Николай Полунин - Орфей
— Я же говорю, почтеннейший, чем скорее вы поверите, тем будет лучше. Всем, и вам прежде всего самому. Мы не разыгрываем перед вами комедию. На что нам? Речь зашла только потому, что, кажется, нас ставят в безвыходные обстоятельства. Мы ни о чем не сговаривались за вашей спиной. Эта тема — причины нашего пребывания в Крольчатнике — вообще у нас запретна. Во имя сострадания хотя бы, уважения к тому, что каждому из нас пришлось вытерпеть до того, как он попал сюда. Ведь вас же мы ни о чем не спрашивали? Мы верим и уважаем заранее то, что и вам было нелегко. Мир отторгает чужака, и формы для этого выбирает самые разные. Но всегда безжалостные. Причем неизвестно, кому при этом хуже — чужаку или Миру. Я осторожно сказал:
— Мир — это… Что вы вкладываете в понятие? — Попробуем говорить с ними на их языке. Сумасшедших нельзя выводить из себя.
— Ну, не звезды-планеты уж во всяком случае. Это все наш Мир, с таким его устройством и законами. И не всякие иные измерения, потому что это тоже от нас. Впрочем, если опять-таки посмотреть наивозможно широко…
— Если смотреть очень широко, то картина выйдет чисто умозрительная. Мир — это вообще все, тундра — мошка да чукчи, коньяк — выпивка, лимон — закуска. (Черт, не хотел же я раздражать.)
— Увы, почтеннейший, ко всеобщему нашему невезению, Мир — это, оказывается, чрезвычайно конкретно. Наш Мир — и все иные, с не просто чужими, а не имеющими права на существование в этом Мире законами. И с нами, невольными их носителями.
— Очень интересно. Что же я сделал такого противного своему, как вы выражаетесь, Миру?
Екнуло у меня, когда спрашивал. Не буду врать Екнуло.
— Не понимает он… — знакомо проворчал Бледный.
— Да нам и делать-то, по сути, ничего не надо! Достаточно того, что мы уже тут есть.
— Я не ощущаю в себе ничего постороннего.
— А кто ощущает? Имеется квазинаучное определение — полиментал. Уникальное метапсихическое явление сосуществования в одном человеческом двух или более независимых сознаний. Если не совсем понятно…
— Шизофрения это называется. Очень научно. Очень понятно.
— Отнюдь. Впрочем, и полименталъность — к нам вряд ли в точности отношение имеет. Мы даже не просто обыкновенные паранормы, вспомните, сами говорили — странные люди…
— А теперь, значит, выходит, что и не люди вовсе.
Длительное пребывание в изоляции… ограниченный круг… навязчивый психоз у наиболее неустойчивого и благодатная почва у других… перманентный стресс в виде боязни вызова за Ворота, усиленный предварительными личными обстоятельствами… Картина складывается. И снова голос подала Ксюха:
— Если бы не люди, Игорек. Если бы.
— Ст-тарик, ты все-таки не в-въезжаешь. — А Сема, как я лишь сейчас заметил, был в своем приличном состоянии. Опять ему Наташа своего лосьона отжалела. Что ж Правдивый его-то пожеланий не исполнял? Из вредности?
К сникшему Кузьмичу никто на помощь прийти не захотел, все угрюмо отмалчивались, ему пришлось продолжать самому
— Да нет, Игорь Николаевич. Я, наверное, слишком однозначно сформулировал. Категорично и резко. Мы рождены здесь, ничего, кроме этого Мира, не знаем, об иных можем только строить догадки. Совершенно верно, чисто умозрительно, ибо заглянуть нам не дано. Однако наше присутствие здесь нежелательно. Ведь в нас живет частица того, чему пребывать в чужом для него Мире не полагается. И там, — Кузьмич сделал жест, — без этой крохотной частицы Мир не полон, что также является нарушением.
— Что же грозит нарушителям? Мы ведь невольные нарушители, я правильно понимаю? За это полагается снисхождение. А судьи кто?
Кто-то — Наташа Наша? — хихикнул. Еще не все потеряно в этом сумасшедшем крольчачьем доме. Однако стройности Кузьмичева бреда можно позавидовать. Мне приходилось слышать, что абсолютно логичный маниакальный бред — явление не необычное. Но почему молчат все? Не может же быть, чтобы трехнулись они в одну и ту же сторону и на одно и такое же расстояние в глубину. Чужаки эдакие. А где двойная пасть с зубами и стальной хвост? Хелен Рипли на вас нету. Как актрису звали? Сигурни Уивер. На полках в моем коттеджике фильма «Чужой» я не нашел.
— Отнюдь, почтеннейший, — сказал наконец Кузьмич скрипучим стариковским голосом. — Нарушителей судить никто не станет. За непредвиденные стечения обстоятельств не судят нигде. Мало ли, почему они очутились здесь, в нас. Просто их, как угрожающих Миру, удалят. Чтобы не воздействовали своим присутствием, не ломали стройной системы мироздания, не способствовали приходу черного Хаоса. Прискорбный факт воздействия уже ведь состоялся, не так ли? Иначе бы вас тоже с нами не было.
— Ну и замечательно, — сказал я, стараясь выдержать бодрый тон. — Туда им и дорога. Надеюсь, очень больно не будет. Мы избавимся от вселившихся злых духов и заживем одной дружной семьей. Из Крольчатника нас выпустят, оковы тяжкие падут…
Ксюха на той стороне костра сделала движение, губы у нее шевельнулись. Мне кажется, я разобрал слово, которое она беззвучно произнесла. Всего одно, короткое. Я его уже слышал сегодня в свой адрес.
— Это так, почтеннейший, да только вместе с этими чужими осколками наш Мир покинем и мы, их невольные носители.
— В-вынесут нас из Крольчатника, а не выпустят. А скорее прямо тут и прихоронят, чтобы утечки информации не допустить, общественное мнение, е-его душу, н-не тревожить. Т-ты вспомни, ст-тари-чок, кто нас в этом-то Мире, родимом, под колпак взял.
— Да что вы ему… (Бледный в своем амплуа.)
Я зажмурился и попытался заставить себя на минуту принять это безумие за правду. Исходя из чисто тактических задач. Каким должен быть мой следующий вопрос?
— Так что же все-таки для нас — уже для нас, а не вас — требуется от меня и кто, простите, Кузьмич Евстафьевич, открыл сию страшную тайну, а также устроил нам эту очаровательную резервацию? Мое сенситивное чужаковое восприятие подсказывает, что это должно быть одно и то же лицо.
— А ведь вы, Игорь Николаевич, правы и ерничаете зря.
— Это он со страху, — сказала вдруг Наташа Наша, вглядываясь в меня блестящими очками. Как она догадалась, я так старался, чтобы снаружи заметно не было?
* * *Из последнего разговора с Перевозчиком:
— Ничего принципиально нового Территории из себя не представляют. Люди сталкивались с ними постоянно, только не понимали, что это означает. «Нехорошие места», «заколдованные поляны», «долины смерти» какие-нибудь. Позже — «геопатогенные зоны». Последний писк — «пещеры сомати» в Тибете. В глубочайших подземных пустотах в некоем состоянии «сомати» сохраняется генный фонд человечества. Люди, которые спят десятки веков, не старея и не умирая. И не протухая. Чушь, кому он нужен, генофонд какого-то одного из видов позвоночных млекопитающих? Помнишь, с Барабановым вы — Человек разумный и Человек прямостоящий?
— Кажется, да. «Разум не может указать нам путь к ясности, ибо значение его темно, а происхождение таинственно». Если точно вспомнил.
— Вот-вот. Не будем трогать вопрос о разумности. С ним вообще у людей прямостоящих тяжеловато. Но сущность — суть, которой дано двигаться из Мира в Мир, не есть набор аминокислот, выстроенный по какой-то комбинации. Гены преступности и гены гениальности. Гены памяти и гены гиперсексуальности. Человек прямостоящий выстругал каменным рашпилем электронный микроскоп и собирается выделить ген собственной бессмертной души. Бессмертной — шутка.
— Мне не очень нравится, как вы говорите о людях.
— Как могу. Постой-ка, а не ты говорил примерно то же самое? И думал? Как ты обозвал историю человечества? Крохотной искоркой, с которой оно так носится и которой гордится? Ну, это все на твоей совести. Но стоит, например, в человеке — носителе разума в этом Мире очутиться хоть исчезающе неприметной частице Мира постороннего, и эти гены взбрыкивают, как у облученных дрозофил. Перестраиваются резвей, чем политики при развале государственной системы.
— То есть мутации…
— Не все. Но некоторые. Если носителя чужого не успели убрать из этого Мира, он вполне может передать чужака по наследству. Тогда отыскивать его вдвое труднее. Третье поколение — вчетверо. Четвертое — и так далее… Но обычно дело даже до третьего не доходит. Миры имеют свою Службу Спасения, которая работает достаточно эффектно.
— И Перевозчик — это…
— И Перевозчик — одно из звеньев. Но мы говорили о Территориях. Чтобы оградить Мир от последствий пребывания в нем чужих, мне пришлось только отыскать такие места, где возможно создание абсолютно заэкранированных пространств, за границу которых ни единое чужое влияние не просочится. Еще раз говорю: речь не идет о сознательном или неосознанном воздействии. Только факт существования чужого в Мире уже ломает Мировые линии, нарушает равновесие, угрожает этому Миру, а через него и всем остальным.
