Александр Афанасьев - Зона заражения
Шарк и его парни, в основном второй полк «Легион», GIGN, CRAP, сошли с самолета, я ждал их уже во главе колонны машин. Крепко, до хруста в костях обнялись.
– Э, э… хватит.
– Стареешь.
– Пошел ты… Давай по машинам…
Конвой рванул на полном ходу, самолет уже разгружали, мы летели по направлению к городу. Над городом кое-где уже виднелся дым, и это было хорошо.
– Что в Европе нового?
Шарк подмигнул мне.
– Да все по-старому. Помнишь ту дамочку?
– Какую?
– Ну ту, русскую. Шафия.
– А… ну?
– Ну, я отвез ее в аэропорт. А потом она передумала лететь.
– Ну ты и кобель.
– Я не кобель, я француз.
– А чего сюда сорвался тогда?
Шарк провел ладонями по щекам, как истинный правоверный.
– Хватит с меня. Она настоящая нимфоманка.
– Она не трахалась четыре года. Ее муж был педофилом…
– Я-лла… как несправедлив мир…
– Ты прав, друг…
Мы уже были в городе, обгоняли небольшую колонну машин, там были флаги, но не мусульманские, а местные, с зеленым и синим – бывший флаг Узбекистана. За головной машиной по асфальту на тросе волочилось что-то…
– А это кто такие?
– Это? Местные националисты.
– В машине, а за машиной кто?
– За машиной – местный ваххабит.
– Я-лла. Да простит его Аллах, и да примет его, несмотря на все его прегрешения.
Как я уже говорил, Шарк был правоверным мусульманином.
Я не хотел, чтобы Шарк и его люди светились в городе, и не хотел их селить в такие гостиницы, как «Лотте», «Интерконтиненталь» или здоровенную и самую грязную из них – «Узбекистон», а потому снял для них два этажа в отеле «Рохат», малоизвестном, но приличном и в относительно безопасном месте. Мы заселились, проверили номера, распаковали оружие и поставили охрану, после чего я, Шарк и еще несколько парней, которые должны были работать на офицерских должностях, взяв две бронированные машины, поехали кататься по Ташкенту. Это было необходимо – почувствовать дух города, понять происходящее. В свое время американцы сильно косячили оттого, что подходили ко всему миру со своими мерками. Приходили и говорили – будет так, так и так. Тем самым они настраивали против себя каждого – по своей причине. А надо уметь договариваться и не плодить врагов, а искать себе друзей.
По городу шли погромы, это было отчетливо видно – то тут, то там горело, кого-то избивали на тротуаре. В одном месте мы увидели машину, за машиной спотыкаясь, бежал человек, которому на шею надели веревку и зацепили другой ее конец за машину, а следом за ним, улюлюкая и ударяя палками, бежали местные пацаны. Удивительно, но наши машины не трогали, не пытались даже камень кинуть, не говоря уж о бутылке с горючкой или гранате.
Шарк смотрел на все это с интересом, потом не выдержал, спросил:
– А это тоже ваххабитов мочат?
– В основном да. Ну, бывает, что и под горячую руку кто-то попадается…
– Поразительная картина, а за что?
– Ночью базар подожгли. Там несколько сотен местных угорели.
– Базар подожгли? Зачем им это было надо?
– Не знаю. Товар, наверное, решили поджечь.
– Чей товар.
– Мой товар. Мой.
Шарк понимающе хмыкнул и больше ничего не спрашивал…
Ташкент – город чисто советской постройки (его заново строили после землетрясения в шестидесятых), в течение нескольких десятилетий он был столицей независимого Узбекистона[112] и по, мнению многих (местных баев точно), – столицей и всей Средней Азии. Это наложило на город определенный отпечаток цивилизованности, который остался здесь даже после войны. Мы проехались по городу, многолюдному, едва ли не самому многолюдному в такой близости от Зоны. Посмотрели на оставшиеся после боев здания и немногие памятники – ваххабиты, заняв город с дикой, граничащей с безумием яростью сносили все памятники, обзывая их «идолами». Прокатились по улицам, прикрытым противовзрывными щитами на случай обстрела, быстровозводимыми заграждениями HESCO, на которые кто-то уже повесил рекламу, посмотрели на бронированные микроавтобусы и грузовики, на отрастающие деревья и дым на месте некогда шикарных парков – там были лагеря беженцев. Съездили в похожие на Афганистан Чимганские горы, это самая граница, самый край Зоны. Зоны заражения. Поговорили с десантниками и горнострелками, несущими там службу, посмотрели на серые сосиски вооруженных аэростатов, висящих над границей.
Потом вернулись в город.
Закончили тур мы рядом с телебашней, где в бывшем парке вкусно пахло мясом и на открытом воздухе готовили плов, который, по мнению многих, был лучшим пловом в мире. Мы заказали себе по порции свежего плова, нам выложили его на плоские деревянные тарелки, как тут принято, и мы уселись прямо на землю, чтобы есть плов руками и говорить о том о сем. Впрочем, сели мы так, чтобы хоть один из нас видел, что происходит за спиной собеседника. Такая вот понятная в этих краях предосторожность.
– Ну, как тебе? – спросил я Шарка, уплетающего за обе щеки плов. Вкусно, я знаю, не знаю ни одного мужика, который, попробовав правильно приготовленный плов, не стал бы его фанатом.
– Баб мало, – ответил Шарк.
– А еще?
– Ну… Чем-то похоже на испанские анклавы в Африке. Обитель относительной цивилизованности на границе безумия. Только что будет потом.
– Когда они приходят в какое-то место, они делают из него помойку и говорят, что это райский сад. А потом они убивают всех, кто с этим не согласен.
– Отлично. Кто это?
– Не помню[113].
– Тогда скажи, что ты хочешь сделать?
Я тоже кинул в рот плова, перед тем как сказать.
– Мы на границе миров. Любой мир – мир цивилизации, мир беззакония – имеет тенденцию к расширению. Я хочу расширить наш мир прежде, чем они расширят свой.
– Мы уже пробовали. Это плохо кончилось.
– Нет, так мы еще не пробовали. Я серьезно. Мы пытались навязать им свои ценности, но они не принимали их. Мы проиграли. Но сейчас суть игры изменилась. Ты понимаешь, что ценности Саудовской Аравии и ценности того же Душанбе – очень разные вещи.
– Душанбе? Это где?
– Город. В зоне заражения, точнее – на самом ее краю. Тебе нравится то, что ты слышишь?
– Продолжай.
– Мне надо будет две вещи. Пока – две. Первая – идеология или религия. Вторая – анклав. Идеологией будет частично православие, частично – ислам.
– Ислам там уже есть.
– Ислам бывает разный, друг, и тебе это знать, как никому. В местных горах ислам был совсем другой, женщины, например, тоже изучали Коран и молились сами, а не были просто живым придатком к мужьям. Здесь в Бухаре жил ученый, который собрал наиболее полную коллекцию хадисов во всем исламском мире.
– Аль-Бухари?
– Точно. Говорят, что какой-то мудрец, добравшийся сюда в Средние века с Востока, воскликнул: как вам удалось так далеко от святых городов Мекки и Медины с таким совершенством воплотить замысел пророка об идеальном обществе? Но теперь всего этого нет. Любое правление, друг мой, склонно к авторитаризму. К подавлению и игнорированию местной специфики и отличий. И к угнетению. В том числе и шариатское правление из Багдада.
– Каждая империя имеет предел расширения, – заметил Шарк.
– Точно. И они расширились слишком сильно.
– Хорошо, а православие?
– Это ты не поймешь. Просто не поймешь, и все. Это надо чувствовать. Следующий вопрос – в плацдарме.
– О’кей, и где ты его видишь?
– Кыргызстан.
– Кыргызстан?
– Ага. – Я достал телефон, порылся в памяти, передал телефон Шарку. – На, глянь.
В телефоне была наскоро составленная мной программка из трехмерных видов бывшего Кыргызстана и его истории с эффектом физического присутствия. Смотреть ее можно было как на экране телефона, так и на экране очков трехмерного видения, которые у Шарка были[114].
Шарк посмотрел ролик за пять минут. А я умудрился за это время умыкнуть у него с тарелки кусок мяса. Пусть не зевает.
– Здорово.
– На что похоже?
– На Афганистан.
– Точно. Это он и есть. Все почти то же самое. Тоннель Ашу вместо Саланга. Горы. Сорок племен. Они приняли ислам позже всех, причем кто-то принял радикальный ислам, а кто-то не принял его вовсе. Они не привыкли жить в государстве – и разница между шариатским государством, демократическим государством и, к примеру, СССР для них небольшая – им ненавистно любое государство. Там крайне сильны традиции национализма и трайбализма, а салафиты, пытаясь их подавить, сделали очень большую глупость. Наконец они стали отдавать предпочтение более лояльным узбекам, и это было еще большей глупостью. Они еще сорок лет назад говорили, что они более демократическая страна в Центральной Азии, чем любая другая. Я бы заменил слово «демократия» на слово «анархия», но в остальном я согласен. Я хочу использовать это и создать плацдарм там. Причем очень труднодоступный плацдарм.
