Александр Соловьёв - Нашествие хронокеров
– Да это ж круче, чем грибы! – сказал Шишига.
Мира ловко ухватила его за ухо прямо сквозь тонкую кожаную маску, на что Рома стал вопить, что «уже два года, как завязал с мухоморами». Мира украдкой бросила на меня взгляд – смущенный и гневный. Поняв, что я, как всегда, демократичен и ни о чем даже не стану расспрашивать, успокоилась и, пригрозив Роману пальцем, сказала:
– Из-за них к тебе аллергия прицепилась, а ты еще вспоминать смеешь!
– Да я случайно вспомнил, – сказал Рома. – Цепляет похоже.
Мира вновь потянулась за его ухом, но он ловко вывернулся и стал бегать вокруг пикапа, и Мира, несмотря на всю свою ловкость, не могла его поймать. Наконец Шишига остановился и, указывая на осыпавшуюся стену, крикнул:
– Вперед, в прошлое! Все, что было, осталось в другом времени, и теперь нам туда надо вернуться!
– Шутки шутками, а временные переходы надо строго дозировать, – бросил я, – иначе скоро нам будет трудно контролировать себя.
И я объявил перерыв до завтра.
Следующий день мало отличался от первого. Соблюдая все меры предосторожности, действуя не спеша, мы прочесывали улицы и переулки, стараясь, чтобы машина всегда была где-то недалеко. Имея опыт внезапного попадания в миг первопричины, я знал, как важно, чтобы оставался путь к отступлению.
– Будьте готовы, – время от времени повторял я, и Мира отзывалась:
– Всегда готовы!
Всю первую неделю мы соблюдали установленный график: сто пятьдесят переходов до обеда, сто – после.
На следующую неделю объем был увеличен почти вдвое: двести в первой половине дня и столько же – во второй. Такой режим был ранее проверен мной на практике и признан мной, как оптимальный и условно безвредный для организма. Шишига был юношей армейского возраста, а мира – чемпионкой по триатлону, поэтому для всех троих условия были одинаковы.
В наркотическом полусне время летело быстро.
К вечеру мы приходили в себя и, сидя у камина за чашкой чая или бутылочкой вина, вели долгие беседы о времени, о космосе и о судьбе мира.
Я читал стихи, которые помнил, а также те, что находил в библиотеке хозяина. Иногда мы играли на гитаре, которую притащил Шишига, и пели. Узнав, что я тоже умею бренчать и знаю немало старых песен из «Аквариума», «Наутилуса» и «Машины времени», Рома обрадовался и хотел привезти в дом две электрогитары с усилителем и аудиосистемой, но Мира его осекла, сказала, что этим мы займемся после того, как доведем дело до конца.
Порой мы обсуждали детали плана. Я притащил из магазина «Товары для офиса» доску для рисования мелками и установил ее в столовой. Но доской воспользовались только однажды. Ромка написал на ней: «Смерть хронокерам!»
Каждое утро мы наскоро завтракали (как-то незаметно в наш рацион вошел мой любимый питательный салат из морепродуктов), проверяли оружие и ехали в центр.
Мы обзавелись широким и длинным ремнем на липучке для связывания тюков. При помощи него мы соединялись друг с другом: это гарантировало непрерывность связи на тот случай, если во время переходного транса кто-нибудь может на секунду отключиться, и возможность быстрого освобождения, если мы наткнемся на хронокеров.
В таком виде мы подходили к временным воротам и шагали в них. Подсчет переходов вели вслух. Рутинная работа разбавлялась кайфом, в компании он казался еще более азартным, чем в одиночку. Иногда это так увлекало Шишигу, что в полдень приходилось с ним спорить или одергивать. Мира, зная о врожденной предрасположенности брата ко всякого рода наслаждениям, была с ним в таких случаях резковатой. Я же старался демократичным тоном изложить возможную тяжесть неблагоприятных последствий.
Мира теперь всегда была рядом. Ее запах сопровождал меня постоянно и не давал целиком предаться трансу. Я чувствовал присутствие Миры даже в тот миг, когда тело становилось эфирным, а мысли исчезали.
Через две недели после нашей первой ночи она пришла ко мне вновь. Думая, что я сплю, Мира села на край дивана и стала разглядывать меня в свете луны, но я бросился к ней, заключил в объятия и повалил на подушку.
Я был счастлив, я чувствовал себя рыцарем, у меня была дама сердца, и у меня был друг.
Однажды утром случилось такое, что серьезно меня напугало. Соединив нас, как всегда, ремнем, я шагнул к осыпающемуся пятну на штукатурке и слишком бодро крикнул: «Вперед, други!»
В тот же миг ремень ослаб, и краем зрения я увидел, что компаньоны исчезли. Страх и бешенный рывок назад заставили меня вернуть Миру с Шишигой. Они снова были привязаны ко мне и смотрели с ужасом и удивлением. Оба также почувствовали мое исчезновение. Мы инстинктивно отступили на шаг, но это было лишним, ведь до стены и так было не меньше двенадцати метров.
– Что это? – спросила Мира, и я рассказал им свое предположение, что в результате многократных переходов во времени брел способность совершать такие же скачки самостоятельно, без помощи временных полей хронокеров. Эта способность находится во мне в зачаточном состоянии, и я не могу ей еще управлять. Все происходит спонтанно, но последние два раза (включая этот) я достоверно смог вернуться назад.
Если бы я был один, то наверняка попытался бы исследовать собственное сознание и уже начал бы проводить с собой опыты по самостоятельным временным переходам, но страх потерять Миру с Шишигой заставляли меня отмахиваться от навязчивых мыслей, а те все лезли и лезли. И я уже непроизвольно сравнивал все моменты, когда со мной происходили странные временные скачки, и вспоминал, что заставляло меня вырываться из того временного пласта, в который я случайно запрыгнул.
Случившееся походило уже больше на магическую телепортацию, чем на объяснимый с помощью науки феномен. Впрочем, что я знаю о возможностях человеческого организма? Раз он существует во времени, то почему не может путешествовать по нему самостоятельно?
Я поделился своими мыслями с Мирой. Она сказала, что индийские йоги могут замедлять и ускорять работу сердца, несмотря на то, сердце регулируется автономно, и его работа не связана с центральной нервной системой. Много еще неизученного в физиологии животных.
От всех этих мыслей легче не стало. И, невзирая на то, что в своих случайных временных прыжках мне удавалось вернуться в исходный пласт, во время переходов я старался по всякому себя отвлекать, чтобы избежать неожиданности.
Я непрестанно бормотал, изнуряя компаньонов. Я читал стихи, возводил теоремы, строил гипотезы, теребил компаньонов вопросами. Уже к полудню голос у меня становился сиплым, а к вечеру я едва мог говорить.
Мы все спали в разных комнатах и, чтобы удостовериться, что я не один, мне приходилось ночью вставать по несколько раз, ходить по дому и заглядывать в двери. В конце концов, Мира перешла ко мне. Мы разложили диван и с этого момента стали спать вместе.
К середине жаркого июля мы все стали испытывать усталость и психическое изнеможение. Особенно страдал Роман в своей кожаной маске и очках. На лице его то и дело появлялись прыщики и опрелости.
Мы тоже изрядно утомлялись. «Скорпион» на плече и эластичный ремень на поясе стали до противного привычны. Хотелось, чтобы произошло хоть что-то, но за все это время мы лишь единожды попали в пласт, напоминавший Остров, однако в нем было поменьше жителей.
Выйдя к людям, пообщавшись, мы узнали то, что упустили сами из-за постоянного пребывания в трансе: оккупированная территория значительно расширилась на восток и запад, а Люблино, Марьино, Братеево и Капотня превратились в отдельный очаг разрушений. Между ним и центром пролегает широкий путь, в котором дома активно рассыпались.
Город в этом пласте разделился надвое, поскольку жители боялись пересекать зараженную полосу. Люди были невеселые, притихшие, многие уходили на юг.
Мы на день задержались в этом месте, которое, как ни странно, тоже называли Островом, и вновь двинулись в путь.
16
Стояла немыслимая жара. Истрепанный пояс, соединявший нас, растянулся, и на нем было уже сделано два узла. В том месте, где наши тела соприкасались, одежду пропитывал пот.
На стенах, возле которых мы совершали переходы, появлялись все новые пятна. Мы пропускали слишком разрушенные здания. Топтаться по их развалинам было небезопасно.
– Добираемся до конца здания и переходим на другую сторону, – командовал я. – Там тень. Отдыхаем пять минут и начинаем двигаться в обратном направлении, к машине. В следующем переулке тоже пойдем по тенистой стороне. Кто нас обязал заглядывать в каждый угол?
– Теория вероятности, – робко говорил Шишига.
Я хлопал его по плечу.
– Надейся на удачу!
– А если пропустим нужные ворота?
Я задумывался и не находил ответа.
– После обеда, когда солнце развернется, можем прочесывать пропущенные стороны, – пожав плечами, заметила Мира.
Мы все переглянулись и прыснули. Очумелость, связанная с переходами, иногда лишала способности понимать очевидное.
