Михаил Каштанов - Рождённый в сраженьях...

Михаил Каштанов Сергей Хорев

Рожденный в сражениях…

Где-то. Когда-то. Совсем рядом с нами

Промозглый, наполненный дождевыми брызгами ветер гнал по выщербленному асфальту прямоугольной коробки институтского дворика коричневые, скрюченные листья. Они пролетали над грязными лужами, оставшимися после ночного дождя, и застревали в сетчатом заборе. Голые, скрюченные ветви деревьев царапали низкое серое небо. Облака были неразличимы, одна сплошная, наполненная влагой, серая муть. Резкий порыв ветра забросил за колонну, подпиравшую галерею перехода между корпусами, солидную порцию водяной пыли. Человек, куривший, спрятавшись за колонной, поёжился и выше поднял воротник.

— Эх ты ж…Родина-мать. И проводить-то по-доброму не хочешь. Нет, чтоб солнышком улыбнуться на прощанье.

Затушив в сбегающей по колонне струйке воды сигарету, он резким щелчком отправил её в непонятно каким чудом сохранившуюся обшарпанную чугунную урну. Подойдя к тяжелой входной двери и уже взявшись за ручку, повернулся и снова посмотрел на двор.

— Может, за то и любим тебя, что расслабиться не даешь?

Потянул тяжело скрипнувшую дверь и вошел. У окошка вахтера наклонился и назвал номер своего пропуска. Привычным движением сунул пластиковый прямоугольник во внутренний карман и толкнул расшатанную вертушку. Из окошка выглянула пожилая вахтерша и спросила:

— Что-то вы все сегодня при параде, Евгений Петрович. Случилось что?

— Да вот, новости из Москвы прибыть должны. Ждём.

Евгений Петрович слегка слукавил. Московские новости они знали уже третьего дня. Сегодня же должны были придти официальные бумаги. И после их прихода обратного пути не было. Но зачем расстраивать бедную женщину? Всё решено. Кто знает — знает, а кто нет — тому и знать не зачем. Пройдя сквозь древнюю вертушку, вышел в институтский холл. Ранее многолюдный, сейчас он зиял дырами отвалившегося кафеля. По стертой не одним поколением лестнице поднялся на второй этаж и свернул в переход между корпусами. С началом того предательства, которое потом назвали «перестройкой», оставшиеся сотрудницы института превратили переход в некое подобие зимнего сада. Заставили принесенными из собственных квартир растениями и старательно ухаживали, пытаясь сохранить хоть какое-то подобие старого уюта. Пусть и не теплого, человеческого, так хотя бы с помощью пальм и разнообразных цветочков. На удивление, многие растения уцелели, видимо, старушки — вахтерши продолжали их поливать. Раньше, быстрым шагом проходя галерею перехода, он просто не обращал на это внимания. Привык. Сорвав с ближайшего куста лист, растёр его пальцами и поднёс к носу. Пахнуло степным простором и чем-то знакомо-терпким. Хмыкнув, Евгений Петрович двинулся дальше. Маршрутом, не за один год, ставшим привычным. Прошел галерею, спустился в другой корпус и, свернув за угол, толкнул обшитую коричневым пластиком дверь. Лаборатория.

Он пришел последним. Все остальные были уже на месте. Лёха — очкарик, Малыш, Фриц, Сеня-доктор, он же Док. И он — Жека-рыбный. Старые товарищи еще с институтской скамьи. Последние защитники. Или первые спасители. Как посмотреть. И как сработает. Должно…

История лаборатории насчитывала без малого двадцать лет. С тех самых пор, когда скакавшие молодыми козликами сотрудники лаборатории, услышали слово «энергоинформация». Впервые это слово прозвучало в тогда еще советском Киеве. Когда отчаявшийся отец, хирург божьей милостью, попытался спасти своего сына. Рак желудка в последней стадии. Неоперабельный, давший метастазы. Парень жил (если это можно назвать жизнью) на наркотиках, притуплявших чудовищную боль. И тогда, как к последнему средству, отец обратился к малоизвестному методу лечения. Что сыграло свою роль, научное ли предвидение, удача, или Природа решила подарить человечеству еще одну подсказку, сказать нельзя. Но чудо произошло — сын выжил и выздоровел. Отец угадал и способ, и режим воздействия. В новинку тут же вцепились «большие учёные» из московских НИИ. Настрочили стеллажи высокозаумных диссертаций, но в причинах не всегда удающегося, но похожего на чудо, лечебного эффекта разобраться не смогли. В те времена власти, тогда еще советской, кроме томов диссертаций требовался еще и практический результат. Не желая связываться с такими мелочами и затруднять свои, не привыкшие поднимать ничего тяжелее рюмки руки, «светила» благополучно спихнули практическую работу на периферию. И молодые волчата, натасканные матёрыми инженерами, часть из которых, отслужив и отвоевав в Отечественную войну, восстанавливала из уцелевших советскую инженерную школу, вцепились в проблему зубами и начали получать «практику». В самом начале увидели и поняли, что человек не просто «двуногое прямоходящее без перьев», а целый живой мир, окружённый как коконом всевозможными физическими полями. Так получилось, что первоначальная расцветка распределения полей по интенсивности, та, которую они приняли за норму, получилась красной. Очаги же изменений, природу которых они до поры не исследовали, имела голубой цвет. Тогда же и пошла шутка, ставшая горькой в описываемое время, — «Вот она, причина и суть «голубизны». Осторожно-малыми уколами-воздействиями получалось полевую карту человека изменять. Постепенно научились воздействовать на сердце и чинить его, восстанавливать зрение, возвращать слух. И так, маленькими шажками, приблизились к тому, что в последние годы и стало основным смыслом существования лаборатории. Энергоинформационный домен. У разных народов и в разных религиях он назывался по-разному. Но всё это были названия одного и того же понятия, явления. Молодые, талантливые, по-хорошему наглые, они учились работать с тем, что составляет основу самого понятия — человек.

А потом случилась, Богом и людьми проклятая, перестройка. Рухнуло всё: наука, медицина, промышленность. Дорвавшимся до власти продажным перевёртышам это было не нужно. Какая к чертям собачим наука, когда основной ценностью стали деньги! Когда власть нужна, только для того, чтобы делать деньги, а, соответственно, деньги нужны, чтобы получить власть. И все это, и власть и деньги, используются только для того, что бы удовлетворить себя любимого, свои прихоти и похоти. Когда идеалом, проповедуемым на государственном уровне, становиться барыга — для служения места не остается. Вот и пришлось кандидатам и докторам наук, чтобы не продаваться забугорным подателям милостыни, называемой грантом, ремонтировать по вечерам телевизоры и стиральные машины. А днём они продолжали работать.

Помощь пришла, когда уже перестали надеяться. Как о деятельности лаборатории узнал академик Альтёров — сказать трудно. Но узнал и помог. Что со стороны такого человека было совсем не удивительно. Зажравшийся Запад не смог его купить даже за Нобелевскую премию. По слухам, на кремлевском приёме, устроенном придворными мастерами вылизывания высокопоставленных задниц в честь награждения, он, отвечая на славословия, сказал: «Что для меня Нобелевская? У меня Ленинская есть»! но премию все же получил. И ни с кем не поделился: ни один «благотворительный» фонд не получил от него ни копейки. На эти деньги в лаборатории были смонтированы и запущены три альтёровских оптических компьютера. Таких машин не было ни у кого в мире. Ради обладания ими, и в первую очередь технологией, так упорно и пытались купить академика.