Тимофей Калашников - Изнанка мира
— Вотан, может, для надежности, еще раз вколоть? А то очухается на полдороге — гемора не оберешься, — подал голос другой, кивая на тушу мутанта.
— Не надо, — покачал головой тот. — Сдохнет еще ненароком из-за передоза. Лучше парню вколите нашего, укрепляющего. Возьмем его с собой, а когда очухается, сам домой вернется. Рагнар, свяжи зверюге лапы двойными веревками, я-то силищу этих тварей знаю! И накинь на ублюдка второе покрывало.
Кирилл безучастно наблюдал, как ему вгоняют в вену иглу и выдавливают желтоватую жидкость, как лохмача укутывают в белую простыню, и таким же белым полотном накрывают его самого.
— Это для маскировки. Нам еще долго по снегу топать, — успокаивающе прогудел в ухо густой бас и скомандовал: — Все! Валим!
Четверо из отряда приготовились поднять тюк с запутанным в металлическую сетку лохмачом и отходить. И тут в густом мраке подворотни зажглись три коротких вспышки. Вероятно, это был именно тот отряд, на встречу с которым братья вышли пару дней назад.
«Надо же подать сигнал! Сказать, что я тут. Что Павел…»
Но то ли от усталости, то ли от стресса, то ли от вколотого «стимулятора» голосовые связки сковало нежданным спазмом.
— Кто во дворе? — раздался тем временем зычный бас.
— Библиотекари, ёпт! — зло прокричал в ответ Вотан, впрочем подавая ответный сигнал.
— Остряк, да? — донеслось из арки. — Я жду ответа!
— Егеря Ганзы! Чего надо? — гаркнул здоровяк, поводя стволом висящего на плече пулемета и внимательно наблюдая за проходом, где в темноте возникло движение.
— Сталкеры Полиса! — послышалось в ответ. — Какого хрена вы здесь забыли? Это территория Боровицкой!
— На экскурсию пришли! — буркнул кто-то рядом с Кириллом.
— Помощь нужна?
— Сами справимся. И вы топайте, куда шли. Привет браминам!
Кирилл шел рядом с командиром отряда, и временами тот поддерживал нетвердо шагающего парня под локоть.
— Я сначала думал тебя вашим отдать, — рассуждал тот. — А потом прикинул: раз ты молчишь, может, и сам не шибко рвешься обратно? Да и не хотелось мне, если честно, с твоими коллегами ручкаться: мы ведь и впрямь на их территорию забрели…
Поскольку Кирилл не отвечал (хотя способность говорить к нему уже вернулась), одноглазый продолжал:
— Если хочешь, давай к нам, в егеря? Отряд маленький, новый человек не помешает. Особенно если он такой счастливчик, как ты. Это ж надо — безоружным из лап лохмача уйти, да чтоб без единой царапины! Глядишь, и нам чуток твоей удачи перепадет… В охотники ведь особо никто не рвется. Говорят, работа больно опасная. У всех, видите ли, семьи, дети. А ты знаешь, сколько за одну пойманную тварь дают?! — в голосе Вотана послышалось непонятное раздражение. — Слышь, а у тебя-то есть кто: жена там, родители?
Вспомнив о Павле, Кирилл сжал в кулаке сталкерский жетон брата и не смог сдержать болезненного всхлипа.
— Понятно. Значит, нет. Тогда, если мое предложение по сердцу, — добро пожаловать к егерям! Только имя свое родное забудь. Не в чести у нас без кликухи ходить. И потом, как-то так само получилось, что все наши малость на скандинавке свернутые — викинги там всякие. Ну, ты понимаешь…
Кирилл понятия не имел о том, что такое «викинги», но машинально кивнул. Какая ему, в сущности, разница? Вон, фашисты с Рейха — сплошь Гансы да Вольфы, хоть по паспорту все больше Иваны да Николаи. Как говаривал когда-то отец: «Каждый сходит с ума по-своему. Особенно — в этом чокнутом мире…»
— Так я и говорю, — продолжал одноглазый. — Чтоб из команды не выбиваться, давай ты будешь… будешь… о, Бьярни! Здорово придумал, а, Бьярни? — ища одобрения, Вотан посмотрел на свежезавербованного, а потом сам же и добавил. — Здорово!
— Здорово, — кивнул Кирилл. — Только я буду — Павлом.
Юноша произнес это тихо, но в голосе его послышалось что-то такое, отчего Вотан только удивленно наморщил нос. Потом положил руку Зорину на плечо и, слегка притянув к себе, неожиданно мягко сказал:
— Не грусти, Павел! Жизнь такая штука, что… Ну, сам знаешь!..
Глава +1
МЫЛЬНЫЕ ПУЗЫРИ
В детстве, помнишь, мыльные пузыри:Выдувал гирляндами, чуду рад.Нынче разве радостью озаритЭта глупость пенная взрослый взгляд?
Хоть как прежде любим мы щеки дуть,Лопаться от зависти через раз.Глупыми надеждами жизни муть —Пузырями мыльными — тешит нас.
Жаль, живут мгновения эти вотШарики печальные. Чья вина?Мыльным послевкусием полон рот,Разочарованием грудь полна.
Только и останется — созерцатьХлипкой сферы радужной окоем.И когда отчаешься до конца,Точно так же лопнешь ты — пузырем.
Закрывшись на ключ, Ирина курила уже третью сигарету. Одна надежда, что Сомов сегодня не явится — запаха дыма он не переносил. Но молодой супруге секретаря Северной партячейки необходимо было успокоиться.
Из колеи Ирину выбила записка от отца, которую принес незнакомый мужчина — сунул ей в руку клочок бумаги и исчез. Товарищ Сомова еще раз пробежала глазами четкие строчки: «Для безопасности оставайся на Сталинской, на Комсомольскую ни ногой! Отец.» И это именно тогда, когда Федор намекнул: вскоре их ждет весьма веселое путешествие… да-да, на Ганзу! А ведь муж отнюдь не балует ее «зарубежными» вояжами. Только и слышишь от него: «Нечего тебе там делать! Если что надо — скажи, привезут».
Вопросы теснились в красивой головке Ирины. Что могло это значить? Неужели нельзя просто проехать через нее, транзитно? Чем это грозит лично ей? Нужно ли сообщить о записке мужу? А что, если он воспримет слова отца всерьез, и отменит поездку? Нет! НЕТ! Ни за что! Упустить такой шанс вырваться из ослепляющей скуки — этого она бы себе не простила никогда! Наконец, компромисс был найден: «Скажу, но когда мы будем уже на Ганзе», — решила Ирина. И сразу повеселела…
* * *Кирилл совершенно запутался и не понимал, куда движется отряд. Он впал в какой-то транс и мог только переставлять ноги в заданном темпе. Егеря были измотаны дорогой, как и он, — сказывалась тяжелая ноша, ведь пойманный мутант весил не меньше полутора центнеров. Только Вотан шагал все с той же пружинно-грациозной легкостью и, по сути, оставался единственным, кто успевал смотреть по сторонам, охраняя своих людей от внезапного нападения. Он прекрасно ориентировался, чутьем выбирая верные проходы, и чувство направления ни на миг ему не изменило. Кого он больше опасался — хищников или соплеменников, — сказать было затруднительно. Как бы там ни было, один раз группа отсиживалась в подъезде дома, пока по улице пробирался отряд сталкеров, тащивший тяжело груженные сани.
Наконец егеря оживились, что показывало приближение к родной станции. Кириллу накинули на шлем тряпку, на манер капюшона, так что он видел только узкую полоску снега под ногами.
— Я тебе, конечно, верю и вижу, что пацан ты неплохой, но знаешь, рано еще наши тайны узнавать, — проговорил, усмехаясь, Вотан, проверяя надежность капюшона, и добавил спокойным будничным тоном, от которого у Зорина по спине побежали мурашки. — И еще запомни, и все запомните: мы поймали библиотекаря. Это ясно? Если кто-то по пьяни проговорится, что мы не в библиотеке были, то считайте, это будет его последнее слово! А теперь домой, черти!
* * *Разные лица. Разные люди. Усталые, злые, смешливые и озабоченные, задумчивые и серьезные. Попадались пьяные: громкие, боящиеся остаться один на один с зеленым змием, который давно не дарил им даже обманчивого спокойствия; попадались и тихие, безмолвно смотрящие в пропасти, ведомые только им.
«Ганза. Вражеская территория. Сосредоточие ненависти и смертельной угрозы. Обитель беспощадного противника, с которым не может быть мира. Всегда только война — до последнего. На истребление. В крошечном Метро слишком тесно для столь несовместимых форм жизни… Коммунизм и капитализм. Застарелое и бесконечное противостояние… Неужели и я совсем еще недавно так думал?»
Сейчас, проходя по платформе Таганской, Зорин смотрел по сторонам, отчаянно крутил головой и не мог поверить, что вокруг него ходят, бегут, сидят, галдят, кричат и молчат непримиримые противники, исчадия буржуазного ада. Обычная станция, где живут обычные люди. Заботы, несчастья, робкая надежда на завтра. Кто постарше — нет-нет да оглянется в ушедшее и, не в силах сдержать тоску, утрет призрак высохших много лет назад слез. Этим хуже всего, они помнят и все-все понимают, а потому ничего не ждут. Ни завтра, ни послезавтра, ни спустя тысячу завтра. Трудно сжигать мосты, особенно — ведущие в золотой век. А еще труднее признаваться в собственной глупости: кто, кроме глупца, мог отвергнуть рай?!
