Евгений Красницкий - Отрок-4
Сучок, брызгая слюной без конца повторял свой любимый аргумент «так никто не строит», а Мишка, плюнув на Сучка, обращался, главным образом к Гвоздю и к Плинфе[7], которые, не отвергая идею с порога, пытались понять суть мишкиных предложений.
Гвоздь, в конце концов, проникнувшись идеей, заявил Сучку, что зимой будет действительно хорошо, если одна из стен в каждом кубрике будет постоянно теплой, опять же и сушилку на каждом этаже можно будет сделать. Плинфа тоже, энергично почесав в затылке, сообщил, что на первом этаже, где планировалось устроить трапезную, лазарет и другие нежилые помещения, дымоходы можно будет пропустить внутри колонн, а потолки, для того, чтобы удержать вес верхних этажей, сделать сводчатыми. Мишка понял, что из трапезной получится нечто, вроде грановитой палаты в Кремле и подвел итог, тоже уже ставшей привычной в спорах с Сучком фразой: «Да, не строят, значит, мы будем первыми!» Сучок скривился, а Мишка тихо порадовался, что русские мастера уже переняли у византийцев умение сооружать каменные арки и своды.
Часовня, скромно притулившаяся у будущей дальней стены равелина, была деревянной. Мишка сходу пообещавший отцу Михаилу, что храм в крепости будет обязательно кирпичным и с куполами — не хуже Десятинной церкви в Киеве, вместо похвалы получил упрек в гордыне и напоминание о недопустимости невыполнимых обещаний, после чего решил вывернуться наизнанку, но сбацать уменьшенную копию питерского Спаса на Крови, в его глазах ничуть не уступавшего красотой московскому храму Василия Блаженного. Как это у него получится, Мишка представлял себе весьма смутно, но его, что называется «заело», хотя он и представлял себе неконструктивность и даже опасность подобной упертости управленца по поводу побочной, отвлекающей время и ресурсы, локальной цели.
Освящение часовни, других построек и всего равелина в целом проходило на следующий день, после прибытия в крепость, торжественно, долго и бестолково. Впрочем, даже в том случае, если бы Мишка и не лежал дома, оправляясь от ран, он все равно не смог бы толком подготовить мероприятие, поскольку совершенно не имел представления о том, как это делается. Например, когда отец Михаил взялся освящать колодец, у него даже мелькнула шальная мысль: а не удостоятся ли кропления святой водой и нужники?
По завершении всех положенных ритуалов, священник выглядел утомленным и, кажется, чем-то недовольным. Этого нужно было ожидать — почти бессонная ночь, недовольство беседой с Мишкой, бестолковое поведение паствы во время церемонии освящения. Однако, предполагая, что этим список причин и ограничивается, Мишка, как выяснилось, ошибался. Во время торжественного ужина, предваренного длиннющей проповедью, отец Михаил буквально засыпал старшину Младшей стражи вопросами и упреками. Почему в крепости всего одна икона — в часовне, почему ученики, кроме «Отче наш» толком не знают ни одной молитвы, где собираются разместить девиц, дабы не создавать соблазна для отроков? И так далее, и тому подобное.
Мишка, за компанию с монахом, вкушавший исключительно хлеб и колодезную воду, смотрел голодными глазами на столы, за которыми угощались «курсанты» и с трудом сдерживался от непарламентских выражений. Терпение у него, в конце концов, лопнуло и он поведал монаху, что иконы пребывают там же, где и священники, которых отец Михаил должен бы привести в Ратное и в крепость, а Воинская школа не монастырь, а потому никаких катаклизмов появление в ней особ женского пола вызвать не должно.
Несмотря на то, что высказано это все было в достаточно сдержанных выражениях, в ответ старшина Младшей стражи получил кучу упреков, чуть ли не во всех смертных грехах, и предписание прочесть тридцать раз «Отче наш», сопроводив сие воспитательное действо пятьюдесятью земными поклонами. Как, в данном случае сочетались между собой числа тридцать и пятьдесят, для Мишки осталось совершенно непостижимым, тем более, что исполнением наказания он решил, по возможности, пренебречь.
Жизнь человеческая полна соблазнов и одним лишь решением сачкануть, Мишкино грехопадение не ограничилось — проснувшись посреди ночи от голодного бурчания в животе, он, поворочавшись с боку на бок, оделся и, по-воровски озираясь, пробрался задами вдоль казармы, а затем злодейски проник на кухню. Там, после непродолжительных поисков, обнаружились: остатки копченого мяса, несколько моченых яблок на дне кадушки и добрый шмат сала, умопомрачительно пахнущий чесночком. Презрев, с истинно коммунистической бескомпромиссностью, церковные предписания, старшина Младшей стражи, интенсивно и с удовольствием (а какой же грех, без удовольствия?) предался пороку чревоугодия. Хлеба, правда, не нашлось, но, пошарив безрезультатно по кухне, Мишка решил, что и без того съел его достаточно. Через некоторое время, сыто рыгнув и пробормотав что-то про опиум для народа он покинул пищеблок и отправился досыпать.
Кара Божья постигла старшину Младшей стражи перед самым сигналом «Подъем». Рысью преодолев расстояние до отхожего места, Мишка засел там, как пулеметчик в окопе, и, для того, чтобы не терять зря времени, оттарабанил шепотом «Отче наш» около тридцати раз, а согбенное из-за рези в животе положение тела, счел возможным засчитать за предписанные пятьдесят поклонов. Время оставшееся до того момента, как Матвей начал поить его какой-то лечебной гадостью, Мишка посвятил размышлениям о том, что даже четкое знание границы между реальностью и виртуальностью, по всей видимости не освобождает его от соблюдения таможенных правил на этой границе действующих. Разбой, творящийся у него на пищеварительном тракте подтверждал этот вывод с однозначной беспощадностью.
* * *То ли Мишка еще не выздоровел окончательно после ранения и применения дурманного зелья, то ли накопилась чисто нервная усталость, но он ощутил необоримую потребность «забить на все» и поваляться хоть пару дней, вообще ни с кем не общаясь и ни о чем не думая. Матвей отнесся к желанию старшины с пониманием и выдал диагноз, после которого ложись да помирай.
Оказалось, что в результате телесных ран и многочисленных душевных потрясений в организме старшины Младшей стражи произошла форменная катастрофа: те соки, которым надлежало быть жидкими, загустели, те же, которые должны быть густыми, разжижились. Мало того, они оказывается еще и течь стали не туда, куда надо — то ли не в ту дырку, то ли в противоположную сторону, этот пункт диагноза у Матвея прозвучал как-то туманно.
Зато лечение ученик лекарки назначил наирадикальнейшее — полный покой, в сочетании с сытной и вкусной пищей. Все! Теперь оставалось положиться только на милость Божью и крепость молодого организма.
Отец Михаил навещал «больного» каждый день и по лицу его можно было читать почти обо всех событиях, происходящих в крепости. После прибытия «нинеиного контингента» — семидесяти четырех отроков, собранных по дреговическим селищам и дружно выразившим готовность принять христианство, священник был светел и благостен, рассуждал исключительно о возвышенном и, как показалось Мишке, втайне торжествовал по поводу победы над Нинеей.
В день приезда в Воинскую школу мишкиной матери с полутора десятками девиц, отец Михаил выглядел озабоченным, но, отчасти, удовлетворенным, поскольку сумел, на пару с Анной-старшей, выселить плотничью артель из построенного ей для себя «общежития» и разместить в нем невинных дев, подальше от мужской части гарнизона.
Еще через день монах пришел встревоженным и недовольным, и Мишка, выслушав его сомнения, вынужден был согласиться с тем, что в вопросе подбора наставников был упущен весьма серьезный момент. К Алексею, бывшему десятнику Глебу, охотнику Стерву и бывшему обознику Илье претензий не было, но вот остальные…
Бывший десятник Филимон ходил, опираясь на клюку, потому, что из-за давнего ранения не мог полностью разогнуть спину, у бывшего ратника Тита не было левой руки — отрублена почти по самое плечо, бывший ратник Прокоп имел вместо кисти правой руки железный крюк весьма зловещего вида, а бывший ратник Макар шкандыбал на негнущейся левой ноге. В эту же компанию попал и Немой, хотя уже доказал, что может вполне успешно исполнять обязанности наставника.
Отец Михаил вполне резонно усомнился в пользе наглядной демонстрации новобранцам того, что в первом же бою может случиться и с ними самими. Спорить с этим было трудно, но других наставников все равно не имелось, и Мишка надеялся, в основном, на специфику мировоззрения подростков: «беда может случиться с кем угодно, но только не со мной».
Поскольку «больному» был предписан абсолютный покой, отец Михаил сам строго следил, чтобы старшине Младшей стражи не докучали (сам он, видимо, считал, что своими посещениями мишкиного покоя не нарушает), поэтому Дмитрий с докладом о текущих делах пробирался в лазарет, в то время, когда монах молился в часовне или занимался просвещением новообращенной паствы.
