что мы сможем сделать, пока Англия не построит новый авианосный флот — а ей на это потребуется десять лет как минимум? Подчиним себе Южную Америку? Наведем порядок в Бразилии? Организуем Центральноамериканские Соединенные штаты? Югоамериканские соединенные штаты? Боливарианскую конфедерацию? Или вспомним про то, что еще сто пятьдесят лет назад то, что САСШ считает своей южной провинцией, принадлежало совсем другому народу, а?
Кантарелла с усилием кивнул
— Допустим. Но как быть с Берлинским мирным договором? Ведь Берлин — будет категорически против…
— Да, про Берлин…
Произнесший это замечание Папа взял со стола старинный, начищенный, блестящий колокольчик для вызова слуг. Звякнул несколько раз.
— Что это значит?
— Сейчас увидите, сударь…
Было тихо. Очень тихо. Потом — они услышали шаги…
— Кто это — нервно спросил Кантарелла — мы не договаривались о присутствии…
— Сейчас… сейчас…
Раздвинув руками филигранные створки дверей — в залу вошел еще один человек. Высокий, плотный, в светло-сером костюме, пошитом в лучшем берлинском ателье…
— Доброго дня… — сказал Альварадо по-немецки — вот наш дорогой друг полагает, что Берлин будет категорически против нашего маленького… гм… предприятия. А как вы считаете, герр генерал…
— Я полагаю, что Берлин будет очень даже не против… — сказал генерал-майор сил полиции, полицай-президент Берлина и личный советник Кайзера, доктор Александр Марвиц…
Папа собственноручно разливал в бокалы дорогое вино из ватиканской пинотеки[63], считающейся одной из лучших в мире.
— Предлагаю тост, дети мои… — сказал он — за то, чтобы свет Царствия Божьего озарил все уголки нашей Земли. За то, чтобы не осталось ни единого на ней уголка, где бы не трепетали, слыша имя Божие…
Бокалы столкнулись над столом, где на расходной карте мира — штрихами была отмечена создаваемая невидимая Католическая Империя. И неважно, что политические границы пока разделяют народы — ведь пока народы верят в единого лишь Христа — они едины.
В проеме двери — появился по-простому одетый монах, один из личных конфидентов Папы.
— Прошу прощения, друзья мои…
Папа поднялся и вышел из комнаты, где трое новообретших друг друга друзей смаковали папское вино
— Что произошло? — негромко спросил Папа
— Брат Солицио погиб в Болонье и все люди, которых он взял с собой — тоже. Дом сгорел.
— Что немец? Он уцелел?
— Пока неизвестно. Если и уцелел — то не показывает вида.
Если бы Папа не был провозвестником блага на земле — то непременно бы выругался. Но он должен был помнить, кто он есть.
— Господь поможет нам.
— И это не все. Несколько дней назад сгорел римский дом Полетти.
— Это я знаю.
— Да, святой Отец, но вы не знаете главного. Синьора Полетти опознана как погибшая. Она пролежала в римском морге, неопознанная, до сего дня.
А вот это — был удар. Сокрушительный — почти. Для Папы не было сокрушительных ударов, ударов, способных сбить его с ног. Иначе — он не стал бы Папой, не возвысился бы над клубком ядовитых змей.
— Она все еще там?
Служка понимающе улыбнулся
— На служении по отпеванию неопознанных погибших — наш верный человек, он позвонил мне. Я осмелился приказать забрать тело, не спрашиваясь вас. Немного денег — и она так и будет похоронена как неопознанная. И служитель морга сказал, что молодой человек, сильно похожий на адмирала Кантареллу — приходил в морг и видел ее
Папа машинально скосил взгляд в сторону — там, за портьерой сидел дед Микеллы — Мануэль Альварадо. Он уже потерял своего законного сына и незаконную дочь. Трудно даже представить, что будет, если ему сейчас сообщить, что он лишился и внучки.
