Мэтью Мэзер - Кибершторм
– Не уверен.
Почему-то я вспомнил о том, что у человека два мозга – я где-то об этом читал. Один в голове, тот, который мы называем «мозг», а второй расположен вокруг кишечника и называется «энтеральная нервная система», или ЭНС.
Раньше считалось, что ЭНС только управляет пищеварением, однако потом ученые выяснили, что на самом деле у нее множество других функций. ЭНС – это фактически наш древний мозг, нервный узел, который первоначально появился у первых червеподобных существ, обитавших на Земле.
Все сложные живые организмы произошли от них, и если посмотреть на человеческий организм изнутри, то мы до сих пор являемся червями. Рот, глотка, желудок, кишечник и анальное отверстие – одна длинная трубка, в верхнее отверстие входит пища, из нижнего выделяются экскременты.
Мы – черви с руками и ногами.
Современный мозг сформировался на основе древнего. Мозг появился для того, чтобы управлять конечностями, разбираться в том, что видят глаза, и, в конце концов, именно он позволил людям думать и обладать самосознанием. Но он по-прежнему оставался придатком древнего мозга, той части, которая давала нам возможность «чуять нутром», если что-то шло не так.
И так же, как я стал чувствовать небо, погоду и фазы луны, мне казалось, что я начал прислушиваться к своему древнему мозгу. Сейчас он посылал мне сообщение: «Не ешь эти грибы». А вот черви, с другой стороны…
Черви могут есть червей.
Мы были на берегу Шенандоа, проверяли лески и ловушки. Животные, как и мы, время от времени должны спускаться с холмов, чтобы попить, поэтому здесь и стоило на них охотиться. У меня на плече висела винтовка – на тот случай, если попадется олень или свинья, и, конечно, для защиты от чужих людей.
Все остальные хижины в окрестностях теперь стояли пустые – даже та, к которой я приходил во время своих ночных рейдов.
Мы были одни – если не считать сияния на горизонте. Мы внимательно наблюдали за ним каждую ночь, следили, не появятся ли какие-нибудь признаки активности.
– Зачем мусорные мешки на веранде? – спросил я.
Я заметил их утром, перед уходом. Сначала подумал, что они для мусора, однако любую органику женщины отправляли в яму с компостом, а других отходов у нас не было.
– Это придумала твоя жена. Берешь одежду и простыни, кладешь в мешок для мусора, завязываешь и оставляешь на две недели – и все вши дохнут. Даже гниды – они вылупляются и погибают.
Я кивнул, продолжая искать хоть что-нибудь съедобное.
Преимущество всеядности состояло в том, что я мог есть почти все, однако была и обратная сторона – мне следовало решать, что именно является съедобным.
Почти все в лесу можно есть – ягоды, орехи, листья, ростки. Я всегда думал, что расселиться по планете человеку позволил мозг, однако на самом деле нам помогли желудок и способность есть почти все, что попадается на глаза.
Проблема заключалась в том, что от некоторой еды мы могли умереть. Или заболеть, что в нашей ситуации было одно и то же.
– Здесь мы долго не протянем, – сказал я.
Когда стаял снег, ручей рядом с хижиной фактически пересох, от него осталось только грязное русло. За водой предстояло спуститься к реке с высокой горы.
Чак нашел йод, которым мы стерилизовали воду, но он уже закончился. Постоянно кипятить нужное количество воды было сложно, и поэтому мы пили сырую, отчего периодически страдали от поноса. Мы слабели и медленно умирали от голода.
Проверив все ловушки и ничего не обнаружив, мы наполнили бутылки водой, а затем сели у реки, рядом с порогами, – немного отдохнуть перед долгим подъемом.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил Чак после паузы. Шум воды успокаивал.
– Хорошо, – соврал я.
По крайней мере, я находился в здравом уме.
– Есть хочешь?
– Не очень, – снова солгал я.
– Помнишь тот день – еще до того, как все это началось, – когда я принес тебе обед?
Глядя на реку и голые деревья, я прокрутил в голове воспоминания. Думать о Нью-Йорке – все равно что вспоминать какой-то фильм, выдуманное пространство, в котором я когда-то себя представлял. Реальный мир был здесь – мир боли и голода, страха и сомнений.
– Когда я спал с Люком?
– Да.
– Когда ты принес картошку-фри и фуа-гра?
– Именно.
Мы молча посидели, вспоминая куски жирной печени и ее вкус.
– О, какой восторг, – застонал Чак, думая о том же, о чем и я. Мы рассмеялись.
Я сжал зубы и внезапно почувствовал боль. Открыв рот, я потер зубы: они качались, и на пальце была кровь.
– Знаешь, что?
– Что?
– Кажется, у меня цинга.
Чак рассмеялся.
– У меня тоже. Не хотел никому говорить. Когда придет весна, найдем какие-нибудь фрукты.
– У тебя всегда есть план, да?
– Ага.
Мы снова помолчали.
– У меня, похоже, глисты, – вздохнул Чак.
Глисты. Существа внутри нас – длинные, извивающиеся, безглазые. Я содрогнулся.
– Откуда ты знаешь? – спросил я, уже боясь услышать ответ.
– Вчера я пошел в лес облегчиться… – Чак замолчал и посмотрел на траву. – Не нужно тебе этого знать. Наверное, глисты от мышей, которых мы съели.
Мы еще помолчали.
– Прости, что тебе пришлось остаться из-за нас, Чак. Ты столько готовился, а я все испортил.
– Не говори так. Вы – наша семья. Мы вместе.
– Ты мог уйти дальше, на запад. Уверен, там еще есть Америка.
Меня прервал стон Чака. Я посмотрел на него: он держался за руку.
– Что случилось?
Грустно улыбаясь, он вытащил руку из перевязи. Я сразу заметил, что она не просто распухла, а почернела. Сначала мне показалось, что она просто грязная…
– Заражение. Наверное, дробь, которая попала под кожу, заразила сломанные кости.
Его перелом так по-настоящему и не зажил. Чак с трудом поднял руку. Она была в три раза больше обычного размера, и под прозрачной кожей зловеще просвечивали темные полосы.
– Появились пару дней назад, сейчас уже нестерпимо больно.
– Может, нам удастся найти в лесу пчелиный улей?
Я читал в том приложении по выживанию, что мед – сильный антибиотик. Чак не ответил, и мы снова замолчали. Вдали по синему небу среди белых облаков кружил орел.
– Ты должен ампутировать мне руку до локтя.
Я следил за орлом.
– Чак, я понятия не имею…
Он схватил меня.
– Должен, Майк! Инфекция распространяется. Если дойдет до сердца, я умру.
По его лицу текли слезы.
– Как?
– В подвале лежит пила. Перепилишь кость…
– Та, ржавая? От нее заражение будет еще хуже. Это тебя убьет.
– Я все равно умру, – засмеялся он сквозь слезы.
Орел все кружил и кружил.
– Позаботься об Элларозе и Сьюзи. Постарайся о них позаботиться. Обещаешь?
– Чак, ты не умрешь.
– Обещай, что позаботишься о них.
Орел перед глазами расплылся из-за слез.
– Обещаю.
Со вздохом он засунул руку в перевязь.
– Достаточно, – сказал Чак, вставая. Река клокотала и брызгалась. – Пойдем назад.
Я вытер глаза, поднялся, и мы молча пошли по тропе.
Солнце садилось.
64-й день
24 февраля
Когда раздался гул двигателей, я был рядом с домом вместе со Сьюзи.
В глубине подвала Лорен нашла старые пожелтевшие пакеты с семенами моркови, огурцов и помидоров. Поэтому мы пошли копать грядку – там, где побольше солнца – и стали аккуратно сажать семена.
Чак отдыхал в доме, а Лорен разжигала печь, чтобы сварить чай из коры. Эллароза лежала на траве, глядя на облака и жуя веточку, которую ей дала Сьюзи. Малышка выглядела так, словно ей сто лет – усохшая и сморщенная, с красной шелушащейся кожей. Ночью у нее начался жар, и до утра она проплакала. Сьюзи всегда находилась рядом с ней. У меня сердце разрывалось, когда я на них смотрел.
Мы дали Люку лопаточку, и он трудолюбиво копал, улыбаясь мне после каждой выкопанной ямки. Внезапно за деревьями раздался странный рык. В листве зашелестел легкий ветерок; я замер и стал напряженно вслушиваться.
– Что там? – спросила Сьюзи, глядя на меня.
Ветер затих, и вновь до нас донеслось басовитое урчание, механический рокот.
– Веди детей вниз! Быстрее!
Она тоже услышала шум, взяла Элларозу, а затем схватила за руку Люка. Я побежал в дом через разрушенную заднюю веранду.
– Лорен, спускайся в подвал! Кто-то едет! Туши огонь.
Она потрясенно посмотрела на меня. Я схватил с кухонной стойки бутылку с водой, быстро подошел к ней, залил горящие веточки, разбросал их и затоптал угли.
– Кто едет? – спросила Лорен. – Что происходит?
– Не знаю! – крикнул я и побежал наверх за Чаком. – Беги в подвал с детьми и Сьюзи.
Чак уже проснулся и смотрел в окно.
– Похоже, военные грузовики, – сказал он, когда я вошел в комнату. – Сейчас они внизу, на хребте, через минуту будут здесь.
