Николай Берг - Остров живых
– Перевязку не пора?
– Немного передохну, хорошо?
– Ладно… Мы тихонько.
Тихонько не получилось – выбитое пулеметом окно осыпалось стеклянными лохмотьями, как только его попытались заткнуть всяким мягким хламом, но этот дребезг вырубившегося Виктора не потревожил. В общем, что могли – позатыкали поролоном и тряпками, что не смогли – оставили как есть. Протопили печку, заметно потеплело в доме. Доели с аппетитом то, что осталось с завтрака, и, переведя дух, пошли заниматься таким скучным для мужчин и таким интересным для женщин делом, как инвентаризация.
Награбленное фирмачи свалили кучами, толком даже не разобрав.
Амазонки прошли по домам, где это было разложено, и прикинули, что самое ценное все же было в пенобетонном замке. Решили потому начать оттуда, тем более что всякие наборы инструментов, снятые кресла и прочие такого же порядка штуки с машин они не очень-то представляли, как сортировать. Пусть Витя решит, когда оправится от ранения. Вот кое-какую одежонку посимпатичнее (Вера) и попрактичнее (Ира) они прибрали сразу, да еще сгребли в пару картонных коробок всю еду, какая им попалась на глаза в домах покойных фирмачей.
Вообще-то бандитское логово не производило такого романтического впечатления, как обычно описывалось и показывалось в многочисленных сериалах про бандосов. Было мрачно, уныло и никак не воодушевляло идти этой дорогой.
У «замка», как окрестила двухэтажный «коттежд» Вера, стояла бабка – та, которая мыла тут полы в день захвата власти.
– Здрасти! Полы сегодня мыть?
Ирка задумалась.
Потом кивнула. После вчерашних развлечений мыть было и где, и что.
Ирка поручила Вере разобраться с боеприпасами. А сама взялась разбираться с продуктами.
– Прямо для Золушки задачка, – усмехнулась Вера.
Молча согласившись с ней, Ирка стремительно начала сортировать попадавшиеся ей харчи, раскладывая их по разным картонным коробкам. Беспорядок был адский – все валялось вперемешку, и то в руках оказывалась банка кабачковой икры, то потрепанный серый свитер, то полиэтиленовый карусельский мешок с резиновыми сапогами самого последнего размера. Единственно, что было собрано, так это разномастные и разнокалиберные патроны, сваленные в деревянном ящике. Верка на удивление быстро разложила патроны по кучкам и гордо позвала Ирку:
– Все, я закончила!
– Ну ты, мать, даешь стране угля! – только и вымолвила Ирина.
– А что, все как надо: красненькие к красненьким, желтенькие – к желтеньким, а эти блестящие – отдельно.
– А эти что так собрала?
– Эти вроде как железные. Невзрачные которые.
Ирка крепко почесала в затылке.
Старательная Вера разложила патрончики по цвету гильз. Самая большая кучка была такой же разнокалиберной, как и соседние, но красного цвета. Поменьше – желтые, рядом почти столько же в картонных и латунных гильзах. Совсем отдельно лежали мелкашки, патроны к АК и несколько, видимо, винтовочных, которые новоявленная Золушка сгребла кучкой. Сиротливо лежали два патрона в гильзах из молочно-белого пластика.
– Ну как, хорошо справилась? – с плохо скрытой гордостью спросила Вера.
Вид у нее был такой, что Ирина сразу вспомнила свою домашнюю кошку – очень старательную и добычливую охотницу, но не слишком сильную умом и потому, видимо, старавшуюся представить задавленных мышей и крыс в лучшем виде. От притаскивания трупиков в кровать хозяйке кошатину все же отучили, но и только, потому мышиная дохлятина оказывалась в самых неожиданных местах.
Ирка вздохнула:
– Вот, гляди. Это ружье. И это ружье.
– Я гляжу. Ты меня за дуру держишь?
Ирка еще глубже вздохнула. Потом показала напарнице дульный срез здоровучего автомата 12-го калибра:
– Смотри дальше. В ствол этого ружья палец свободно влезает?
Вера подозрительно глянула на черную дырку дула. На свои пальцы.
– Ну.
– А сюда?
Ирка показала теперь странное потрепанное ружье, которое сама видела впервые, – с затвором, как у винтовки, но явно гладкоствольное.
– Сюда нет.
– Ну вот, это и есть различие. По калибрам они отличаются, а не по цвету гильз.
– А калибр – это диаметр дырки в стволе, да? Я помню, ага: «Мой кольт сорок пятого калибра наделает в тебе дырок!»
Ирка на минутку задумалась, с трудом представляя себя в роли инструктора на полигоне. Потом, подбирая слова, начала:
– Калибр… Это, говоря проще, сколько пуль такой величины из фунта свинца можно отлить. Вот этот – здоровенный – двенадцатого калибра. А этот, – тут Ирка задумалась, больно дырка была малой, – этот… тридцать второго калибра. Наверное.
– И при чем тут пули?
– Вер, при том, что надо разобрать по-другому. – Вера определенно надулась. – Ладно, не парься, давай со жратвой разбираться.
– Я б, кстати, попарилась бы. В бане. Коллеги-то явно мытье затеяли. Что, кстати, с ними делать будем?
– А что с ними делать? – удивилась Ирка.
– Так решать-то надо же? Раньше их руководители корпорации в кулаке держали, а теперь что? Это, кстати, и их вещи могут быть. Ты наденешь, а потом претензии начнутся. День-два публика еще повыжидает, а потом все что угодно может получиться. Да и как ни крути, там еще два мужика есть. Один алкаш, другой трус, но знаешь, трусами и покойнички-фирмачи были, а как почувствовали, что могут оттянуться по полной, живо оскотинились. До беспередела.
В дверь постучали знакомым стуком – Мелания явилась.
И с порога озадачила:
– Со свинками-то что делать? Бабы к вам побаиваются обращаться. Так меня спросили.
Ирка озадаченно посмотрела на Веру:
– Что скажешь?
– Надо составить план!
– Узнаю бухгалтерский подход…
– Ну еще можно их всех перестрелять, чтоб голову себе не морочить.
– Свиней или людей?
– Да всех, – безмятежно ответила голубоглазая скромница Вера. И прыснула, увидев, как вытянулись физиономии у Мелании и Ирки.
– Знаешь, девонька, ты так не шути, – перевела дух немного побледневшая бабка.
– Да уж… Тут шуточки-то больно на правду похожи, – заметила Ирка.
– А тогда придется все же составить план, чего делать в первую очередь, во вторую и так далее. И с публикой тоже решать надо, никуда не денешься. Жить-то вместе придется, вам сейчас не уехать – и машина поломана, и хозяин ранен.
Мелания поддакнула. Напомнила, что вторая машина тоже не вполне в порядке.
Ирка опять задумалась, причем именно на тему того, что слишком много раз ей приходилось за последнее время задумываться.
В госпитале неясно что, но, судя по редким выстрелам и полному отсутствию раненых, дела идут в штатном режиме. Сидим, ждем у моря погоды, даже болтовня стихла. Помалкиваем.
Отвлекает какая-то тарахтелка – приехали, оказывается, из больнички. Зовут нас с Надеждой пообедать. Ну что ж, как было написано девизом в кафе, что находится в Артиллерийском музее: «Война войной, а обед – по расписанию». Хорошее, кстати, кафе было, мне особенно интерьерами нравилось. Толковый дизайнер оформил его словно музейный зал с витринами, на которых можно было посмотреть такие экспонаты, как ложка пехотинца НАТО XXII век (стальная столовая ложка с припаянными к ручке платами и диодами), зуб дракона (муляж), действующая модель Палантира, пепел из трубки Сталина (муляж), пепел от сигары Черчилля (муляж), шерстинки от пледа Рузвельта (муляж) и многое такое же. Ну и на стенах – макеты сцены из сражений при звезде Кадуцея и протчая.
Жаль, что потом витрины убрали, чтоб поставить побольше столиков…
Решаем, что первым лопать поеду я, потом сменю Надю.
Ехать совершенно неожиданно приходится на квадрацикле веселенькой расцветки, ведомом одним из знакомых уже санинструкторов.
– Склад нашли, ага. На больницу четыре выделили, для разъездов, ага.
– И как?
– Полный здец! Жрет все подряд и бегает шустро, ага.
– На заводе что?
– Тоже полный здец, но по-другому, ага. Нас вот поменяли, ага.
– Потери были?
– Ага!
– Кто? Из наших?
– Не, там которые сидели еще мрут, ага. У кого там сердце, кто еще что, ага.
Ожидаемо. Ничего другого от концентрационного лагеря и ожидать не стоит. Такая уж веселая у них слава, начиная с самых первых, американских и английских. Помню, здорово удивился, когда впервые увидел фото скелетоподобных дистрофиков, перед которыми заключенные Освенцима выглядели упитанными пухликами. Дистрофики оказались американцами – янки, которые находились в концлагере Андерсонвилл. Его считают первым концлагерем, тут американцы уверенно держат пальму первенства. Оттуда же и милое сердцу многих художников и дизайнеров словечко «дедлайн», хотя в концлагере XIX века оно означало не конец срока выполнения работы, а банальную линию на земле, просто переступив которую заключенный подлежал отстрелу часовыми с вышки.
