Внешняя беговая - Юрий Витальевич Яньшин
— В бюджет, наверное? — пожал плечами Афанасьев.
— Ага. В бюджет. Только вот в чей? Примерно через год скупо прошла информация о том, что вся изъятая наличность исчезла в неизвестном направлении.
— Мы не в ответе за то, что происходило несколько лет назад. Мы всего два месяца, как у власти, — насупился диктатор, которому явно не нравилось, как начинается его романтическое свидание.
— А до этого вы были, надо полагать, в непримиримой оппозиции? — едко заметила Керженцева. — Или ты хочешь сказать, что твои нынешние соратники не были у руля власти? Те же самые Тучков с Околоковым, или хотя бы Юрьев с Красниным. Скажешь, что они ничего не знали о творящихся безобразиях в стране или у них не хватало полномочий? Все у них было. Просто они сумели вовремя сориентироваться и перепрыгнуть с корабля давшего течь на более крепкую посудину.
— Может ты и права где-то, да только нет под рукой праведников. Все мы, так или иначе, замазаны в прегрешениях. Да, мы не ангелы, но у нас хотя бы хватило мужества признать это. И даже встать на путь очищения — в прямом и переносном смысле. Мои карманы еще никогда не были так чисты, как сейчас. Все, что у меня теперь осталось, так это восемь несчастных тысяч, которых не хватит, даже чтобы повести тебя в ресторан. И можешь поверить, я там, — он поднял глаза к потолку, — такой не один.
— Если ты думаешь, что я с тобой из-за денег или еще чего-нибудь в этом роде…?
— Да ничего я не думаю, просто ты говоришь, как «пятая» колонна, — отмахнулся он, все еще плохо понимая, куда она клонит своим провокационными речами.
— Нет. Я всего лишь повторяю разговоры, которые ведут меж собой простые люди. Если бы я была «пятой» колонной, как ты говоришь, то я не стала бы затевать с тобой весь этот хоровод, — устало проговорила она.
— Я не понимаю, что ты хочешь от меня?! — с нескрываемым раздражением спросил Афанасьев, внутренне сжимаясь в комок от нехороших предчувствий.
— Если не брать в расчет то, что я женщина, со своими слабостями и розовыми мечтами, то я хочу, чтобы все это, — она кивнула в сторону экрана, — не превратилось в очередной фарс со скучным и донельзя предсказуемым концом.
— И какой конец ты считаешь предсказуемым в этом фарсе?
— Пройдет еще пара-тройка «громких» задержаний, после чего страсти поулягутся, народ выпустит пар негодования в полной уверенности, что теперь-то уж у власти стоят настоящие его защитники. Суды над таким ублюдкам, как эти, пройдут тихо и незаметно, если конечно пройдут, в чем я крупно сомневаюсь, — с уверенностью пифии предположила она.
— И? — приподнял н одну бровь.
— И максимум через год их тихонько отпустят. Извиняться и восстанавливать в прежних должностях, скорее всего, не будут, но недвижимость вернут и еще кое-что из конфискованного имущества.
— Ты не владеешь всей информацией, — облегченно вздохнул он, полагая, что кризис в начавшихся отношениях уже миновал. — Это не акция и не кампанейщина, это начавший работать, хоть с перебоями и скрипом механизм выравнивания острых углов социальной несправедливости. Я тебя уверяю, что никто из тех, кто уже попал или еще попадет в поле зрения того, кому положено отслеживать неправедно нажитые доходы, никогда и ни при каких обстоятельствах уже не займут сколько-нибудь видное положение в обществе. Ты пойми, Россия — это огромный и не слишком поворотливый корабль. И чтобы экстренно реагировать на быстро меняющуюся ситуацию, как в своем трюме, так и на водных просторах международных отношений, ему нужно время для преодоления инерции. В этом одновременно заключается ее сила и ее слабость. Сила неповоротливости заключается в наличии здорового консерватизма, а слабость — в иногда запоздалой реакции на оперативную обстановку. Но зато, если нам все же удастся выбрать правильный курс, мы пойдем напролом, как атомный ледокол и ничто не свернет нас с пути.
— Типа долго запрягаем, но зато быстро ездим?!
— Во-во.
— Ладно, — вздохнула она, — как говорила наша преподаватель по технологии общественного питания: «Пожуем — увидим».
Затем она перевела взгляд на настенные часы и тихо ойкнула, вскакивая с дивана:
— Картошка-то уже, наверное, вся разварилась?! Да и курица, должно быть уже поспела, пока мы с тобой копья ломаем. Мой руки и иди на кухню! — скомандовала она на ходу.
— Слушаю и повинуюсь! — поднял он руки кверху, покоряясь приказу.
Когда он, скинув китель и вымыв руки, появился на кухне, Вероника уже заканчивала сервировку не слишком богатого снедью стола. С особым удовлетворением Валерий Васильевич отметил, как бережно она обошлась с пучком полыни, поставив его в красивую вазу на подоконник. Стол, действительно, не блистал разнообразием. Кроме запеченной курицы и картофельного пюре его дополняли: большая и глубокая тарелка с овощной нарезкой, крупно порезанные ломти черного и белого хлеба, острый соус, печенье, пряники и стопка накрахмаленных салфеток. Электросамовар, попыхивая паром, стоял в сторонке, увенчанный заварным чайником. Но главным украшением стола была бутылка белого сухого вина «Барон Родеро». Афанасьев взял ее в руки и внимательно ознакомился с этикеткой. Затем решительно начал сдирать с горлышка обертку:
— Штопор есть? — спросил он тоном хирурга, требующим у операционной медсестры скальпель.
— Вот, пожалуйста, — сунула она ему в руку массивный штопор.
Афанасьев деловито вогнал его в пробковую мякоть и, зажав сосуд между коленями, слегка поднатужившись, вытащил ее из длинного и узкого горлышка. Женщина, внимательно и не отрываясь, следила за этими его обыденными движениями, и у нее от этого почему-то запершило в горле, а в уголках глаз появились крохотные капельки слез. Она вспомнила, как ее Арсений иногда в кругу друзей, вот так же, сидя на этом самом стуле, иногда открывал бутылку. В один момент ей даже показалось, что не седоватый генерал на возрасте сидит тут перед ней, а ее Арсений, вновь вернувшийся из очередной «командировки». Она тряхнула головой, чтобы прогнать морок. Он заметил это ее движение и понял, о чем она думает в этот миг. Долгим и пристальным взглядом он посмотрел на нее, не выпуская бутылку из рук:
— Нет, Вероника. Это не сон и не наважденье. И перед тобой не твой Арсений — молодой и статный красавец, а потрепанный годами старый генерал.
— Да нет, я не о том… Вернее… Что я говорю? Конечно же о том, но…, — она совсем сбилась с мысли. — Я хотела сказать, что ты не старый.
— А какой? — криво усмехнулся он.
— Матерый,
