Михаил Каштанов - Рождённый в сраженьях...

— А голова, друг ты мой дорогой, человеку дадена, чтобы соображать, а не фуражку носить. Ты чаще ко мне заезжай. Вот тебе и повод — с товарищем полководцем посоветоваться. Как там Маша?

— Домой рвется. Никак не привыкнет к Москве. Да я и сам, честно говоря. Ну, ничего. Годик еще поучительствует, потом в университет поступать будет. Историю изучать хочет. Она когда, с твоей помощью, с отцом Андреем познакомилась, аж загорелась вся. Говорит — мы же собственной истории не знаем. Нам про неё почему-то Скагерраки… отставить, Скалигеры какие-то рассказывают. А мы сами должны её знать. Так что штатно всё, в общем и целом. Сам как, к завтрашнему дню готов?

— Готов. Ты, кстати, не знаешь, кто у меня посредником будет?

— А что, есть пожелания?

— Ничего себе, Егоров, в каких эмпиреях ты летаешь! Серьёзно? Ну, если возможность есть — давай мне того капитана, который у танкистов был. Чувствую, обиделся он и не понял ничего. Хочу попытаться объяснить ему, что к чему.

— Думаешь, получится?

— Попытаться стоит. Таких как он, в армии не один. Нужно учить и убеждать. Убеждать и учить. Потом может оказаться поздно.

— Стратег ты, я смотрю. И вот еще, Слащев. Передаю тебе распоряжение Григория Ивановича. По окончании учений напишешь рапорт на его имя со всем, что ты тут понавыдумывал. Понятно напишешь, понял? Чтобы меня не драли потом, как кота нашкодившего. Не как в прошлый раз — дифракция, дифракция. А я ни ухом, ни рылом про ту дифракцию. Короче. От лица Главковерха, меня тоесть, товарищу полководцу порицание. Общественное, от моего имени. За дифракцию, чтоб ей ни дна, ни покрышки.

Когда в июле 1931, в присутствии командующего округом были проведены первые официальные учения, батальон получил отличные оценки по всем видам подготовки — боевой, строевой, политической.

Если разобраться, то ничего странного в этом не было. Новиков справедливо считал, что от подъема до отбоя боец должен быть занят. Нет свободных танков — занимайся стрелковой подготовкой, строевой, физической, изучай уставы и наставления и не просто изучай, а творчески каждое положение примеряй к практике. Он требовал, чтобы командиры были с бойцами всегда. Составили график, по которому командиры вне зависимости от должности даже ночевали в казарме за тонкой фанерной перегородкой. Пыль, грязь, бензин, масло, ржавчина — значит больше внимания внешнему виду. Боец должен передвигаться по расположению части или бегом или строем — это не требование самодура начальника. Если видишь бойца, который неторопливо бредет, засунув руки в карманы, значит ему нечего делать! Значит плохой командир, который не бережёт государственные деньги и не бережёт своих подчиненных. Ведь вместо подготовки К ВОЙНЕ, а в этом смысл существования армии, он готовит из них нарушителей в мирное время и пушечное мясо в случае боевых действий. Если бойцу нечего делать, он найдет себе занятие сам, и не трудно себе представить, что может взбрести в молодую, ещё без внутренних тормозов голову. А необученный боец на войне… Говорят война — научит. Научит, но какой ценой, какой кровью!

Несмотря на явные успехи, а может быть благодаря ним, жалобы на Новикова шли в Москву, если не потоком, то весьма бурным и зловонным, надо сказать, ручейком. Закончилось это тем, что в октябре из Москвы нагрянула комиссия во главе с заместителем наркома командармом Уборевичем. Невысокого роста, чрезвычайно подвижный он неожиданно нагрянул в расположение батальона в сопровождении целой свиты из представителей штаба округа и наркомата. Задержка у пропускного пункта, где побледневший до синевы молодой боец категорически отказался пропускать кортеж в расположение части до прибытия начальника караула, не прибавил хорошего настроения комиссии, скорее наоборот. Оповещенный начальником караула, Новиков встречал гостей у дверей штаба. Увидев злорадную усмешку на лице командующего округом, понял — будут валить. Тем не менее, четко доложил Уборевичу и пригласил пройти в штаб.

— Еще насидимся. — Голос Уборевича был брезгливо-недовольный. — Показывай комбат, что ты тут натворил. Из-за чего шум до самой Москвы.

— Товарищ заместитель наркома, в батальоне идут плановые занятия. О каких либо ЧП мне не известно.

— Ему не известно! Пошли, посмотрим, что у тебя за плановые издевательства над бойцами. А тем временем товарищи из управления снабжения проверят ваши отчеты.

Новиков, как не странно, не испытывал страха перед грозной комиссией. Злость, досаду — да, но не страх.

— С чего начнем, товарищ заместитель наркома? Первая рота — на стрельбах, вторая — на полигоне, третья — занята сдачей зачетов по матчасти.

— В казарму.

На пороге казармы Уборевич резко повернулся к Новикову.

— Значит, не боишься? Гонор свой показываешь?

— А мне нечего боятся. Я честно выполняю свой долг перед Родиной.

— Красиво говоришь комбат. А я не люблю красивых слов.

— Говорю так, как думаю, товарищ заместитель народного комиссара.

— Как думаешь?

Уборевич, держа руки за спиной и покачиваясь с пятки на носок, пристально смотрел на Новикова. Даже то, что он успел увидеть за несколько минут, разительно отличалось от привычной картины в других строевых частях. Дорожки, посыпанные битым кирпичом, аккуратная будка часового на въезде в часть. Железная решетка для чистки подошв перед входом в штаб и казарму. На территории никаких следов грязи и мусора. Сам комбат и командиры одеты подчеркнуто щеголевато. Но ведь явно не знали о проверке, не готовились. Значит, это повседневное состояние. К такому Уборевич не привык. Подобное он видел только в Германии. И держится комбат достойно — глаз не отводит, ни тени подобострастия. И все же…

— Боевая тревога! Задача батальону — в срочном порядке обеспечить переправу главных сил через Волгу и занять оборонительные позиции… Карту комбат.

Новиков торопливо вынул из планшета карту района расположения.

— Что за город на том берегу? На вашей карте левый берег не отмечен.

— Вольск, товарищ…

— Так вот, занять оборону севернее Вольска. Частью сил провести разведку на флангах. Об исполнении докладывать каждые… — Уборевич посмотрел на наручные часы, — тридцать минут. Приступайте!

— Разрешите, товарищ командарм.

Новиков взбежал по ступенькам мимо посторонившегося Уборевича и распахнул дверь в казарму.

— Дневальный! Боевая тревога!

Через секунду по всей территории части завыли сирены.

— Тревога объявлена, товарищ заместитель народного комиссара. Разрешите приступить к выполнению своих обязанностей.