Олег Верещагин - Скаутский галстук
— У нас весь отряд её пел! Здорово! А как по-немецки?
— Майне либер фройнд… — завёл Женька охотно. А я смотрел на Лёньку и думал. Думал, что через неполных пять месяцев он погибнет в стычке с егерями, прикрывая отход товарищей. И я это знаю!!!
Предупредить? Не поверит. А если и поверит, то что изменится? Тут же нет никакой случайности, тут всё закономерно — он поступит так, как должен поступить. Пока Женька пел, а я разглядывал будущего Героя Советского Союза, восторженно внимающего плохо зарифмованным словам на немецком, к нам подошла Юлька с молодой женщиной, даже скорей девушкой — курносой, с косами. Мы поднялись, понимая, что это и есть врач.
— Мальчик жив и будет жить, — сказала она. — Завтра у нас самолёт на Большую Землю, отправим и его… Да. Он просил передать, что танкового полка в посёлке нет, это обман.
— Ясно, — Сашка вздохнул. — Большое вам спасибо.
Мы засобирались обратно. Лёнька стоял рядом с нами, ничего не говорил, а я то и дело поглядывал на него, просто не в силах заставить себя поверить, что это наяву. А когда наш неспешный транспорт уже отчаливал под лошадиное пофыркиванье (хорошо смазанные колёса не скрипели), я задержался и взял Голикова за плечо:
— Слушай… ты поосторожнее… — скомканно сказал я. Он не удивился и ответил, хлопнув меня по спине:
— Ага. И ты тоже, слышишь? Мы с тобой ещё в Берлине повидаемся!
Мы, не сговариваясь, обнялись, опять похлопали друг друга по спинам. Лёнька отшагнул, поднял руку, прощаясь, крикнул:
— Увидимся! Может, ещё и до Берлина!
— Обязательно! — ответил я, вместе со мной замахали все, и я прошептал тихо: — Никогда…
Я на ходу запрыгнул на телегу, привалился к Сашкиной спине. Рэм сидел с одной стороны, Женька — с другой, Юлька правила. Мимо тянулись, покачиваясь, тёмные кусты…
— Борька, ты чего? — тихо спросил Сашка через какое-то время.
— Я? — искренне удивился я; мне казалось, что я задремал. — А что?
— Не знаю, с собой разговариваешь. Бормочешь…
— Да так… Понимаешь, Лёнька Голиков… он…
— Да, геройский парень, — вздохнул Сашка и потянулся. — Это же надо — генерала!.. С документами… Вот где Герой-то…
— Да, — согласился я. И опять пробормотал: — Только посмертно…
— Да что ты всё бормочешь? — почти рассердился Сашка.
— Завидую, — честно сказал я.
А звёзды падали и падали через чёрное небо. И я, покачиваясь на телеге, вспомнил, что каждая упавшая звезда — чья-то оборвавшаяся жизнь. Нет, если бы это было правдой, звёзды сейчас лились бы с неба, как дождь, как лавина. Потоку не было бы конца…» Мне этот бой не забыть нипочём. Смертью пропитан воздух… А с небосклона бесшумным дождём падали звёзды…» А ещё каждая звезда — исполнившееся желание… Скаут не должен быть суеверным, но я выбрал момент и прошептал:
— Пусть он будет жив…
Глава 40
Меня разбудил крик Сашки:
— Разведка, подъём, скорее! Наши в засаду попали!
Одеваться я научился мгновенно. Какие там сорок пять секунд — и полуминуты не прошло, как я уже вылетел наружу, где грузились в повозки бойцы. Сашка махнул рукой:
— Нет! Напрямик! С тыла обойдём!
В засаду попал первый взвод, направлявшийся для обстрела расквартированной в одной из выселенных деревень маршевой испанской роты, следовавшей в «Голубую Дивизию». На повороте дороги в трёх километрах от опушки леса по ним чесанули из десятка автоматических стволов. Командир взвода капитан Малявин был убит наповал в первую секунду. В последующие пять или шесть — ещё человек пять и столько же ранено. Попытка контратаки была подавлена. Верховой, прискакавший в лагерь, докладывал о бое с крупным подразделением противника.
Бегать по ночному лесу — занятие бездарное и опасное. Но мы хорошо изучили этот лес и держали курс точно, ориентируясь на стрельбу МG-34 — таких пулемётов у нас не было, это могли стрелять только немцы. Вообще тарарам там стоял дикий, впечатление было такое, что бой ведут рота на роту, рвались гранаты…
Немцы в самом деле отлично выбрали место — там дорога спускалась в ложбинку перед выходом на луг, укрыться было практически негде, огонь они вели буквально в упор, а ответный — наугад, вверх, в лес, вслепую. Непонятно было только, на что они вообще рассчитывают. Тем более, что мы вышли им в тыл, как рассчитали — чуть выше склона, на лесистый холм.
— Вон они, — указал Сашка.
— Вижу четыре огневых точки, пулемёт и три автомата, — доложил Максим. — Их что, всего четверо?
— Потом, — Сашка азартно оскалился. — Подползаем и гранатами, потом наваливаемся с «ура!» и колем. Вперёд.
В уже занимавшемся рассвете мы подобрались ближе…
…Около приклада пулемёта, среди лент, лежал, скорчившись, рослый человек в маскировочном костюме, из-под кепи выбивался клок светлых волос. Ноги у человека были перевязаны бурыми тряпками бинтов. Слева и справа от него в разных местах были привязаны к деревьям три МР-40, валялись пустые магазины и россыпи гильз. От человека к спускам пистолет-пулемётов вели тросики.
— Он вообще один, — растерянно сказал Женька. На склон, азартно матерясь, лезли наши партизаны, застывали в недоумении, появился Мефодий Алексеевич…
— Это что же… — он снял ушанку, потёр лысину. — Это один, что ли?
— Один, — зло подтвердил я. — Остальные давно ушли. Сорвали нам атаку, намолотили наших и ушли. А этот раненый, остался своих прикрывать. И работал за целый отряд… Это егерь, товарищ командир.
— Ну-ка… — кто-то из наших, подойдя, взялся за плечо убитого.
— Не трога-ать! — заорал Сашка и, видя, что уже поздно: — Ложи-ись!
Зинка успела сбить с ног командира. При взрыве упрятанной под животом егеря гранаты погиб только «любопытный».
А позже выяснилось, что бесследно пропал Покалюжный — тот самый партизан, который был агентом гестапо и которого мы перевербовали, переправив его семью в отряд Мухарева. Сперва думали, что он бежал. Но потом на тропе нашли следы борьбы и, как менты говорят в моё время, «волочения тела». Никто не видел, как и когда егеря унесли Виктора. Но стало ясно, что по большей части налёт затеян именно из-за него.
Оставались два варианта. Либо у нас в отряде снова «дятел». Либо — и это было едва ли не страшнее — мы под плотным наблюдением врага…
… — Продолжают успешное наступление на Синявинском плацдарме. Близок час полной деблокады города Ленина!.. Напечатал?
— Так точно, Илмари Ахтович, — я размял пальцы.
— Теперь размножь в ста экземплярах, — он закурил.
— Слушаюсь, — я вздохнул, пытаясь вспомнить, чем окончились бои на Синявинском плацдарме. Если учесть, что блокаду сняли только в 44-м — вряд ли успешно… Мне хотелось спать и немного болела голова. — Товарищ капитан… — он посмотрел на меня вопросительно: — Что с егерями делать будем?
Хокканен ответил не сразу. Он затянулся, с наслаждением выпустил клуб дыма и неторопливо сказал:
— Мне кажется, исходящая от них опасность резко преувеличена.
Здрасьте! Я хотел уже заспорить, но в дверь просунулся командир второго взвода:
— Товарищ капитан. К Мухареву самолёт прилетел, нам тут привезли кое-что, врача прислали, двух минёров… И ещё корреспондент приехал. Говорит — специально к нашим… — и он подмигнул мне…
…Внешне корреспондент ничуть не походил на привычных мне представителей этой древнейшей профессии. Он был в форме, в длинном кожаном плаще, перетянутом ремнями, в армейской фуражке — ну типичный офицер, только без знаков различия. Однако, повадки у него оказались ничуть не отличавшиеся от повадок его соратников через шестьдесят лет. Деловито окинув нас взглядом, он тут же начал распоряжаться:
— Сначала сделаем снимки, потом поговорим, возьмём интервью… Давайте снимемся вместе где-нибудь… хотя бы вон там! — он упёр указующий перст в здоровенный стог метрах в ста от нас. — Пошли! — и первым двинулся в том направлении. Отконвоировав нас к стогу, он продолжал распоряжаться: — Значит так. Ты… Александр?.. Не важно… Так, ты садись вот здесь… Девочка вот сюда… Ты встань вот тут… нет, сядь… нет, встань, было лучше, а вот ты сядь на корточки… Нет, в объектив не смотрите… Так, девочка — улыбнись. Смотри на него и улыбайся… Ты, мальчик, соломинку возьми в зубы и как бы слушай… Нет, чего-то не хватает!.. А! Вот что! Сними-ка сапог… Да-да, сними и сидя как бы перематывай портянку… Вот! Стоп! Отлично! Замерли! — несколько раз щёлкнул аппарат. — Всё, с этим закончили… Теперь по отдельности, портретные…
В общем, замашки у него были знакомые. Мои дружки ошалели от его напористости и подчинялись ему, как зомби. Юлька что-то пискнула о том, как её лучше фотографировать, но корреспондент только хмыкнул и изогнул бровь.
Когда со съёмками было закончено, он достал трубочку — почти как у Хокканенна — блокнот и, закурив, жестом усадил нас.
