Роман Глушков - Эксперт по уничтожению
– Насколько я в курсе, уважаемый космический пацифист, твой Повелитель и без Пламени довольно могуч, так что саботаж дематериализации Усилителя мало что дает. Это настолько элементарно, что даже я, тупица, могу сказать: ты поступаешь глупо!
– Не знаю, что такое «пацифист», потому не могу согласиться, пацифист я или нет, но ты не тупица – это я тогда просто со злости сказал. А медлю с дематериализацией лишь по одной причине: я помогаю вам, а вы в конечном итоге помогаете мне.
– Ого – Человечество восстанавливает мир во Вселенной! Причем об этом мне говорит приближенный к ее Повелителю! – восхищенно, но с недоверием произнес Мефодий.
– Да, именно так, – кивнул Сагадей. – Пусть не восстанавливает, но помогает – точно. Вы – представители высшего человеческого сообщества – были и остаетесь лучшей частью Человечества, хоть последнее время вам не очень везет. Поэтому на кого опираться мне в моих планах, как не на вас?
– Позвольте-позвольте! – усмехнулся акселерат, поглощенный беседой и даже позабывший, что лучшего момента лишить себя языка может уже не представиться. – Однако не стоит забывать, где мы, а где Вселенная! Нет, конечно, то, что ты сказал, – большая честь для нас, и мы просто не можем пройти мимо столь гуманной инициативы, но… Как бы тебе это попонятнее объяснить… В общем, по вашим критериям, мы не то что на силу – даже на хиленькую силенку не тянем. И хоть опирайся на нас, хоть не опирайся – итог получится один.
Сагадей недовольно поморщился, затем вышел за дверь, пробыл где-то четверть часа, после чего вернулся и сообщил:
– Ладно, некогда мне с тобой разговаривать – за мной наблюдают. Ты исполнитель, а потому твое дело исполнять, а не рассуждать. Короче: мое предложение – единственная для вас возможность выжить. Я выпускаю тебя на свободу, ты через семь дней устраиваешь мне встречу со смотрителем Гавриилом. Я буду ждать его ровно полдня в районе большого железного моста через реку. Описывать подробности моего плана я собираюсь лишь ему.
– А чем оправдаешь мой побег? – Мефодия перспектива возвращения к своим немного пугала, и в первую очередь потому, что мало походила на правду. Правда для смотрителей состояла в следующем: акселерат угодил к юпитерианцам, а от них не возвращаются. Доберись Мефодий до смотрителей, и они сразу заподозрят неладное, вполне возможно, что даже не будут проверять исполнителя на вшивость и в связи со сложной обстановкой возьмут и ликвидируют потенциальную угрозу без разговоров.
– Оправдаюсь легко, – пояснил Сагадей. – Подопытное вечноматериальное существо не перенесло серию тяжелых экспериментов и перестало функционировать, в результате чего пришлось от него избавиться.
– А тело? Тело предъявить не попросят?
Сагадей отвел взгляд и, явно испытывая неловкость, проговорил:
– Раньше же не просили…
Все произошло так стремительно, что основательно подумать над произошедшим с ним в последние часы Мефодий смог только на свободе. Неожиданное пленение, последующее ожидание мучительной смерти, когда та представлялась чуть ли не высшей наградой, затем знакомство с довольно приятным в общении – уравновешенным и здравомыслящим – сыном Хозяина Сагадеем… А после совершенно непредвиденное освобождение из юпитерианского плена, что практически соответствовало побегу из Бастилии или Алькатраса!
Сагадей откуда-то принес исполнителю разорванные и на два размера больше, чем следовало, брюки («Извини, исполнитель, больше ничего предложить не могу…»), а затем вытолкал его в какой-то темный коридор – жалкое подобие пресловутого лабиринта «Семь дней Истины», в котором некогда акселерат едва не лишился рассудка. Но перед тем, как захлопнуть за ним тяжелую бронированную дверь, взял один из своих непонятных приборчиков и припечатал его к тыльной стороне запястья Мефодия. Кожу под приборчиком обожгло будто каленым железом.
– Что это ты делаешь?! – возмущенно запротестовал акселерат, одергивая руку, но поздно – на ней уже не ярко, но достаточно отчетливо краснели непонятные выжженные каракули. – Клеймишь меня как своего раба?
– Не болтай ерунды, – ответил Сагадей. – Это знак для смотрителя Гавриила. Заверение в моих честных намерениях. Вот увидишь: он поймет.
Почесывая зудящее запястье, босой и полуголый Мефодий припустил сквозь непроглядную тьму коридоров, следуя лишь своим обостренным чувствам. Полтора месяца в неподвижности здорово выбили его из формы, и с непривычки голова сильно кружилась, но утраченные силы восстанавливались быстро, наполняя исполнителя энергией к жизни с каждой минутой. Чувство голода, самый верный показатель крепости здоровья, терзало желудок, ссохшийся от длительного воздержания и теперь вновь требовательно забурливший.
Аккуратно, чтобы вдруг не скрипнула, Мефодий отворил ржавую дверь, вывалился на свежий воздух и жадно, будто вынырнул на поверхность после долгого погружения, вдохнул его полной грудью.
Темный коридор вывел акселерата в незнакомое место, по крайней мере тот не смог сразу сориентироваться, где очутился. Стояла глубокая ночь, тихая, какая бывает только в глухом лесу. Вот только окружал Мефодия не лес, а город; безмолвный зловещий город с многоэтажными зданиями, в которых не светилось ни одного окна. Улицы города были пустынны, засыпаны битым стеклом, заставлены остовами разбитых автомобилей, перегорожены упавшими фонарными столбами и обрушенными стенами зданий. Холодный ветер жонглировал обрывками газет и полиэтиленовых пакетов, гулко завывая меж высоток.
«Вот занесло так занесло! – подумал Мефодий. – Где же это меня держали? В Грозном, Белфасте или Бейруте?.. Нет, пожалуй, для Бейрута слишком прохладно будет…»
Обойдя здание, из подвала которого выбрался, исполнитель вышел на улицу, судя по ширине проезжей части, бывшую некогда оживленным проспектом. Попавшиеся Мефодию по дороге обгоревшая «Лада» и перевернутая «Волга» сразу дали понять: нет, это и не Белфаст…
Прямо напротив, через дорогу, зияли провалы выбитых витрин большого магазина, а разбросанные вокруг рваные продуктовые упаковки указывали на то, что когда-то здесь находился довольно богатый супермаркет. Голод, острыми клыками грызущий Мефодия изнутри, заставил его направиться туда, где, вероятно, еще можно было разжиться неразграбленным провиантом, а если повезет, и одеждой.
«Высоковольтная» нервная система акселерата, на укрепление которой было потрачено столько смотрительских сил и опять же нервов, едва не перегорела, когда на нее обрушилось очередное потрясение, на сей раз в виде вывески на фронтоне бывшего супермаркета.
«СТРАНА ИЗОБИЛИЯ: все, что вам необходимо, – круглые сутки и в широком ассортименте! – гласила погасшая вывеска, а внизу имелась приписка: – Частное предприятие К. П. Ятаганова».
Так вот почему холодный ветер, дувший Мефодию в лицо, сквозь тяжелую вонь гари и разложившейся человеческой плоти нес в себе нечто такое, что исполнитель узнал сразу, но по причине нереальности происходящего счел наваждением. Запах родных мест; запах, который впитался в каждую клетку тела и, как аромат крепкого дегтя, мог быть опознан всегда. Запах именно этих улиц и этого асфальта, запах сырости захламленных подворотен и бетонной пыли… Тот самый запах, правда уже не несущий в себе выхлопные газы и ароматы дешевой парфюмерии…
Раздавленный, словно пустая яичная скорлупа, Мефодий сомнамбулой проследовал в глубь бывших владений родного брата (где, интересно, Кирилл сегодня? Может, вон там, под развалинами собственного склада?), ничего не соображая, поднял с пола банку тушенки, вскрыл ее руками и прямо пальцами стал выковыривать холодные противные куски мяса. Затем подобрал еще несколько упаковок со всякой всячиной, уселся в уцелевшее кресло кассира, разложил перед собой найденную провизию и, уже не торопясь, принялся за еду. Голод оказался сильнее всех переживаний, вместе взятых.
Если акселерат проявит нужную осторожность, он в любом случае найдет собратьев по оружию или хотя бы тех из них, кто выжил. Раз до сих пор бесхозные продукты вот так свободно валяются по улицам, с голоду он не умрет. Разживется и одеждой.
А что дальше?
Мефодий посмотрел на левое запястье, где алели выжженные Сагадеем непонятные символы. Именно непонятные: исполнителям знакомы все языки и письменности Земли, современные и давно ушедшие в историю; эти же каракули, напоминавшие арабскую вязь, но только выполненные остроугольными ломаными линиями, разобрать было невозможно. Неизвестный язык, который, по заверению Сагадея, должен быть обязательно знаком смотрителю Гавриилу.
А жив ли вообще Гавриил? Вдруг Совет смотрителей и исполнители вступили в неравную схватку с врагом при виде того хаоса, в который миротворцы обратили город? Нет, не должны бы – Гавриил не столь безрассуден, чтобы совершать самоубийство. Прежде всего он мобилизует для решающего удара все силы и выждет момент. Это в его стиле: обдуманно и хладнокровно…
