Олег Верещагин - Скаутский галстук
— Хорошие известия, — засмеялся я. — Помнишь, ты мечтал… Конечно, сам Иосиф Виссарионович не прилетит, но всё-таки… — я вознамерился уйти в шалаш.
— Борька, погоди, — Сашка опять перехватил меня за руку. Каким-то чутьём я понял, о чём пойдёт речь. — Борька, ты мой друг… Лучший друг, понимаешь? Но Юлька… ты…
— Да, — резко ответил я. — Я. И ты. А она — не знаю. Так что пусть всё идёт, как идёт — и выберет она.
— Идёт, — Сашка перевёл дыхание и протянул мне руку. — Дружба?
— Дружба, — я с удовольствием пожал её и подумал, что, если мы останемся живы, я бы не хотел расставаться с Сашкой. Хотя… кого бы Юлька не выбрала, второму всё равно лучше убраться подальше. Это будет честно. Мне почему-то представилась картина: пятидесятые годы. Мы с Юлькой — в плащах, я в берете, она в косынке — идём по улице какого-нибудь нового города, катим коляску с двумя детьми. Осень, предположим, но не дождь. А навстречу нам идёт такой плечистый мужик в распахнутой меховой куртке, в руке — ушанка, на ногах — унты и рюкзак за плечами. И Юлька мне говорит: «Смотри, это же Саша!» А он распахивает объятья и рычит: «А, вот и вы! А я прямо с аэродрома к вам, думаю — ну дай же повидаю! А у вас тут жара, не то что на Ямале!»
Я потряс головой. От картинки, нарисованной воображением, веяло чем-то таким — из старых фильмов. Но она была привлекательной. А может — всё будет наоборот — и я окажусь руководителем колхоза где-нибудь в казахских степях, и молодые энтузиастки, приехавшие поднимать целину, будут говорить друг другу: «По слухам, у него личная драма… А так очень видный мужчина!» Или нет, я лучше всё-таки в армии останусь, как собирался.
— Ты бредишь, Борька, — негромко сказал я вслух. И вошёл в шалаш.
Вообще-то шалаши мне нравились куда больше, чем землянки — в них было не так душно, да и просторнее. Делали их умельцы — высокие, с надёжным каркасом из жердей, перекрытые несколькими слоями лапника, никакой дождь не достанет. Кое-кто уверял, что в таких шалашах и зимовать можно, но Мефодий Алексеевич однозначно заявил, что землянки позже делать всё равно придётся, потому что «это — таких дурачков, что бы это — в шалашах зимовать, я у себя, это, в отряде держать не стану.» Он прав, конечно. Но спать и просто сидеть в шалаше гораздо приятнее.
Пока я балдел снаружи под свои мысли о светлом будущем, наши уже расположились на лежаках и слушали, как Максим рассказывает «Капитан Сорви-Голова» Буссенара. Я эту книжку не читал и тихонько присел на своё место, чтобы разуться и тоже послушать. Возясь со шнурками, я вдруг ощутил нечто непонятное… замер и понял: я дома. Вот что означало это чувство, и было оно почти пугающим. Примерно так я ощущал себя, когда возвращался из школы и садился на свой диван. Это время окончательно подмяло меня. Я не хотел этого, но никуда не мог деться от этого успокаивающего ощущения — Я ДОМА.
Я положил на широко расшнурованные ботинки портянки и, вытянувшись на лежаке, закрыл глаза, чтобы удержать слёзы…
…— Борька, Борис-ка…
— Да он спит, не буди.
— Чего? — я открыл глаза. Все смотрели на меня, и Юлька, улыбаясь, попросила:
— Ты извини… я думала, ты просто задумался… Спой чего-нибудь?
— Спеть… — буркнул я, садясь. — Ладно, сейчас спою… Гитару бы принесли, что ли?
— С бантом, — добавил Женька.
— Мещанство, — вывела резолюцию Зинка. Я хмыкнул и сказал:
— Да, стая. Я старик, — на меня уставились все, ещё не понимая, что я уже начал петь:
Я словно стёртый клык.Не перегрызть мнеПамять вольных снов.В них пыл давно затих —И больно бьют под дыхГлаза моих друзей.Глаза моих друзей — волков!..
…Когда я закончил любэшную «Луну», то обнаружилось, что около шалаша собрались человек двадцать, и кто-то спросил, покашляв:
— Борька… а ещё петь будешь?
Я хмыкнул. Покачал головой:
— Буду, чёрт с вами.
Глава 38
Когда 30 июля началось наступление на Ржев, я уже знал, что оно будет неудачным. Но в лагере царило оживление, и мешать ему я не собирался.
Мы опять много работали и мало стреляли. Почти три четверти деревень в округе немцы опустошили. Делать дело становилось всё трудней, несмотря на то, что Большая Земля помогала, чем могла (только врача или хотя бы фельдшера никак не раскачивались прислать), хотя немцы вроде бы и не проявляли специальной контрпартизанской активности. Кто-то из наших агентов наконец-то донёс до нас, кто именно с той стороны руководит борьбой против нас. Длинного немца, который дважды ушёл от меня, звали Клаус Шпарнберг, майор СС. Он и заправлял объединёнными силами гестапо, полевой и вспомогательной полиции и охранных войск. Кроме того, ему помогали егеря — о них точно ничего сказать было нельзя кроме того, что они есть. Вот ведь как бывает — мы рапортовали об успехах, потерь практически не было, мы даже стали лучше питаться, потому что значительная часть населения деревень удрала в лес и делилась с нами последним уже не по принуждению, а по обязанности, обозлившись на немцев. И в то же время ощущался постоянный дискомфорт. Ещё и потому, что в отряде у нас на восемьдесят семь бойцов было уже больше девяноста женщин, детей и стариков, от которых польза была только на хозработах. Но гнать их было просто невозможно — они смотрели на нас, как на святые иконы и готовы были делать всё, что угодно, лишь бы им разрешили «жить в партизанах». По-моему, фрицы сделали большую глупость, так жестоко зачищая деревни. Может, они и сами это понимали, но не могли остановиться и, главное, остановить своих ландскнехтов из Прибалтики.
Держалась жаркая, сухая погода. Леса кое-где горели — то ли сами по себе, то ли не без помощи немцев, чьи самолёты по-прежнему патрулировали воздух. По ночам всё чаще сыпались с неба звёзды — мы частенько не спали ночью и у нас хватало морального настроя ещё любоваться этим зрелищем. Я до сих пор помню буквально волшебную картину — звёздное небо, и мы идём под утро краем луга, на котором вся трава кажется серебряной от росы в лунном свете. Может быть, эта картина врезалась в память ещё и потому, что трудно забыть случившееся потом.
Мы должны были встретить на окраине Бряндино Ромку. Пятеро младших мальчишек — Ромка, Витюха, Лёньчик, Пашка и Пашка Короткий — обеспечивали нашу связь с агентурой в деревнях и подпольщиками, зашевелившимися наконец-то в посёлках и в городах. Боялись мы за них — жутко. Но они могли проскользнуть там, где не только взрослых мужиков, но и нас ждали арест, а то и вообще смерть. Мы гордились тем, что мы разведка, но настоящими глазами отряды были именно эти мальчишки.
Ромка на встречу не пришёл. Мы сперва не слишком забеспокоились — контрольным временем считались ещё аж полсуток после указанного срока — и философски расположились в кустах за выгонами. С нашей четвёркой был Рэм — пулемёт мог пригодиться. Макс с остальными ушёл аж на Псковское озеро со своим заданием, мы не интересовались — с каким; меньше знаешь — лучше спишь.
В посёлке наблюдалось ленивое движение. Это были солдаты охранной части — в основном уже немолодые, за сорок, обстоятельные и не жестокие. Для борьбы с нами они не годились. Но, по слухам, в Бряндино отстаивался танковый полк, переброшенный по «железке» — это Ромка и должен был проверить. Это ведь только так говорят — мол, танк не иголка, не спрячешь. Ещё как спрячешь, и не только танк! Немцы маскировали все свои передвижения с иезуитской хитростью — ложные дивизии, артиллерийские полки, при ближнем рассмотрении оказывавшиеся собранными из жердей и тележных колёс, живущие напряжённой жизнью аэродромы, на которых не было ни одного настоящего самолёта — чего только мы не навидались. Подозреваю, что им кое-когда даже удавалось нас перехитрить.
Мы с Сашкой в бинокли рассматривали посёлок. Бинокли у нас были мощные, трофейные, восемнадцатикратные «цейссы» — в моём времени со всеми его наворотами и прибамбасами таких уже не делают… Я наткнулся на великолепный слоган, который как раз клеил на покосившийся столб полицай с ведром клейстера — круто!
БЕРИ ХВОРОСТИНУ —
ГОНИ ЖИДА
В ПАЛЕСТИНУ!
За что люблю немцев — так это за их чувство юмора… Немногочисленных евреев, которые тут жили и не успели эвакуироваться, «освободители» радостно извели ещё к концу сорок первого. Специально, что ли, завозить их будут, чтобы было кого гнать? А скорее всего, просто велели избавиться от старых плакатов, вот и клеют их… По этому поводу мне вспомнилась попавшая к нам в руки директива, написанная, очевидно, каким-то контуженным или перенапрягшимся в борьбе с нами «фюрером». «В последнее время участились случаи использования партизанами для разведки и связи молодых женщин еврейской национальности, внешне не похожих на евреек.» Где логика? Если они не похожи на евреек, то с чего взяли, что это еврейки? «Человек, похожий на генерального прокурора…»
