Олег Верещагин - Там, где мы служили...
Эрих задержался на ступеньке вагона, натягивая перчатки. Жозеф стоял уже на перроне, поставив на мокрый выкрошенный бетон чемодан. Валлон словно бы окаменел, врос в перрон. Капли блестели на его непокрытых волосах сверкающим бисером, потом погасли — луна зашла.
Эрих спрыгнул — рукоять чемодана скрипнула о перчаточную кожу — подошёл к другу, встал рядом. Над входом в вокзал висели два городских герба, между ними — лозунг на валлонском и английском —
МЫ НАШ, МЫ НОВЫЙ МИР ПОСТРОИМ!
Жозеф поднял воротник тёплого пальто привычным движением, и Эрих подумал, что, наверное, Жозеф носил пальто и раньше, до армии, в этом самом городе… На родине Эриха мальчишки предпочитали бушлаты и куртки, пошитые под армейские образцы, а то и перешитые из них…
— Пойдём? — сказал он, видя, что Жозеф не двигается с места. Валлон странно — в два приёма — повернул голову. В глазах у него блеснули бисеринки, словно дождь забрался и туда, а голос звучал хрипловато:
— Мой город. Красивый, правда?
Эрих нахмурился. Шарлеруа был плохо освещён, но угадывались развалины, а подальше — стройка. Смесь руины со стройплощадкой, как и большинство городов этой широты… Однако, Эрих понял, что имел в виду Жозеф. Валлон ушёл отсюда мальчишкой, а вернулся — солдатом. Он сражался ради вот этого неба, ради стремительной органной громадины собора, ради стройки, ради этих чёртовых луж на бетоне… Ради этого города — ведь он же красивый, правда?
— Красивый, — от души похвалил Эрих. — Пошли, вымокнем же…
— Ну и пусть, — совсем по-мальч ишески весело и беспечно отозвался Жозеф, подхватывая чемодан. — Пошли пешком, Эрих, — и в голосе его зазвучали просящие нотки, — пожалуйста!
— Ты что, домой не хочешь попасть поскорей? — удивился немец.
— Но я же уже дома, — серьёзно сказал Жозеф. И перекрестился на крестоносное остриё собора, а потом поцеловал кончики пальцев. — Вот, всё это. Большой у меня дом?
— Большой, только немного сырой, — Эрих вздохнул. — Ну пошли. Веди.
— Пошли, — кивнул Жозеф.
* * *На привокзальной площади двое «касок» стояли возле патрульной машины — старой, с газогенератором. Пассажиров, сошедших с поезда, было немного, они или уходили пешком, или садились в небольшие экипажи, запряжённые крепкими невысокими лошадками. На экипажах были солидные фосфоресцирующие номера. Эрих вспомнил вокзал родного Вупперталя — там машин было намного больше, были даже такси… Потом почувствовал взгляд — и, сразу поняв, что к чему, шепнул Жозефу:
— Шуцманы нас секут.
В самом деле, оба полисмена посматривали на неспешно идущих по площади юношей… с подозрением? Нет, скорей как-то недоумённо. И, когда Жозеф с Эрихом совсем уже проходили мимо, старший вдруг поднял руку (на запястье висела короткая дубинка):
— Жозеф? Постой-ка, мальчик…
— Мсье Леру? — Жозеф перешёл на валлонский. — Доброй ночи, мсье Леру.
Лицо полисмена не выражало особой радости. Оно выглядело усталым — с узкими глубокими морщинами, внимательными глазами… На рукаве тёплого непромокаемого плаща была видна геральдическая нашивка — золотая с алым петухом — означавшая, что полисмен служил ещё в Валлонском Королевстве.
— Доброй ночи, Жозеф, — он смерил взглядом, уже открытым. И Эриха. — С чем вернулся?
— М? — валлон поднял бровь.
— Покажи чемодан, — указал подбородком полисмен.
— Не понимаю, — Эрих нахмурился. — Жозеф?
— Подожди, — валлон, серьёзно глядя в глаза полисмену, хлопнул Эриха по плечу. — Покажи ему документы, — и достал из кармана пальто свою карточку.
Вид удостоверений конфедеративных солдат был знаком любому человеку Земли, наверное. Полисмен растерянно моргнул, перевёл взгляд на лица юношей, стоявших перед ним. Его лицо вдруг расслабилось, с него ушла настороженность, и он неожиданно по-доброму постарел.
— Значит, это правда, — тихо сказал он. — Я, признаться, не верил… Ну что ж, мальчик, ты молодец… ты молодец… Я завтра зайду к вам. Поговорим. Твоя семья ждёт…
— Они не знают, что я еду, — улыбнулся Жозеф.
— Они всё равно ждут, — ответил полисмен. И, помедлив, положил ладонь на плечо Жозефа (тот был выше). — Понимаешь, всегда ждут. Даже те, кому ждать уже некого. Даже я.
— Вы? — Жозеф встрепенулся. Моргнул. Потом медленно сказал: — Кто?
— Огюст, — полисмен посмотрел куда-то вдаль, за собор. — Полгода назад, в Северной Африке… Так я зайду?..
— Только не завтра, — извиняющимся тоном сказал Жозеф. — Понимаете, мы с другом утром едем в его город, а потом во Францию, к одному… одному человеку. Мы вернёмся через три дня. Тогда — пожалуйста, — и Жозеф протянул руку, которую полисмен пожал, не задумываясь…
… - Огюст — его младший сын, — сказал Жозеф, когда они с Эрихом, перейдя площадь, вошли в аллею парка. Ветер дул. Раскачивая молодые деревья, мокрые и чёрные ветви. Швырялся мелкой моросью и снежком. — Он тоже служил в полиции. И даже однажды поймал меня… Правда, я успел избавиться от товара…
— Ты… Жозеф, я так и не понял, — признался Эрих, наступив в лужу. — Scheiße!!![44]
— Я никому и не говорил, — сказал Жозеф, качая чемоданом и улыбаясь чему-то. — Только Густаву, но он… — Жозеф поморщился. — Я помогал здешним преступникам. Был курьером, — он сказал это легко, без каких-либо эмоций. — И уехал потому, что стал себе противен сам. Сбежал от себя прежнего. Осуждаешь?
— За что? — спросил Эрих спокойно. — Тебя «прежнего», как ты говоришь, я знл. А ты — тот, который сейчас — мой друг, вот и всё.
Жозеф хлопнул немца по плечу и улыбнулся.
Молодой парк был полон шумом ветвей. В паре мест стояли могучие вязы — старые деревья, пережившие Безвременье. Небо почти очистилось, кстати, но похолодало, и поредевший снег стал суше. Капли на ветвях деревьев, на тонких цепях, ограждавших дорожку между витыми столбиками, замерзали, превращаясь в сверкающие ледышки.
— Темно. Тихо. Как на войне, — неожидано сказал Жозеф.
— Я не помню, я на войне видел луну или звёзды? — Эрих поднял голову. — Мы с Эльзой любили смотреть на звёзды. Всегда радовались, когда они появлялись…
— Ты говорил… А это что? — в голосе валлона прозвучало удивление.
Эрих вгляделся:
— По-моему, это памятник, — уверенно сказал он.
— Не было тут памятника, — слегка растерянно сказал Жозеф. — У нас вообще изо всех памятников — только статуи де ла Вильеров у собора…
— Я тебе говорю, что это памятник, — Эрих сделал ещё несколько шагов и остановился возле скамейки — они попарно стояли возле каждой из четырёх выводивших на круглую площадку аллей.
Поставив чемодан на скамейку, Жозеф двинулся к памятнику. Луна покрыла его спину серебряным панцирем. Эрих, присев на мокрое дерево, задумчиво наблюдал за другом и рассматривал памятник.
Он был странный. Вздыбившийся рыцарский конь заваливался в сторону, молотя по воздуху копытами. С него падал, отставив вдетую в тяжёлое стремя ногу, рыцарь времён Крестовых Походов с обломком меча в занесённой руке. Оба — человек и конь — были изваяны так живо, что иллюзия напряжённого движения была полной: копыта коня, выкаченный безумный глаз, раздутые ноздри храпа, распростёртые концы попоны и волосы (он был без шлема) рыцаря, его нога и лицо…
Но рыцарь не упадёт наземь — это было ясно. Его уже почти подхватил расставивший ноги для надёжного упора солдат в форме современой имперской англо-сансонской армии с валлонской нашивкой на рукаве. Повёрнутое молодое лицо солдата — копия лица рыцаря! — было искажено яростью боя и гневом, но в то же время от него веяло чем-то высоким, вдохновеным…
— «Своим отважным сынам — благодарная Родина. На все времена.», — прочёл громко Жозеф, остановившись возле памятника. Поднял голову и замер, сунув руки в карманы своего пальто.
Эрих поправил воротник и приготовился ждать. Шарлеруа казался ему очень тихим — и странно, даже дождь стал восприниматься, как нечто привлекательное, тем более, что он окончательно превратился в снег. Он — как бы это сказать? — сответствовал снизошедшему на немца спокойному, чуть грустноватому настроению. Эрих прикрыл глаза и вытянул ноги…
…Ему показалось, что он задремал и проснулся, как это иногда бывает — словно бы от толчка. Но Эрих тут же понял — просто он почувствовал, что на него кто-то посмотрел. Очень недобро.
Жозеф, наверное, тоже это ощутил. Но, как и Эрих, не стал озираться. Немец удобней откинулся на чемоданы и, прикрыв глаза, из-под опущенных век стал осматриваться.
Вокруг были несколько человек. Эрих ощущал запахи — мокрой ткани, какой-то дешёвой парфюмерии и…
…и ружейного масла.
Человек в длинном чёрном плаще, с непокрытой головой, вышел из-за памятника — очевидно, подошёл к нему из аллеи напротив. Ещё не старый, лет сорока, не больше, с широким простоватым лицом, прорезанным глубокими морщинами. За ним шли двое молодых, лет по 18–20, в кожаных пальто, на которых блестели капли. Один держал руки в карманах, у второго на ремне открыто висел старый «узи», вынутый явно из дорожной сумки, висящей на другом плече.
