Этот длинный, длинный день - Юрий Витальевич Яньшин

— Это наказуемо? — сделал удивленное лицо Шептицкий, пропуская мимо ушей явное оскорбление майора, назвавшего его по званию, а не по имени и отчеству, в приватной беседе, как это принято в офицерском корпусе.

— Да нет, что вы, старший лейтенант?! — словно издеваясь не то вопросил, не то опять оскорбил Уржумцев вновь. — Просто пытаюсь понять, как вы метко выразились, вашу истинную мотивацию.

— Не понял, товарищ майор…

— А что же тут непонятного?! Я хочу выяснить, какими именно словами вы оперировали в тот момент, что подверглись нападению после этого?

— Эээ… Видите ли, товарищ майор, я дословно уже и не припомню, — начал мямлить Арнольд, видя, что дело принимает не совсем тот оборот, на который он рассчитывал первоначально.

— Ага! Не помните, значит? — почти ласково спросил майор.

— Я, помнится, — начал тянуть волынку старлей, — указал ему на неприглядность его состояния и поведения…

— В каких выражениях это было сказано?! — повысил голос начальник дозиметристов.

— В выражениях, не запрещенных правилами русского литературного языка, — попробовал выкрутиться Арнольдик, чуя, что начинает покрываться мелкой испариной.

— Я так и предполагал. К тому же вам, видимо, хотелось покрасоваться перед гостями из Москвы, знакомыми по прежней жизни в столице?

— Нет, ну что вы…

— Ну, хорошо. Оставим это. А скажите-ка, мне, какого результата вы хотели бы добиться, обращаясь ко мне? — поинтересовался Уржумцев, громко сморкаясь, в цветастый платок огромных размеров.

— Я полагал, что избиение младшего старшим по званию должно как-то караться, — начал неуверенно Шептицкий.

— Избиение?! Но позвольте, разве перед тем как прийти ко мне, вы зашли в амбулаторию, где по всяким правилам с вас должны были снять побои? — майору уже откровенно начинал нравиться этот диалог, и он с удовольствием предвкушал его финал.

— Нет, но сам факт рукоприкладства со стороны коменданта не укрылся от глаз москвичей, — сделал тщетную попытку старлей перевести разговор в нужное для него русло.

— Да? И они готовы в письменном виде представить подтверждение вашим словам?

— Пожалуй, что нет, — понуро признался «потерпевший», вспоминая, как резво покинули место побоища потенциальные свидетели.

— Ясно. Значит, о привлечении военной прокуратуры к делу не может быть и речи, так как ни медицинского освидетельствования, ни свидетельских показаний в наличии не имеется и вряд ли они будут получены. Так?

— Так. Но я думал…

— Что вы могли там еще думать? — поморщился майор, как будто нюхнул падали.

— Я думал, что есть какие-то механизмы привлечения к ответственности. Что-нибудь типа офицерского Суда Чести, — ежась под взглядом начальника, пролепетал Арнольд.

— Вон даже как?! — протянул майор, в душе задыхаясь от радости. — Ваше слово против его?

— Так точно. И пусть он при стечении народа, глядя мне в глаза, скажет, что этого не было, — с надеждой в голосе проговорил Шептицкий.

— Ну что ж, этот вариант нельзя сбрасывать со счетов, — согласился начальник. — Но для офицерского Суда Чести, вам, как минимум, необходимо подать рапорт о случившемся, на мое имя.

— Я готов! — обрадовано вскинулся этот «дурачок», как мысленно назвал его про себя майор.

— Тогда, вон свободный стол в углу, садитесь и пишите. Бумага в ящике стола, письменные принадлежности там же.

— Есть, товарищ майор! — уже почти ликуя, откликнулся он.

Шептицкий по-хозяйски расположился за соседним столом и пошуршав письменными принадлежностями принялся бодро строчить свой пасквиль. Майор отвернулся к окну, чтобы, во-первых, не видеть мерзкой физиономии своего подчиненного, а во-вторых, чтобы не выдать ему своего плохо скрываемого ликования от происходящего. Майор вполне осознавал, что за молодым выскочкой стоят деньги и московские связи его папаши, но в то же время он учитывал и тот фактор, что у полковника позиции гораздо прочнее. И они базируются не на сиюминутных общественных конъюнктурах, а на могучем и грозном фундаменте офицерской кастовости, берущей свое начало, чуть ли не с доисторических времен князя Рюрика.[153] А это был, с его точки зрения, не убиваемый козырь. Прошло несколько минут.

— Товарищ майор, — раздалось от стола, — а можно написать, что полковник обозначил себя, как якобы представителя монархо-империалистических слоев Европы?

— Пишите, — вяло отмахнулся тот.

Прошла еще пара минут и тот же голос вновь обратил на себя внимание:

— Товарищ майор, а можно упомянуть, что полковник употреблял в мой адрес нецензурные выражения на немецком языке?

— Да, пишите уже, что хотите, бумага все стерпит! — не выдержал Уржумцев. — Не забудьте только упомянуть в своей писульке, какого наказания для полковника вы просите у суда.

— Не забуду. Не сомневайтесь, товарищ майор, — плотоядно прошептал Арнольд, поджимая свои тонкие губы.

Еще через непродолжительное время он закончил писать и встал со своего места, намереваясь передать бумагу в руки начальства. Майор даже не сделал малейшей попытки скрыть свое отношение к написанному. Принимая бумагу двумя пальцами, как будто заразу какую. Начал читать, максимально отставив от лица, боясь заразиться чем-то виросовидным.

— По закону, я не имею права не принять у вас рапорт. Но вот все ли последствия вы просчитали, подавая его? — поинтересовался он, надежно пряча бумагу в своем столе.

— А, что? — встрепенулся Шептицкий.

— Да ничего особенного, — продолжил медленную пытку майор. — Вы рапорт написали. Я его принял. На основании рапорта офицерское собрание может назначить судебное разбирательство. Я абсолютно не уверен, что Суд Чести встанет на вашу защиту. Ну да, ладно. А что будет потом?!

— Что?! — с чувством страха спросил Шептицкий.

— Я ни в коей мере не исключаю того обстоятельства, что ваши же сослуживцы, которые и до этого не испытывали к вам особой приязни, запросто могут устроить вам «темную».

— То есть, как это «темную»?! — растерялся старлей.

— А вот так! Не забывайте, Шептицкий, что это Север. Причем Крайний Север. Здесь свои неписаные законы и порядки. Как говорится «закон — тайга, медведь — прокурор».

В глазах Арнольда уже плескался ужас от представленных ему перспектив, а майор подливал маслица в огонь:

— Вот переломают вам руки-ноги, да и бросят куда-нибудь в расщелину. Был человек, и нет человека. Тут запросто можно сгинуть, на пятьсот метров отойдя от базы. Следствие никто вести не будет. Да и где следователи будут вас искать?! Тут уж никто не поможет, даже связи вашего отца. Не вы первый, не вы последний, кто пропадает в наших местах. К этому уже все привыкли.

Паника уже полностью овладела Шептицким, он был на грани срыва, а Уржумцев, делая вид, что не замечает этого, а просто как бы рассуждает вслух, продолжал добивать подчиненного:

— Конечно, если повезет, то через год ваши объеденные до костей песцами останки, может быть, и найдут случайно, но разве вам от этого будет легче. Комиссия