Максим Хорсун - Ушелец
В итоге Всеобщности действительно пришлось вмешаться.
«Опасная психоэмоциональная перегрузка. Угроза мозговой активности».
— И что ты предлагаешь? — спросил Раскин, глядя в потолок воспаленными глазами.
«Что предлагаю я? Я должен сам найти необходимое лекарство. Воспользоваться возможностями Всеобщности, выйти за пределы своего тела. Найти то, что поможет нервной системе сбросить излишнее напряжение. Вспомни: для разума не существует границ».
Раскин, барахтаясь на рубеже сна и яви, позволил своей защите дать слабину, раскрыть то, что он до сих пор прятал в глубине себя.
«Вероника. Я хочу только увидеть Веронику».
И в тот же миг он, как наяву, оказался перед дочерью Гордона Элдриджа. Вероника стояла в узком пространстве каюты, которую они делили на «Небиро». Казалось — протяни руку, и сможешь прикоснуться к ее светлой коже, к едва заметным выпуклостям груди, замаскированным сине-черным комбинезоном. И он на самом деле потянулся к ней. Взял в ладонь маленький круглый подбородок. Вероника, вместо того чтобы двинуться ему навстречу, побледнела и почему-то отпрянула.
— Ловко тебе удалось завербовать землячка, ничего не скажешь — ловко! — проговорили губы Раскина.
— Павло, что тебе надо? — громким шепотом спросила Вероника.
— Недаром ребята прозвали тебя Циркулем — девочкой с раздвижными ножками… Вот только не пойму, зачем ты сказала этому еврейцу, будто я наврал, что спал с тобой?
— Потому что ты — наврал, — ответила Вероника и посмотрела ему за спину. Очевидно, надеялась, что запертая дверь откроется и кто-нибудь поспешит ей на выручку… Ну хоть кто-нибудь!
— Какой позор… — Раскин покачал головой. — Значит, придется по этому поводу что-то предпринять. Угадай что? Мы — националисты, искендеровцы — никогда не врем. Даже врагам своего народа.
Крепкие руки сжали плечи Вероники, толкнули ее на боковую переборку. Дочь Элдриджа замешкалась, судорожно пошарила у пояса, — но кобура с офицерским пистолетом осталась висеть в шкафчике. Раскин почувствовал, как на его молодом лице расцветает похотливая ухмылка. Вероника подняла голову, опалив взглядом серо-желто-голубых глаз. А затем ударила почти правильным боковым. Угодила в скулу. Раскин почувствовал, как его голова дернулась в сторону.
— Дура, — сказал он, — сколько можно повторять: я не чувствую боли!
…Раскин отбросил одеяло, вскочил на ноги. Заметался по комнате, сбивая оставленные на полу у стола пустые пивные бутылки.
— Павло! — крикнул в пустоту. — Я убью тебя!!!
«Может быть, убьешь, а может — нет, — тут же последовал ответ через Всеобщность. — Не хочу тебя расстраивать, но вряд ли мы когда-нибудь свидимся: Большой Космос на то и называют Большим».
— Отпусти ее немедленно! — вновь выкрикнул Раскин, прекрасно понимая, насколько нелепо что-либо требовать, находясь на расстоянии десятков световых лет от места действия. — Поверь, я отыщу тебя даже на том свете! Ты попадешь ко мне в руки, и я верну тебе, гнида, способность чувствовать боль!
«Ты еще скажешь мне спасибо, уродец! Пока, москаленок! Я, если ты не заметил, немного занят…»
Павло закрылся, напоследок послав ему сгусток эмоций. Странную смесь из страсти, ненависти и приближающегося экстаза.
Раскин ударом ноги сломал стол, перевернул кровать. Бросился к двери и забарабанил по ней кулаками. Естественно, ему никто не открыл.
«Всеобщность! — позвал Раскин. — Павло нужно взять под контроль. Немедленно, Всеобщность! Немедленно!!!»
«Кластер „Павло Трыщун“ не выходит за пределы своих функций, — прочитал он спокойный ответ. Его давала какая-то излишне официальная часть системы. — Любые действия, направленные против экстремистов, именующих себя Лендлордами, не являются предосудительными. Вся группа нелегального военного корабля „Небиро“ подлежит уничтожению… Ошибка! Двадцать секунд назад в Веронику Элдридж, — раса человек, пол женский, полный возраст двадцать девять лет, — посредством кластера „Павло Трыщун“ был введен ментальный катализатор ускоренного действия. Кластер „Вероника Элдридж“ будет инициирован в течение сидерических суток. Названный потенциальный элемент системы переходит под покровительство Всеобщности».
Раскин сел на пол, посреди разбросанного постельного белья, деревянных обломков и битого бутылочного стекла.
— Трыщун заражен… — пробормотал он. — Но когда? Когда эта мразь успела получить дозу катализатора?
«На Барнарде-1, — ответила из-за закрытых дверей спора. Черт возьми! Из Всеобщности вышло бы отличное средство связи, забрось она свои вселенские замашки. — Господин Трыщун упростил нам штурм гиперпространственной станции, ликвидировав остальных Лендлордов. За это он был поощрен подключением к Всеобщности».
— Но зачем?! Зачем он это сделал?
«На наш аналогичный запрос господин Трыщун ответил, что ему так будет „по приколу“.»
Гад! Раскин вскочил на ноги. Гад! Существо, рожденное для подлости и предательства. Чуждое ключевому постулату Всеобщности — созиданию. Однако система не отторгнет его прочь из своего лона, ибо любая система нуждается в услугах персональных иуд.
«Опасная психоэмоциональная перегрузка. Угроза мозговой активности».
— Всеобщность, отключи меня!
«Контроль над вегетативной и соматической нервными системами невозможен».
— Всеобщность, мне нужна помощь!
«Валиум в аптечке в ванной. Внимание: не превышай рекомендованную дозу и не употребляй вместе с таблетками алкоголь!»
К зданию Федерального Трибунала было не проехать. Ультрасовременный металлический тороид, место которому было не среди старинных женевских многоэтажек, а под лунным куполом одного из космополисов, темнел сквозь утренний туман. Многотысячная толпа заполонила все возможные пути подъезда и ближайшие стоянки малогабаритного транспорта. Изящный «броневичок» с помятым ушельцем в салоне и синеглазой спорой за рулем был зажат между двух полицейских спецмашин. Этот кортеж со скоростью сытой улитки продвигался вперед, по сантиметрам и миллиметрам внедряясь вглубь армии протестантов.
Жидкокристаллические экраны без прикрас показывали Раскину картину происходящего.
Люди. Много людей.
Часть из них — недовольна. Однако большинство просто ищет способ развеять скуку и депрессию, вызванную вступившей в права осенью.
Слева перед глухими дверями «броневичка» размахивали сооруженными из фанеры и картона транспарантами. На них с лаконичностью выполняющего халтурную работу художника-минималиста были изображены перечеркнутые треугольники. Справа трясли лозунгами иного толка, однако смежного содержания. Раскину сильнее всего запомнился чуть покореженный влагой кусок картона с изображенным на нем мозолистым кулаком и надписью: «Ушелец! Забодай дядю!»
Бодай сам, козел вонючий! — очень хотелось открыть дверцу и выкрикнуть в толпу. Однако дверцы было не открыть, к тому же Раскин прекрасно понимал, что этим гражданам в ближайшем будущем светит две перспективы: либо стать слюнявыми куклами Всеобщности, либо превратиться в пар во время атаки плазменных кораблей кухуракуту.
Чем ближе к Трибуналу, тем плотнее становилась толпа. Не менее двух дюжин деятелей одновременно из разных точек вещали в мегафоны что-то одиозное, но, к счастью, обшивка «броневичка» не пропускала ни единого звука из внешнего мира. Раскин улавливал надрывные вибрации, и на этом все. К чести пикетчиков, кроме перекрытия дорог и выкриков, исполненных праведного гнева, каких-либо иных агрессивных выпадов с их стороны не наблюдалось. Единственное, что попало под категорию «мелкое хулиганство», это когда какой-то юноша влез на крышу броневичка и собрался было что-то нарисовать при помощи баллончика с краской. Но свои же, не особенно церемонясь, стащили хулигана на асфальт и затем на руках унесли, трепыхающегося и потерявшего кеды, вглубь толпы. Неудивительно: ведь эта демонстрация была мирным, санкционированным городскими властями и Треугольником действом. Шоу, за которым наблюдала вся Земля, — почти полсотни голограмм-операторов с лазерными сканерами работали на установленных в ключевых точках высоких сборных площадках — партикаплях.
Через открывшиеся на минуту ворота, вниз по пандусу. К центру основания тороида. Здесь, в искусственной пещере, освещенной кварцевыми лампами, Раскину позволили выйти. В сопровождении двух спор и двух человек — не «зомбаков», но с пятнами Грибницы на лицах — он, казалось, бесконечно долго поднимался на лифте. Затем — по широкому, сверкающему стеклом и хромом коридору к прозрачным дверям, за которыми в лучах естественного света зеленело что-то живое.
Он оказался в зимнем саду, среди пальм и папоротников, под составной консолью солярия. Прозрачный свод не сиял солнечным светом — как то предполагала конструкция, — низкие тучи скользили над крышей Трибунала, роняя отвратительные, словно кошачья метка, брызги влаги. Поэтому, несмотря на экзотический контингент, сад был сер и безрадостен, как сквер, окруженный небоскребами большого города в середине ноября. Сопровождающие незаметно разбрелись по посыпанным розовым шуршащим бутом дорожкам, предлагая Раскину воспользоваться временной свободой. Но Раскин не смог сделать и шага: он увидел высокую женщину в парадной форме десантника. Женщина собиралась выбросить пустой пластиковый стаканчик в корзину утилизатора, но замерла с вытянутой рукой, глядя на ушельца.
