Михаил Белозёров - Атомный век
— Этого не тронь!
— Понял, — спокойно ответил Архипов, и здоровяк принял смерть самым безболезненным образом — в бессознательном состоянии. Остался один манкурт, на которого побрызгали водкой из бутылки:
— Просыпайся, америкос. — Берзалов похлопал его по щекам, побрызгал на него ещё, бережливо полил себе на руки, смывая кровь, а остатки отправил в рот.
Водка оказалась дрянной, но он даже не заметил этого. Манкурт как‑то жалобно всхлипнул, ловя ртом воздух, лицо его, искаженное болью, сделалось совершенно таким же, как у пацанов, которых Берзалов когда‑то ловил за школой, когда жил на севере, на полуострове Рыбачьем, и бил за девочку Таню Малыш, но это была такая давняя история, о которой Берзалов и думать забыл.
— Товарищи…
— Какие мы тебе товарищи?! — возмутился Сундуков и схватив манкурта за волосы. — Твои товарищи в овраге лошадь доедают. Говори, куда лыжи навострил?
— Погоди — и-и… — сказал Берзалов, отстраняя его. — Он тебя не понимает.
— Я ему дам «не понимает»! — грозно высказался Архипов, вытирая нож об убитых, но не пряча его, однако, в чехол, а наоборот, демонстрируя и многозначительно поглядывая на манкурта.
— Я всё скажу, я всё скажу, сэр! — быстро — быстро залопотал манкурт, оставаясь лежать на полу в позе эмбриона, закрываясь руками и с безумным страхом вылупившись на старшего сержанта Архипова, особенно на его массивную, просто зверскую челюсть.
— Конечно, скажешь, — сообщил ему Архипов, — а куда ты денешься?
И от этих зловещих слов, а ещё от игры солнечных лучей на ноже Архипова и его окровавленных рук манкурта вывернуло наизнанку, и он завопил благим матом да всё по — своему, по — американски. Ясно было без слов, что он лоялен всем — всем русским, какими бы они ни были, готов сотрудничать с кем угодно и вообще, он давно уже не враг, бедный, несчастный манкурт, с которого спроса, как с козла молока.
— Ну‑ка расскажи нам, что за бронепоезд стоит в цехе? — потребовал Берзалов.
— Бронепоезд имени Саддама Хусейна, сэр, — плаксиво выдавил из себя манкурт.
— Чего — о-о?.. — изумился Архипов, а за ним и Берзалов с Сундуковым, и посмотрели друг на друга, не веря собственным ушам.
— Ну тот, который не сдавался никогда… — сказал рядовой Сундуков, изумляясь ещё больше.
— Вот это правильно, — подумав, согласился Берзалов. — Помню, как сейчас, был такой Хусейн. А почему Хусейн?
— Генерал Петр Матвеевич долго думал… — манкурт обрадовался, что его убью не тотчас. — Назвать современным политическим деятелем, как бы не корректно, вот мы ему и посоветовали, сэр.
— Кто это «мы»?
— Мы, манкурты… сэр, — бодро сообщил американец, — перешедшие на сторону российской власти.
— Чего — о-о… страшно удивился Берзалов. — Вашу — у-у… Машу — у-у! Какой власти?
— Российской… — упавшим голосом сообщил пиндос, решив, что из‑за плохого знания русского языка сморозил не то.
— А кто у нас российская власть?
— Командор Грибакин, сэр? — уверенно заявил манкурт.
— Так — к-к… значит, вы ему посоветовали насчёт Хусейна?
— Да… сэр… — очень тихо признался пиндос, не понимая, где прокололся.
— Так вы же сами же, насколько помню, и угробили этого самого Саддама? — грозно сказал Архипов.
— В этом я не разбираюсь, сэр, — ещё тише ответил манкурт. — Это политика, моё дело маленькое: бегай и стреляй.
— Да он наглец! — возмутился Архипов. — Строит из себя святошу, — и хотел его ударить.
— Подожди, — отстранил его Берзалов. — Что такое Комолодун? — спросил он, присев над манкуртом. — Только не ври, а то зарежем.
— Живое воплощение отца и сына на земле, сэр, — не моргнув глазом, ответил манкурт.
Так, обречённо подумал Берзалов, надо было другого оставлять, этот тоже свихнулся.
— Уходим! — скомандовал он, вспомнив о Гаврилове. — Времени в обрез!
— А с ним что делать?.. — спросил Архипов.
— Допросим по дороге.
— Ну да… — проворчал Архипов. — Тащи его на себе.
Берзалов хотел уже было по привычке возмутиться, начал со своей любимой присказки: «Вашу — у-у Машу — у-у!..», но локальная связь вдруг ожила, и он услышал взволнованный голос капитана Русакова:
— Заправились солярой под завязку. Ждём вас.
— Возвращаемся, — нервно ответил Берзалов. — Быстро возвращаемся!
У него возникло ощущение, что он пропустил в этой жизни что‑то важное, касающееся их всех, без исключения, но пока даже не понял, что именно, да и Спас, нет, чтобы подсказать по старой дружбе, всего лишь прокомментировал ядовито, намекая, что время убежало безвозвратно и уже ничего не вернуть: «Гляди, гляди, засуетился, растяпа». Эх, дать бы тебе в глаз, подумал Берзалов, да не получится, и они побежали назад.
* * *Между тем, Гуча и Бур страшно напились. Да и то: кто выдержит без закуски на одних нервах по литру наркоза? Говорят, какой‑то китаец выдерживал каждый день, не пьянея, в течение шестидесяти пяти лет, но ни Гуча, ни Бур таковыми не являлись и такими свойствами печёнок не обладали. Вот и отключились. Гуча ещё что‑то бормотал насчёт тяжёлой и мрачной жизни в глубокой разведке, а когда заметил, что Бур ему отвечать перестал и что он уже с полчаса разговаривает сам с собой, то страшно удивился, почал новую бутылку с наклейкой, на которой значилось: «Сhase». Отпил прямо из горлышка. Но то ли предыдущим напитком испортил себе чувство прекрасного, то ли ещё что, однако самая лучшая водка в мире, произведенная во вражеской Англии ручным способом из картошки, показалась ему хуже самого низкопробного самогона из опилок. Придя к такому умозаключению, Гуча тихо погрузился в грёзы, несмотря на то, что услышал, как в торговом зале страшные люди идут по их следам, но ему уже было всё равно, ибо его охватило благодушие.
Пробуждение же было ужасным. На него лили то ли воду, то ли мочились, и при этом кто‑то страшно ругался. Гуча попробовал было оказать сопротивление и даже протянул руку за автоматом, но получил два сильнейших удара в живот, решил приберечь силы и покорно улёгся на полу.
— Кто такие?! — орали на них, замахиваясь прикладом или тыча в лицо стволом.
— Что вы здесь делаете?!
— Откуда приперлись?!
Потом их куда‑то грубо потащили, пиная по дороге, как мешки с картошкой, и к своему ужасу они очутились в глубоком и мрачном подвале, где не было ни капли воды, а воздух был, как в могиле. Впрочем, страшно было только одному Гуче, потому что Бур, несмотря на все ухищрения людей в военной форме, так и не очнулся — он был мертвецки пьян.
Гуча для порядка поорал, требуя выпустить их или хотя бы дать воды, ничего не добился, изнемог и забылся.
В это время Берзалов со своей группой благополучно достиг бронетранспортёра и, цепенея от злости, молча выслушал доклад Русакова. Оказалось, что всё хорошо, как в песенке о прекрасной маркизе, и соляру летней марки нашли, и пути отхода определили — всё хорошо, кроме одного — пропали Гуча и Бур. Берзалов даже не стал уточнять, кто именно разрешил Гуче действовать самостоятельно: всё было написано на лице у Русакова. Капитан был сам не свой. Распекать его не хватало сил, а главное — время текло, как песок сквозь пальцы. Гаврилов! Гаврилов! Гаврилов! — крутилось в голове у Берзалова. Но и бросать бойцов было у десантников не принято.
— Приказываю, — сказал Берзалов, больше не обращая внимания на капитана, — отвести машину на другой край города, здесь оставить наблюдателя на случай, если эти два охламона явятся, а остальным искать их и искать. Так. — Берзалов посмотрел на часы. — На всё дело у нас не более трёх часов. Потом, независимо от результата, уходим.
Капитан Русаков прочистил горло, как будто у него что‑то в нём застряло, и спросил, избегая смотреть в глаза Берзалову:
— А куда они могли податься?..
Эх, подумал Берзалов, чему тебя учили, капитан, кроме как летать? Всему чему угодно, но только не умению пользоваться ежовыми рукавицами.
— Учитывая, что Гуча всегда и неизменно залетал по выпивке, — объяснил он так, чтобы капитан понял, какого он дал маху, и что ещё долго придётся расплачиваться за промашку, — искать надо в ближайших магазинах или в канавах.
— Кабы я знал… — начал оправдываться Русаков, мотнув, однако, упрямо седым чубом.
— Вашу — у-у… Машу — у-у! Потом… потом… капитан, — сказал Берзалов, не меняя тона. — Времени нет. Молись богу, чтобы мы их нашли до вечера.
Только он прыгнул на броню, только приготовился к движению, ухватившись за ствол пушки, как в наушнике что‑то зашуршало и незнакомый голос произнёс:
— Привет, лейтенант… Хм… меняю твоих двоих на моих троих.
— Это которых? — нашёлся Берзалов, и душа у него похолодела. — Это которые хотели уйти в степь?
— В степь?! — удивился голос. — Хм да… Однако… Я понял, что ты их уже наказал? — спросил он.
