Марик Лернер - Будущее воина
– Нет, будет еще хуже.
Йорвик обернулся и еле заметно поклонился. Настороженность куда-то исчезла, и осталось одно уважение. Похоже, он прекрасно сознавал, насколько рисковал, заявившись сюда и практически предупредив о разрыве союза. Другого варианта не будет. Враг наверняка согласится на их условия, надеясь разделить и поссорить чужую армию. А вот что произойдет потом, вопрос очень интересный. Блору-то уже без разницы будет. Вряд ли представится возможность позлорадствовать, когда погонят назад в Каменный пояс, с кровью. Сдаваться на милость победителей он не собирался.
Глава 19. Искусство умирать
Опять падал снег, и что гораздо хуже – дул резкий ветер с гор. Они темнели черной жутью, нависая над полем. Вроде бы снег давно должен засыпать мрачные деревья на их склонах, а они продолжали неподвижно торчать, почти неприкрытые белым, мрачно наблюдая за людскими делами.
К рассвету ударил мороз, и может быть, теперь и болото станет проходимее. Прокладывать через него гать давно замучились все. Пользы от действий никаких. Сколько ни валить в булькающие недра, топи все мало. Одна морока, да и враг давно в курсе и, посмеиваясь, наблюдает за стараниями. Узкая дорожка при необходимости может стать смертельной ловушкой.
Выстроенные прямо посреди поля отряды торчали долго и успели замерзнуть. Огромным квадратом стояли полки, охватывая со всех сторон бывшее левое крыло. Шесть с лишним тысяч человек разоружили и пригнали сюда на экзекуцию. Тут уж речами не отделаться, и придется отвечать за показанную в бою спину и за отказ выйти в поле на помощь товарищам. За все рано или поздно приходится платить. И хорошо, когда не потоками крови.
Шеренги молчали, лишь изредка боязливо перешептывались. Уже видели, как на излишне громкий голос кидались озверелые кнехты, прибывшие из Серкана, практически личная гвардия Анжольви. Говорунам приходилось плохо. Некоторых секли до полусмерти. Явно для примера. Пусть не каждый из стоящих здесь бросил оружие или проявил трусость, никто не собирался разбираться. Все отвечают за всех, и любой член полка принимает участие в разделе добычи и наказании.
Принцип старинный и редко применяемый – чаще наказывали десяток, редко сотню. Такого никто не мог раньше представить, однако и столько трусов и предателей еще никто не видел, орали им в лица. Замершие в строю сознавали их правоту, да и дергаться по сути поздно. Сдав оружие, не стоит плакать, а приказ прозвучал не просто четкий, еще и подкрепленный вооруженными отрядами.
Теперь все дружно поглядывали на работающих плотников, сооружающих знакомое сооружение. Оно применялось не часто, но не узнать невозможно – виселица. И судя по длине балки, не для одного человека.
Анжольви фем Руди окинул горящим взором бывшее левое крыло, укравшее у него победу. Лучшее, что он мог бы совершить, – послать прикончить этих подлецов. К сожалению, шесть с лишним тысяч человек не валяются по нынешним временам на дороге. В двух сражениях он потерял добрых двадцать тысяч, еще не меньше пяти угодили в плен. Эти ублюдки составляют свыше трети от оставшихся, считая немногочисленные подкрепления и конницу.
Убить столько народу он просто не мог себе позволить. И точно так же не имел права спустить происшедшее, сделав вид, что ничего не случилось. Тут недолго дождаться и столкновений между полками. Напряженные отношения между бившимися и отсиживающимися за валом уже заметно проявлялись. Закрывать на это глаза непозволительно.
– Воины! – сказал он наконец, терпеливо дождавшись окончания строительства. – Мы явились свидетелями неслыханного позора: императорские полки бежали от врагов. Они испугались настолько, что не посмели выйти в поле заново! – он почти кричал. Это заведомо не требовалось. Каждое слово повторяли за ним по цепочке, чтобы дошло до каждого распоследнего кнехта или обозника, присутствующего на поле. – Вы все дристуны с заячьей кровью в жилах. Разве вы фемы? Они с детства слышат от родителей: «За честь можно пожертвовать жизнью, но никогда – наоборот. Фем не сможет жить, обесчещенным, ибо как может жить тело, потеряв сердце». А вы смогли!
Он сделал хорошо рассчитанную паузу. Дождался гневного рокота от остальных и поднял руку, обрезая шум.
– Вы все виноваты, – почти тихо заявил, – но больше всего ваши командиры, не оправдавшие мое, – опять почти крик на слове «мое», – доверие. Первое и наиважнейшее дело офицеров – вести за собой людей. Или заставить их идти!
Опять пауза. Фем Руди хорошо сознавал, что он делает и зачем говорит.
– Я понадеялся на род, однако они опозорили его. Трудности и потери не вызвали гнева и желания отомстить. Прямые обязанности не исполнялись. Терпение иссякло. Снисхождения не заслуживают. Мое решение непреклонно, и какие-либо просьбы и стенания не будут услышаны. Отныне им не место среди живых!
Мертвая тишина опустилась на поле. Казалось, в самом дальнем углу можно разобрать шаги охранников командующего, по двое выводивших разжалованных командиров. Скрипел снег под ногами, слышалось тяжелое дыхание и не иначе как запах ужаса. Командующий крыла, полковники, начальники когорт, даже сотники предстали перед армией в своем последнем выходе.
Хорошо вслух произносить: «Фем не унижается до просьбы о милости. Умри с честью, не показав слабости». В жизни это достаточно непросто. Если бывший командир левого крыла шел самостоятельно, то кое-кого пришлось буквально волочь, а иные открыто проливали слезы. Все же большинство вело себя достойно.
Их заводили на помост по старшинству, и один за другим без долгих чтений приговоров повисали в петле. Сделано это было неумело – все же палача с собой не додумались тащить, – и умирали люди нередко в мучениях, задушенные веревкой. Долго дергались, и пляска на виселице, когда тело начинало непроизвольно биться, оказалась самым ужасным зрелищем. Очередную порцию приговоренных отправляли не раньше, чем предыдущие умирали.
Время тянулось страшно медленно, пусть на самом деле смерть приходила к несчастным без особого промедления. Ведь их было почти девять десятков, и каждый из стоящих кнехтов левого крыла мысленно молился, чтобы фем Руди успокоился на этом. Уже никто не сомневался, что он дойдет до конца. В первые минуты все же надеялись, что хотя бы часть казнят правильно. Но Анжольви приготовил всем одинаковую и страшную участь. После случившегося им не родиться больше фемом.
– Это несправедливо, – громко сказал Фоули при виде своего сотника, прежде чем успел сообразить, что, собственно, творит.
– Что именно? – быстро спросил, повернувшись всем телом к строю, командующий.
– Кто сказал?
– Фоули фем Кейси, – делая шаг вперед, представился, стараясь не замечать, как Нерак отрицательно мотает головой, предупреждая, и тут же продолжил: – Наш сотник Нерак фем Дорак не был трусом и не бежал. Он пытался уговорить фем Тачо выйти из лагеря. Не его вина, что тот отказался прислушаться к словам много ниже стоящего.
Уж прозрачнее высказаться нельзя. Если кто-то из высокопоставленных лордов упорствует в собственных ошибках и навязывает свое мнение, то достаточно скоро он пойдет на поводу у своих собственных действий. Воины станут бояться своего господина и будут думать не о преданности, а лишь о собственной выгоде.
– Несправедливо его вешать, наказывая за чужую вину, – твердо заявил Фоули. – Нет вины подчиненного в исполнении приказа начальника. Честь обязывает слушаться.
– Очень любопытно. Ты, видимо, находишь свою честь незапятнанной. Почему мне твое имя знакомо?
Сзади к нему наклонился один из адъютантов и зашептал на ухо.
– А! – довольно сказал фем Руди. – Вечно битый герой, удравший уже со второго поля сражения.
– Я никогда не показывал спину, – деревянным голосом отчеканил Фоули. – Если враг сильнее, моей вины в том нет. Так решили боги.
– Боги? Нет! Когда фема ставят перед выбором – жизнь или смерть, – он обязан выбрать смерть. Ты сдался!
Объяснять нечто или рассказывать про разбитую голову бессмысленно, понял фем Кейси. Для себя Анжольви все уже решил, и оправдания прозвучат глупо. Сказано: «Не ищи смерти и не отвращайся от нее, будь равнодушен». На войне всегда что-то теряют, и не только жизнь.
– Истинный командир должен уметь различать добро и зло, правых и виноватых, определяя поощрения и наказания, – сказал без особой надежды, из чистого упрямства. – Я не прошу простить сотника, лишь дать ему честную смерть от клинка.
– Наверное, я поторопился объявить решение окончательным. Кто помимо моего собеседника слышал, как этот, – Анжольви показал на Нерака, – уговаривал фем Тачо?
Он подождал и удовлетворенно кивнул, не получив ответа. Откуда свидетелю взяться, коли все старшие командиры уже висят в петлях и присутствующих при разговоре быть не может. А если и найдется какой кнехт, нечто слышавший, так вряд ли посмеет рот раскрыть. С какой стати подставлять свою шею за незнакомого человека с сомнительной перспективой оказаться обвиненным конкретно. В общем строю больше шансов оказаться незамеченным.
