Один и без оружия - Корн Владимир Алексеевич
Паша в короткой цепочке бежал первым. И именно в его спину я уткнулся, когда он застыл как вкопанный.
— Так, а вот это мне уже не нравится! — сказал он.
Судя по тому, что Паша не прыгнул в сторону, не вскинул оружие, не присел или даже не упал, минимизируя себя как цель, непосредственная опасность нам не угрожала. Проследив за его взглядом, обнаружил следующую картинку: наш «Контус» на всех парах шлепает вдоль берега. Вообще-то у Демьяна инструкции были следующими: если в Радужном начнется пальба, он сразу же отсюда уходит. Но стрельбы не было, без нее обошлись. Так куда же он так спешит?
— Может, «Контус» уже и не наш? — предположил Глеб.
— Если бы его захватили, он бы в противоположную сторону направлялся, — высказался Павел, пытаясь разглядеть «Контус» при помощи монокуляра. — На палубе точно никого нет, — через какое-то время сообщил он то, что и без всяких приспособлений было прекрасно видно.
— А в рубке?
— Стекла бликуют, не пойму.
— Поторопимся! — призвал всех я. — Что бы ни случилось с «Контусом», задерживаться здесь нет ни малейшего смысла.
И в самом деле, не бежать же со всех ног к берегу, до которого, кстати, оставалось не так и далеко, и орать: «Демьян! Нас забери!» Даже если на борту «Контуса» только он и есть. Если нас уже ищут — это будет для них настоящим подарком. И еще нужно забрать Валерию.
— Если Дема специально наш кораблик отсюда угоняет, вряд ли его теперь догонят: далековато он уже ушел, — уже на ходу сказал Глеб.
Хотелось бы на это надеяться.
Та часть Радужного, где и находился любезно предоставленный Кириллом дом, утопала в зелени: джунгли, они и есть джунгли. Если появлялась нужда в месте для строительства очередного домика, вырубалась необходимая площадь. И еще расчищалось место под грядки: съедобных растений, которые легко культивировать, хватает повсеместно. Когда-то грядки были и рядом с ним. Затем, когда он остался без жильцов, буйная тропическая растительность быстро отвоевала землю обратно.
С противоположной от входа стороны, у самого окна, рос роскошный куст, покрытый многочисленными желто-оранжевыми цветками. Через какой-то срок они, возможно, станут ягодами. Или фруктами. А то и орешками. Быть может, съедобными, и даже вкусными. Но, как бы то ни было, в качестве прикрытия куст был превосходен и сейчас. К нему мы и направились.
— Лера, ты здесь? — негромко поинтересовался я, постучав пальцами в закрытый ставень.
— Да. Все нормально?
— Почти. — Если только все не наоборот. Но на объяснения времени совершенно не оставалось. — Лера, дверь открывать не нужно: ставень отодвинь.
Моя красавица о том, что все далеко не нормально, догадалась сразу. И потому убрала ставень почти беззвучно. Что еще мне понравилось: и сама она была одета по-походному, и наши рюкзаки собраны, а к моему даже приторочен котелок. Единственная посуда помимо двух кружек, которая имелась в нашей с Лерой, как теперь выяснилось, временной обители.
Сначала девушка подала мне оба рюкзака, за что удостоилась от меня мысленного «умничка», затем полезла в окошко сама. Малыш подхватил ее рюкзак и закинул себе за плечи. Собственно, да: все их вещи остались на «Контусе», который направлялся сейчас непонятно куда. Странно бы мы выглядели, если бы заявились на площадь, снаряженные как в дальний поход. Хорошо, что оружие и запас патронов всегда при себе. И благо, что в наших с Лерой рюкзаках имеется пусть даже немного из того, что может понадобиться в ближайшие дни. Или на куда больший срок, если «Контуса» не окажется на месте и нам придется возвращаться в Станицу.
— Я задержусь, — полувопросительно сказал Трофим.
— Не слишком долго, — кивнул я.
И мы потрусили в сторону горного перевала.
Трофим догнал нас примерно через час, когда мы почти достигли вершины горы. Он появился бесшумно, откуда-то сбоку, заставив всех нас вздрогнуть от неожиданности.
— Предупреждать надо! — высказал общее мнение Глеб. — Так и до инфаркта недалеко.
— Уточкой покрякать? — невозмутимо спросил Трофим. — Сами должны были услышать.
Должны, да не услышали.
— Приходили, — в ответ на мой немой вопрос сообщил он.
— Вот же гнида этот Кирилл Петрович! — сразу сообразив, в чем дело, возмутился Малыш. — Мы же его со всей душой на «Контусе» привечали!
— А ты кто ему, близкий родственник? — резонно спросил Паша. — Нет? Так чего ему было молчать как партизану? Ствол ко лбу приставили, он и выдал все без утайки. Много их было? — обратился он к Трофиму.
— Прибавилось, — пожал плечами тот. — Возможно, все и были, кто в Радужный нагрянул, но не факт. Считать не стал. Убедился, что они туда приходили, и ушел.
В редких просветах между густой зеленью, росшей на склоне горы, виднелось море. Но сколько мы ни пытались, погони за «Контусом» увидеть так и не смогли. Это отчасти успокаивало.
Глава четырнадцатая
— Ну что, потопали? — вспомнилось мне любимое словечко Грека.
Я невольно усмехнулся — с недавних пор пытаюсь во всем ему подражать. С тех самых, когда стал атаманом. Затем усмехнулся еще раз, но уже по другому поводу. Есть в нашем мозге так называемые зеркальные нейроны. Названы они так не потому, что похоже выглядят, — дело в другом. Свое название они получили в связи с тем, что именно благодаря им мы копируем чье-то поведение и, как следствие, обучаемся. Обучаемся с младенчества, даже когда еще не осознаем себя как личность. Да и не только мы — практически все живые существа. Навыкам чего бы то ни было: сложным и простым движениям, речи, охоте, поведению и многому другому прочему. Когда кроха-малыш в колыбели улыбается родителям в ответ, он еще не понимает, что делает, но уже учится. Именно благодаря этим нейронам.
— Есть еще и другая группа зеркальных нейронов, — рассказывал Слава. — Они даже расположены в ином месте, в лобных долях, но не менее важны. Задача у них не обученческая — другая. То, что называется эмпатией, то есть эмоциональным сопереживанием. И еще альтруизмом. Они заставляют нас радоваться чужим успехам, сопереживать чужим страданиям и помогать тем, кто оказался в беде. Благодаря им мы способны пожертвовать своей жизнью, чтобы жили другие. Собственно говоря, именно из-за них мы и отличаемся от других животных, которые руководствуются лишь инстинктами.
— Что-то я не слишком Сноудену сопереживаю, — помню, заявил тогда Гудрон. — Наверное, что-то со мной не так. Не заложили в меня их достаточно папа с мамой, когда сыночка делали.
— Ну и чего ты тогда Гришу сутки на себе нес? — поинтересовался Янис. — Сам же рассказывал. Бросил бы Сноудена там, где тот лодыжку сломал, пускай бы он сам на четырех костях добирался. Жалко стало человека? А говоришь, их нет.
— Гриша мне бабки должен. Вот и подумал: брошу его, и пропадут мои пиксели.
— Это какие еще пиксели?! — возмутился Сноуден. — Ну-ка, ну-ка! В упор такого не помню!
— Да те самые! Которые ты мне должен за то, что я тебя до самого Фартового на горбу пер. Теперь все жду, когда у тебя совесть проснется, — не придумав ничего лучшего, ляпнул Гудрон.
И нарушил тем самым один из законов логики, в котором говорится, что ни одно последующее утверждение не должно противоречить предыдущим, а именно так и получилось. Нет чтобы заявить, будто нес Гришу для того, чтобы уже потом потребовать деньги. Ведь в этом случае все бы срослось.
— Если Димон улыбается, значит, все не так уж и плохо, — неожиданно сказал Малыш.
Неплохо было бы в тот самый момент отпустить пусть даже самую незамысловатую шуточку, но в голову ничего упорно не шло. И потому я сказал:
— Не расслабляемся, смотрим вокруг и слушаем. Даже если погони нет, опасностей от этого нисколько не меньше. И под ноги не забываем поглядывать.
Начинался крутой спуск, который будет тянуться до самой подошвы горы. Внизу тоже не до того, чтобы успокаиваться. Сначала заболоченная низина, затем колючий кустарник, а следом непролазные джунгли. И везде имеется неплохой шанс столкнуться с какой-нибудь местной гадиной. Большой или маленькой, летучей, быстро бегающей, ползучей или лазающей по деревьям, ядовитой или просто зубастой.
