Страж Ордена 2 - Никита Васильевич Семин
— Это была всего лишь демонстрация силы, граф. Против толпы она работает лучше, чем десять полков, — пожимаю я плечами.
Я знаю, что это событие не пройдёт даром. Смерти, моё «чудесное» появление, испепеление Голема — всё это станет легендой. Легендой, которую Иоанн не сможет игнорировать.
«Пусть пишут. Пусть боятся. У меня наконец появился рычаг давления».
На следующий день газеты в столице выходят с сенсационными заголовками. О «чудовище из подвала», о «чудесном инженере», который «в одиночку остановил легион Тьмы» и «возвысил голос против ереси».
Моя слава взлетает рывком, перекрывая славу Иоанна, и сам я становлюсь центральной фигурой столичных сплетен. Я — Антихрист для фанатиков, но для дворянства, для Императора, я становлюсь спасителем.
* * *
Солнце ещё не успело сесть, а слухи о событиях у башни уже наполнили город. В тайном убежище, предоставленном Иоанну одним из последних лояльных сторонников, священник требовал от своих последователей подробностей. Он сидел в углу, на самодельном стуле, а глаза горели лихорадочным огнём.
— Рассказывайте! Всё! Каждое слово! — приказывал он, обращаясь к перепуганным, измотанным сторонникам, которые только что избежали ареста на Обводном.
Они говорили сбивчиво, перебивая друг друга.
— … Сперва он заставил огонь вырваться из земли! Чудо, отче! — говорил один.
— Нет! Это было дьявольское волшебство! Из его рук били синие кнуты! Он… он сражался с Тварью! — кричал другой. — А потом прельщал народ, похвалялся победой над Зверем и хулил твоих сторонников!
Иоанн слушал, и в его душе росло холодное, омерзительное осознание проигрыша. Не прямого, а за умы горожан.
Он отпустил своих вернейших последователей и остался один, погружённый в мучительное раздумье. Победа Молниева была неоспорима. Аристократы, которых он считал своими союзниками, получили дармовую энергию и теперь смотрели на него с подозрением. Если бы они помогли, то башня пала бы уже этим вечером, как и сам Враг. Народ, который он вёл, видел, как этот колдун поразил страшного Зверя.
«Как мне вернуть их доверие? — думал он, сжимая кулаки. — Я не могу критиковать Власть — это лишь усиливает ее сопротивление мне. Льется лишняя кровь. Люди смущены произошедшим на площади. Их гнев пока еще силен, но ослабевает с каждым днем. Мне нужно, чтобы они стали еще сильнее ненавидеть Врага, а не боятся его».
И тут его осенило.
«Государь! Государь невиновен! Он — жертва! Он — его пленник!».
Всё сходилось: Император не отдавал приказа стрелять в народ. Он не выходил из дворца. Он был изолирован.
Иоанн поднялся. На его лице появилась новая, холодная маска смиренного пастыря и освободителя. Теперь он знал, что делать. Он должен отделить Империю от колдуна, провести между ними четкую линию, а не говорить как до этого, что они заодно. Использовать любовь народа к своему Царю.
В этот же вечер отец Иоанн, находящийся в тайном убежище, распространил новый слух. Он не критиковал власть, как советовали ему Строгановы. Он перевел стрелки.
И вскоре по столице разнесся слух: «Император, наш возлюбленный Государь, находится под колдовскими чарами уральского самозванца. Он — пленник злого волшебника, который окопался в столице, чтобы плести сети. А битва около башни — большая и искушенная ложь, дабы смутить умы христиан. Наш долг, воинов Света, крестовый поход на дворец, чтобы вызволить нашего Государя из лап Антихриста!»
Дело шло к решающей схватке.
Глава 20
В прохладной тишине Каменноостровского дворца, где через высокие окна в залитый солнцем кабинет Государя влетал свежий ветер, пахнущий липовым цветом, повисло напряжение. Спустя неделю после инцидента у башни, я стоял рядом с громоздким ящиком собранного нового варианта «Нейроспектрометра» — здоровенным аппаратом, упакованным в резной ящик бразильского дерева, укрывающий сложный механизм из тончайших проводов, кристаллов, реле, аккумуляторных батарей и полированного обсидиана. На его поверхности, словно глаз, горел единственный, пока ещё тусклый кристалл и рядом — шкала с уровнями от одного до десяти.
Император Александр Павлович, утомлённый, сидел за массивным столом с неизменным лорнетом в руках. Напротив меня, бледный и сдержанный, но с хищным огоньком в глазах, стоял князь Дмитрий Голицын. В этот час, когда решалась не только моя судьба, но и судьба его тайного дара, он не позволял себе и тени излишних эмоций.
— Итак, господин Молниев, — начал Император, опустив свой лорнет. — Вы утверждаете, что на этот раз сей прибор способен отличить свободную волю от порабощённой? И с его помощью можно видеть то, что доселе сокрыто от глаз смертных?
— Именно так, Ваше Императорское Величество, — ответил я, подходя к прибору. — Нейроспектрометр анализирует не просто электрические токи мозга, но и их частоту. Каждая воля, собственная или чужая, обладает уникальной сигнатурой, подобно отпечатку пальца. Прибор улавливает эти колебания и выводит их на индикаторный кристалл.
Я указал на прибор.
— Зелёный свет сигнализирует о нормальном, естественном фоне биотоков, которые завязаны на наше тело. Красный — о наличии агрессивного, контролирующего сигнала извне, когда естественный ход биотоков принудительно нарушен. А белый, Ваше Величество, — я сделал паузу, — это отметка присутствия сущности, которую я называю Лордом Света. Его присутствие — неоспоримый знак чужого владычества над душой.
Император кивнул, его взгляд стал серьёзнее. Голицын же, казалось, лишь усмехнулся, но я видел, как желваки ходят на его скулах.
— Превосходно, — произнёс Александр. — Проверим. Князь Голицын, — обратился он к Дмитрию. — Приступайте. Возьмите господина Молниева под свой… контроль. Но, умоляю, держите себя в рамках. Нам нужен эксперимент, а не дуэль. Обойдемся без «Комаринского».
Голицын медленно кивнул, и его взгляд впился в меня. Я почувствовал его удар — холодный, тонкий, как игла, проникающий сквозь ментальные щиты, которые я опустил ради эксперимента. Он не стал церемониться, пытаясь лишь «сжать» руку. Нет. Он целился в мозг, стремясь подчинить мою волю, заставить меня плясать вновь. Пусть и не «комаринского».
Моё тело, я сам чувствовал, задрожало, а руки с ногами задергались. Кровь отлила от лица. Не сопротивляясь, я позволил его воле проникнуть в себя, чувствуя, как его чужая, зеленоватая сигнатура пытается наложить себя на мою собственную, серебристо-голубую. Это было отвратительно. Он не просто давил. Он шептал моим нервам приказы, убеждая их, что это моя воля.
Прибор ожил. Кристалл, мерцавший до этого зелёным, сначала вспыхнул серебристо-голубым светом,
