Роман Глушков - Свинцовый закат
– Вернее не бывает, – подтвердил Тимофеич. – Однако даже сложись все иначе, сомневаюсь, чтобы в будущем я связал свою жизнь с фотографией. Хотя фотографировать в зарубежных командировках мне за двадцать лет службы приходилось много, не спорю. Вот только это были уже не те снимки, которые можно поместить в рамочку и вывесить на стену. Впрочем, мы с тобой ведем речь о жестокости, а не об искусстве, так что не будем отвлекаться… Никто не считал мое странное для ребенка хладнокровие чем-то из ряда вон выходящим, пока в пятом классе со мной не случился один пренеприятный инцидент. Мы тогда переехали из тихого поселка в большой город, и мне пришлось привыкать к другой школе и ее порядкам. А они разительно отличались от тех, в которых я проучился пять лет. Очень разительно. Здесь меня впервые в жизни избили в школьном туалете и отобрали карманные деньги. И ладно бы, если бы этим все ограничилось. Когда та банда кандидатов в ИТК для малолеток узнала, что я – новенький, да еще живу не на их улице, меня обязали покупать еженедельный билет на право хождения по школьным коридорам. Тридцать копеек – столько он стоил. По тем временам – цена одного похода в кино на вечерний сеанс. Смешная сумма даже для обычного советского школьника. Мать давала мне на карманные расходы рубль в неделю, поэтому я мог позволить себе платить дань «сортирным королям». Однако не все было так просто…
– Понимаю: у тебя взыграла гордость, – кивнул я.
– Не гордость, а банальный математический расчет, – уточнил Кальтер. – Все обложенные данью мальчишки – от четвероклассников до семиклассников – платили и помалкивали в тряпочку, так что никакого ущерба мое достоинство в их глазах не претерпело бы. Я просто прикинул в уме и решил, что, выплачивая десять-одиннадцать рублей в год в течение нескольких учебных лет, я фактически подарю этим подонкам новенький велосипед. Чего они, по моему мнению, совершенно не заслуживали. Я готов был безоговорочно признать за ними право сильного, но не такой ценой. И решил поторговаться, чтобы сбить ее хотя бы вдвое. На что они рассмеялись мне в лицо и заявили, что я – позорный жмот, а со жмотами у них разговор особый. И, многозначительно посмеиваясь, удалились. Я спросил у слышавших наш разговор одноклассников, что означает эта угроза, и узнал, что после уроков меня ждет публичная экзекуция за школьными гаражами…
– Знакомая ситуация, – хмыкнул я. – Меня тоже били в детстве за школьными гаражами. Как видишь, выжил.
– И со мной наверняка ничего серьезного там не случилось бы. Но сидя на последнем в тот день уроке, я был в этом совсем не уверен. Потому что когда получал по ребрам в школьном туалете, понял, что в следующий раз боль может оказаться сильнее меня и я сломаюсь. Я боялся сломаться и опозориться даже больше, чем боли. А тем более осрамиться на людях, но ведь для этого и устраиваются публичные экзекуции, разве не так? Я не мог удрать или сдать этих рэкетиров директору, потому что это тоже влекло за собой позор, причем гораздо более сильный. Я чувствовал, что от бессилия предотвратить собственное унижение вот-вот ударюсь в панику, и тут меня осенило, как можно избежать похода на местную Голгофу. Это был простой, но эффективный план, все нюансы которого я еще мог обдумать до конца урока. И как только я сосредоточился не на эмоциях, а на стратегии своего поведения, случилось маленькое чудо: на меня вдруг снизошло успокоение. Все происходящее со мной стало видеться лишь игрой, в которой я из наблюдателя превратился в игрока. Мне было по силам предугадать дальнейший ход противника, как, впрочем, и ему – мой. Но если враг вряд ли был склонен к тактическим импровизациям, то я еще мог подкинуть ему весьма неприятный сюрприз…
Тимофеич не был хорошим рассказчиком. Но он умел заострять внимание на ключевых деталях своей истории, отчего она четко вырисовывалась у меня перед глазами даже при минимальном количестве сопутствующих подробностей. Рассчитывая вызвать майора на разговор, я и не надеялся, что он проявит ко мне столь щедрое снисхождение. И тем не менее компаньон удостоил меня такой чести, за что я был ему премного благодарен. Неужто Мракобесу и впрямь удалось заслужить доверие такого мнительного типа, как Кальтер?..
Вот двенадцатилетний пионер Куприянов остается после уроков один в пустом классе, наблюдая через щель в шторах, как перед парадным входом школы начинают собираться зеваки. Стараниями «сортирных королей» весть об экзекуции над «позорным жмотом» уже облетела учеников, и потому недостатка в зрителях не ожидается. Однако Костя не торопится. Не потому что боится, хотя страх, разумеется, никуда не делся и все так же гложет его изнутри. Но теперь этот зверь у него под контролем и загнан в клетку. Хладнокровный не по возрасту мальчик сумел смириться с неизбежным и теперь просто ждет, когда нетерпение жаждущей его крови толпы достигнет пика. Так надо, потому что Куприянову нужно полное внимание публики. Каждый из собравшихся внизу свидетелей должен воочию увидеть то, что задумал Костя, и запомнить сегодняшний день на всю оставшуюся жизнь. Это – неотъемлемая часть его плана. А пока пусть все решат, что он струсил. Тем неожиданнее окажется развязка назревающего спектакля.
Противников было пятеро, все – старше Кости на два года. Драться с ними в одиночку бессмысленно – повалят на землю и намнут бока, не успеет пятиклассник даже замахнуться кулаком. Помощи ждать тоже неоткуда. Кому из местных захочется вступиться за чужака, не отучившегося с ними и недели? Единственная сплоченная компания в школе – это как раз «сортирные короли». Имейся здесь хотя бы две конкурирующие банды, Куприянов нашел бы способ заручиться поддержкой врагов своих врагов. Но, к сожалению, нынешняя диспозиция сил не позволяла реализовать подобный сценарий на практике.
По оживлению зевак Костя смекает, что на крыльце показались экзекуторы. А вон и они сами: гогочут, как кони, да сквозь зубы поплевывают. Корчат под окнами директорского кабинета вид, что ничего предосудительного не происходит. По этой же причине и «жмота» перед парадным входом никто лупить не станет. Наоборот, обнимут за шею, как закадычного приятеля, и с нарочито дружелюбными шутками-прибаутками проводят за гаражи. Но обнимут так крепко, что будущая жертва и пикнуть не посмеет. Поэтому Косте нужно любой ценой суметь уклониться от этих объятий и осуществить свой план сразу по выходу из школы. Никаких заминок и колебаний. Решение принято, и назад дороги нет.
Пора… Дольше выдерживать драматическую паузу не имеет смысла. Теперь все в сборе и ждут только его.
Куприянов снимает пионерский галстук, предательски душивший его весь последний урок, берет портфель и направляется к двери. В фойе на первом этаже отирается парочка четвероклассников – «королевских» шестерок. При виде «жмота» они моментально выскакивают на улицу оповестить приятелей о том, что жертва вот-вот появится на крыльце. Костя предвидит и это. Пускай глашатаи трубят о его выходе. Он не за тем проторчал столько времени в пустом классе, чтобы потом пытаться проскочить через школьный двор незамеченным.
А публика и впрямь заждалась. Предвкушающие веселье «шестерки» даже услужливо распахивают перед «жмотом» тяжелую парадную дверь. Десятка три пар глаз устремляются на мальчика, причем во многих он видит плохо скрываемую жалость. Ему еще неведомо истинное значение слова «лицемерие», но в будущем оно всегда станет ассоциироваться у Куприянова именно с этой робкой, но вместе с тем изнывающей от любопытства малолетней публикой. Впрочем, то, что делает сейчас Костя, является куда большим лицемерием. Только никто, кроме него, пока об этом не подозревает.
Гогочущая пятерка «сортирных королей» устремляется к явившемуся-таки на праведный суд «жмоту», что-то выкрикивая и паясничая перед сразу примолкшей публикой. Куприянов не вслушивается в смысл обращенных к нему слов, поскольку не собирается ни о чем толковать с врагами. Сойдя с крыльца, он останавливается и ждет, когда те приблизятся. Зубы у Кости крепко стиснуты, а на лице застыла равнодушная маска. И публика, и «короли» видят перед собой смирившуюся со своей участью жертву, которая пытается сохранить хотя бы остатки достоинства. Привычная, в общем-то, картина. Многие жертвы ведут себя так, пока не оказываются за гаражами. Ну а там для каждой из них наступает один итог. Все зависит лишь от того, насколько разозлены экзекуторы и какую унизительную расправу они изобретут на сей раз.
Покосившись с опаской на окна директорского кабинета, заждавшиеся Костю хозяева его судьбы понижают тон и переходят на спокойный шаг. Со стороны и правда все выглядит как самая натуральная дружеская встреча. Куприянов уже догадался, кто из «закадычных приятелей» будет непосредственно препровождать его на «лобное место». Из их группы выступают двое наиболее велеречивых паяцев, чьи ухмылки больше похожи на шакальи оскалы, а визгливые голоса режут слух, как звуки бормашины. Все правильно: помнится, утром в туалете эта парочка также держала речь от всей их «сортирной» компании и первая же пустила тогда в ход кулаки. Что ж, значит, так тому и быть. «Жмоту», если честно, совершенно без разницы, кто в этой банде заводила. Сейчас Костя видит перед собой не людей, а лишь безликие силуэты наподобие оживших шахматных фигур. Две из которых, сами того не ведая, только что совершили необдуманный ход и подставили себя под удар.
