Сергей Климовцев - Кровь аистов
Смерив его напоследок взглядом, полным злобы и презрения, тварь повернулась к нему спиной, и злость ее вмиг сменилась отчаянием. Падение ее было страшно и необратимо, хоть она и хорохорилась. Существо сошло со ступеней, оставив за спиной дорогу к спасению, которую оно презрело. Оно шло все быстрее, затем перешло на бег и очень скоро обнаружило, что двигаться на четырех конечностях гораздо удобней, чем на двух.
Андрей молча проводил его взглядом и развернулся в противоположную сторону, внимание его переключилось на совсем другие дела. Из тумана уже выплывали размытые силуэты его спутников: четверо мужчин несли своего товарища в брезентовой переноске, за ними шла девушка с охранником, притихшим и послушным, как домашний питомец.
– Здесь, кстати, теплее, – окликнул Андрея Гроха. – У нас, как ты ушел, минус двадцать ударило. Решили идти, пока не замерзли насмерть.
Андрей показал глазами на зеленоватое свечение на вершине каменной лестницы. Люди поднялись по ступеням, и едва они переступили край арены, как холод тут же отступил. В узком проходе между гладкими, отполированными стенами было даже жарко. Те, кто попал сюда впервые, изумленно разглядывали искусно обработанные каменные стены, покрытые непонятными письменами, вырезанные на гладком полу ажурные символы и силились представить, кто мог такое здесь наворотить и для чего.
Мельниченко пропустил их вперед, задержал Егора и о чем-то тихо с ним переговорил. Волк с Семеном, оглянувшись, удивленно наблюдали, как на лице у Андреева мелькнул страх. Он попытался что-то возразить, но под напором Мельниченко сдался и нехотя кивнул. Они поговорили о чем-то еще с минуту, после чего Андрей, вернувшись к остальным, велел им отдать Егору весь свой боезапас, аптечки и блоки питания от ПДА и скафандров.
Волк отдал другу все, что тот просил, без разговоров. Гроху просто распирало, но он тоже не стал задавать вопросов. С Аней Егор тихо поговорил в сторонке минут пять, так что она даже расплакалась, обняла его, и было слышно, как она сказала:
– Одного все равно не пущу!
Через минуту они подхватили собранные для них вещи и, попрощавшись с друзьями, исчезли в узком боковом проходе, откуда сочился нежно розовый свет.
Гроха тем временем видя, что Андрей помалкивает, кипел от злости. Мельниченко подмигнул Волку, который, наблюдая за Семеном, тихо покатывался со смеху.
– Они с нами не пойдут, – пояснил Андрей Грохе.
– Да неужели?! – взорвался тот.
– Егор с Аней возвращаются туда, куда их посылали. Они присоединятся к нам позже.
Волк вопросительно поднял на него взгляд, но Гроха только пожал плечами:
– Не знаю.
И они, взвалив на себя англичанина, двинулись дальше по извилистому каменному коридору в потоках зеленого света, льющегося со всех сторон. По обе стороны виднелись проходы с многочисленными площадками, на полу каждой из которых ярко горел какой-то символ, но все они были надежно запечатаны невидимыми силовыми преградами. Вскоре коридор привел их на гладкую черную плиту, ровно очерченную по кругу изогнутой стеной из такого же черного материала, на полу которой источал багрянец знак в виде перекрещенных молотов.
Теперь оставалось только ждать. Пока они сидели в коридоре на полу, коротая время за разговором и подремывая, Волк попытался закурить, но, безуспешно пощелкав зажигалкой, бросил эту затею и усмехнулся:
– Курить запрещено.
– Знак странный: свастику напоминает. – Гроха сидел на полу, прислонившись к стене, привычно перебирая бесполезное здесь оружие.
– «Богодар», – откликнулся Волк. – Похож, во всяком случае. Древнеславянский.
Мельниченко удивленно приподнял бровь.
– У меня партнер был по бизнесу, югослав. Увлекался. Даже меня заразил одно время. Славяне, предки. – Волк усмехнулся. – Корни! Свастика, кстати, тоже славянский знак.
– А немцы… – удивленно начал Гроха.
– Погорячились! – ехидно засмеялся сталкер.
– И чего? – заинтересовался Семен.
– Да я уже не помню, – напрягаться Волку было неохота: он устал. – Поройся в Интернете, когда вернемся. Там хватает информации.
Гроха открыл рот, чтоб задать еще один вопрос, но сделать это ему уже не удалось.
Багровые солнечные лучи разорвали ледяной туман, прошли сквозь прозрачные каменные «паруса», возвышающиеся над их головами, и арена содрогнулась от сильного толчка. Ошеломленные люди не знали, что им делать и куда бежать, но Мельниченко, вскочив на ноги, потащил их к площадке. Толстяк, все это время просидевший где-то в уголке, вопил во весь голос и метался из стороны в сторону. Охранник мычал от ужаса, сверкая черными глазищами. Андрею просто чудом удалось собрать их всех в одном месте, прежде чем арена завелась на всю катушку.
И тогда люди впервые ощутили всю мощь этого сооружения, увидели буйство огня на камнях, а затем небо разорвалось и площадка рванула через бескрайний космос в неземные просторы. Когда звездный калейдоскоп, сверкая драгоценными алмазами, закружился перед их глазами, они уже были без сознания.
* * *
В притихшем лесу было прохладно. Дождь умыл листву, напоил землю, и средь деревьев уже занимался птичий гомон.
– Капитан, очнись!
Командир разведгруппы рвал жилы, вытягивая раненого бойца из объятого пламенем вертолета. Пулеметчик поливал раскаленные камни шквальным огнем, не давая высунуться бородатым темнолицым воинам в бронежилетах поверх легкой длиннополой одежды.
Разведгруппа украинского спецназа горела вместе со своей вертушкой под яростным солнцем западного Афганистана. Те самые С-300, в которых Россия, как шелудивая проститутка, отказала Ирану, послушно раздвинув ноги перед заокеанским сутенером, стояли совсем близко от иранской границы, и на них честно трудились украинские расчеты.
О том, что мир тесный и подлый, молодой капитан спецназа, конечно, знал, но сейчас ему было не до того – он умирал. Боевые товарищи, тянувшие его на себе из-под обстрела, тоже об этом не задумывались. После двух часов ожесточенного боя чудом пробившиеся вертушки забрали остатки группы в расположение украинской бригады. К ночи натовцы украдкой, чтоб не светиться, прислали французов, через сутки раненых доставили в Таджикистан, а к концу недели их встречал прохладой родной пасмурный Киев.
Капитану дали майора, подлечили, и через месяц он уволился, заключив контракт с МВД Украины. Его мучили угрызения совести оттого, что оставляет боевых друзей, но уходил он не из трусости, а потому что понятия «Родина» и «долг» дали маленькую незаметную трещину, которую он не желал расширять. Сейчас по этой трещине били пудовой кувалдой.
В простом сельском доме умирал от передоза подросток. В последнюю секунду ужас смерти прорвался даже сквозь пелену дурмана, и он увидел горестные глаза матери и услышал голос: «Каждые сутки в стране от героина умирают шестьдесят молодых мужчин».
Затем перед его взором вереницей потянулись дебильные лица младенцев, брошенных в богадельнях самой пьющей страны мира, и изуродованные смертными грехами рожи, не вмещающиеся в телеэкран.
Мужчина бился в кошмаре. Его сметливый от природы ум, который он не потрудился развить в течение жизни, не представлял, как можно уничтожить целый народ без танков и пушек, просто разжигая огонь порока, тлеющий в каждом, и как можно бесстрастно наблюдать, как огонь этот пожирает обезумевших людей вместе с их вырождающимся потомством.
Обездоленные старики, непонятно как влачащие свое существование на уровне военнопленного немца тысяча девятьсот сорок первого года, одурманенная молодежь, для которой порок стал нормой жизни, озверевшие от безнаказанности «лица» стражей порядка, готовых стрелять в собственный народ по первому свистку…
Мужская смертность, как в годы Великой Отечественной Войны. Из каждых десяти парней один наркоман, другой сидит, двое алкоголики и трое их всех охраняют.
Каждую минуту рождаются двое, а умирают четверо. Из четырех рожденных одного ждет участь беспризорника.
Он не мог потерять сознания, потому что не имел его, и не мог сойти с ума, потому что теперь это было не в его власти. Ужас дошел до самого края, полностью выжег ему душу и разрушил тело. Страдания убили всю мерзость в человеке, уничтожив заодно и его самого, а потом дали ему новую жизнь, оставив только ядро его души. Когда он, полностью парализованный, приоткрыл мутные от боли глаза, первым, кого он увидел, был молодой парень с небольшим шрамом на щеке.
Парень сказал, чтобы он не боялся, потому что самое страшное уже позади. Что тело скоро вновь будет ему подчиняться, а память вернется в ближайшее время. Затем он ушел, объяснив, что нужно помочь остальным.
«Остальных» было шестеро, они разбрелись по разным комнатам низкого каменного дома с пустыми оконными проемами, и состояние у них было то еще, потому что у каждого хватало своих проблем. Единственным, кого обрекли видеть и переживать вместе с ними, был этот парень, вынужденный разделить с каждым его боль.
