Глеб Бобров - Украина в огне
Неужто пронесло? Похоже на то… А Воропаев — скотина! Что, не мог, урюк одноглазый, предупредить, что фашики бронекавалеристскую роту за пилотом выслали. Да еще и цвет СОРовского спецназа! И что ты ему скажешь?! Максимум — проставится… и сам все и выжрет, лосяра! Ладно, на его месте тоже умолчал бы, из вежливости.
Интересно, что за два разрыва, раздавшиеся до боя? Вроде спаренных хлопков не было…
— Передерий! Слышь, Дед… Ты, случаем, не понял: там подрыв был, вначале, или то они твои мины, что тетеревов — грохнули.
— Да, я-то, Кирилл Аркадьич, откуда ж знаю! Ты ж сам все слышал…
— С меня тот еще — слушатель! Бананы б только с ушей повытаскивать…
Моя глухота уже никого не удивляет. Да и вреда от нее особого — тоже нет.
— Расскажи, как тебя глушануло, командир? — неожиданно разворачивает ко мне свою тяжелую двустволку Жихарь.
— Все началось с того, брат, что меня в детстве конкретно изуродовали писатели-романтики…
— Это — как?
— Как-как… На всю жизнь, Юра… Навсегда!
* * *Декабрь 1982 года. Огромный пыльный плац Термезского полигона. Стоит учебная дивизия — курсы молодого бойца перед отправкой в крайне Демократическую и, ясный пень, Республику — никак не меньше, Афганистан. Бескрайние коробки шинелей и пилоток на обожженных солнцем до ржаных корок оттопыренных курсантских ушах.
Два первых месяца после призыва благополучно канули в небытие. Позади — немало: первые безответные пиздюлины от познавших законы выживания старших товарищей с широкими лычками и, по умолчанию, имеющих право на все узкоглазых земляков с бескрайних югов Союза; дизентерийные, ошпаривающие жопу, зелено-желтые среднеазиатские поносы на бесконечной, перекрытой бревнами и досками траншее полевого туалета; падение внезапно побелевшим, вытянутым в напавшей вдруг зевоте ебалом в песок — от тепловых и солнечных ударов; легкие пробежки во все еще стирающей ноги до мяса кирзе на смешные, для новобранцев, дистанции в каких-то сраных шесть километров по утреннему холодку — всего плюс тридцать, о чем тут разговаривать; и, наконец-то, вершина познания этого всеохватывающего явления под священным и многогранным термином «армия»: четыре кусочка просвечивающего на свет хлеба в сутки как питательный базис под полкотелка юшки с тремя гнилыми обрывками капусты, двумя позвонками с хвостом от консервированной в томате кильки и несколькими, с трудом дрожащими на чуть теплой поверхности, полупрозрачными пятнами якобы жира.
Только что закончился вечерний развод. Ночью — сдача зачета. Выпускной экзамен КМБ[124]. Лысое Братство с чувством глубокого удовлетворения, вместо обычного киносеанса, уже прослушало занимательный полуторачасовой конкурс ритуального камлания замполитов. Победил начпо[125]. Кто бы сомневался: шаман, однако!
Наша коробка у самого края плаца — первый батальон. Пехота. Первая рота — моя, родная — гранатометчики. Вторая — пулеметчики. Третья — снайперы.
Третью видно сразу: у каждого четвертого на брови правого глаза — полукруглый подживающий рубец. У каждого десятого — левого. Это — понятно… Войну начать на окраинах огромной страны, техники на миллиарды в топку кинуть — легко. Сто копеечных резиновых наглазников выдать на учебную часть или штатные в Туркестанском краснознаменном[126] панамы вместо несуразных, под сумасшедшим азиатским солнцем, пилоток — напряг. Впрочем, о чем это — я?! Наглазники, панамы — подумаешь! Через две недели я приеду в 860-й отдельный мотострелковый полк. Пункт постоянной дислокации — район города Файзабад, провинция Бадахшан. Все горные долины, как назло, раскинулись в двух-трех километрах над уровнем моря. Господствующие высоты — до шести-семи тысяч метров. Стык Памира и Гиндукуша. Рядышком Гималаи. Резко континентальный климат. В горах сорок мороза — норма. Зимнее снаряжение: брезентовая плащ-палатка, армейский бушлат — тот самый ватник времен Первой и Второй мировой и байковые портянки под кирзовый сапог. Для любителей продвинутого экстрима — резиновый ОЗК[127] типоразмера: зеленый верх, белый низ. Всё… Какие там перьевики, спальники, горные вибрамы и прочие навороты? О чем — стоны?! Шерстяные носки и свитеры — только в виде награбленных по кишлакам бакшишей[128]. Да и то — пока твой «вшивник» между операциями не найдут отцы-командиры. Попался — ищи новый! И это — в ведущей боевые действия среди высокогорья воинской части! Солдат у нас исконно — раб, зэк и скотина — в одном лице. Безмозглое животное, обязанное преданно вылизывать свою бесценную родину за освященное завываниями жрецов почетное право положить на жертвенник ее очередного капища свое здоровье и саму жизнь. Вот поэтому, наверное, и Россия под большевиками рухнула, и Союз — под партийными иудами… Никак не въедем всем миром в простую истину, что нехрен человека с ружьем раком ставить.
Ну, это сейчас. Тогда — на полигоне, развесив еще здоровые уши, внимательно слушаем командира роты. Гвардии капитан Солебродов четок, быстр и конкретен.
— Значит, так, воины. Мы не можем провалить зачет. Не имеем морального права. Надеюсь, это понятно. Поэтому! За роту будут отстреливать лучшие стрелки. Четыре названные фамилии — шаг вперед…
Вторым по списку звучит Деркулов. Удивительно, что не первым… Нас обучают стрельбе из «РПГ-7» с оптическим прицелом. Правда, наш граник в Афгане практически не используется — незаконные военизированные бандформирования на бронетехнике, как назло, не катаются, а создать осколочную гранату под существующий гранатомет — тямы еще лет десять не хватит. Это же вам не очередная орбитальная станция! Ну да кого это волнует… Стреляем мы, в среднем, на двести-триста метров. Как можно промазать по искореженной махине прославленного отцами «Т-34», я просто не представляю. Сам гранатомет по сложности занимает промежуточное положение между ломом обыкновенным и большой совковой лопатой. Ну и традиции, как без них… У меня, сына бывшего фронтовика, преподавателя ПТУ с полноценным кабинетом НВП[129], первая воздушка, голубая и недосягаемая мечта любого моего сверстника, появилась на период летних каникул годика в три. Я разговаривал менее четко, чем подходящей по калибру дробью стабильно дырявил на импровизированной мишени бежево-пластмасовых пупсиков моей белугой ревущей племянницы.
Солебродов смотрит на нас подобревшим взглядом кашалота:
— Любой может отказаться, это не просто — по восемьдесят выстрелов подряд. Уши отобьет точно.
Мы, гордые избранники, презрительно корчим губы и снисходительно улыбаемся — раза три уже пострелять успели… волки! А ты тут, командир, со своими нюнями… Ведь уже рогом битвы прозвучало трепещущее в груди «надо». Да чхали мы на уши! Тоже еще — потеря…
Называют еще двоих солдат. Зачем нужны «подстрахуи», мы пока не догадываемся — стрелять-то должны попарно. За каждой назначенной тройкой закреплен свой сержант. За нашей — старшина Кабалия. То ли сван, то ли мингрел, я так и не понял, — ленивый и, в общем-то, безобидный переслуживший дембель. Помню, он постоянно выделял своим гортанным акцентом: «У нас, сэверной Грюзии… мой сэвер Грюзии… ми — на сэвере Грюзии…» — можно подумать, полконтинента она занимает, его «Грюзия».
Еще два-три часа, и, получив оружие, выдвигаемся в пустыню.
Кромешная узбекская ночь. Небо затянуто смогом «афганца» — неповторимой смеси из мелкой дисперсии поднятой в воздух пыли, запаха ночной пустыни и предвкушения скорой отправки «за речку[130]». Ни звездочки. Роль освещения выполняют фары командирского «уазика» — сбоку от построенной в три шеренги колонны да два патронных цинка с налитой в них солярой и жирно чадящими тряпками, подсвечивающими снизу ломаный прямоугольник мишени номер шесть «Танк».
У края директрисы стоят приехавшие с часовым опозданием проверяющие. В ночной тишине плывут еще не сполна познанные и покуда не полюбившиеся, богатые терпкими оттенками пряные коньячные ароматы. Офицеры роты работают. Мы, овечьей отарой, пытаемся держать строй. Это — не просто. По любым выкрикиваемым Солебродовым фамилиям, даже бабайским[131], мы, отобранные пары, поочередно гаркаем полной грудью «Я!!!» и, дождавшись команды: «Выйти из строя!», выскакиваем вперед. Легкая пробежка на позицию, подготовка гранат к стрельбе, изготовка, выстрел, смена номеров в паре — все под звонкие команды командиров взводов. Возвращаясь, снова расталкивая всех, лезем в глубину шеренг. Принимающие зачет офицеры рассеянно не замечают уловки.
После первых выстрелов мы уже ничего не слышим. Теперь нами тычками и хлопком по спинам управляют сержанты. Команды понимаем по кивкам офицерских голов — благо процедура в три шага: «готовь-с, заряжай, огонь». Я, как и остальные «зачетчики», подготовился. Оба уха глубоко забиты ватой из специально сковырнутого матраса; под откидной лопух шапки подложен обрывок поролона; тесемочки под бородой затянуты до красных полос на коже. Только все ухищрения — до одного места. При выстреле обложенную тоненькими деревяшечками стальную трубу реактивного противотанкового гранатомета седьмой модели надо прижимать к плечу той самой частью головы, где, как назло, в самом центре — твое ухо. Причем напротив, внутри граника, находится та самая половинка, которая перед выстрелом накручивается на гранату — обрубленный черенок стартового порохового заряда к выстрелу. Какие ватки, какие шапки и откинутые шинельные воротники?! Смешно! Надо просто представить одноствольный дробовик слоновьего калибра в сорок миллиметров, заряжаемого тридцатисантиметровым патроном, из которого надо стрелять с плеча, упираясь ушной раковиной — в казенник. Даже ассистируя второму номеру, стоя рядом, после одного-единственного выхлопа на день глохнешь.
