Евгений Бабарыкин - Палач
Мы шли почти десять часов не останавливаясь. Всем хотелось оказаться подальше от проклятого логова демона. Нам с Дмитрием – из-за того, что там увидели, Иванычу – из-за того, что почувствовал воздействие демопса и увидел ужас в наших глазах. Если уж посредники, те, кого в городах считали избранными, бегут без оглядки, что ждать простым смертным?
Когда стало смеркаться, мы прошли последнюю деревню, на шоссе. Дальше дорога уперлась в лес. То, что раньше тут была грунтовка, едва угадывалось.
– Давайте пройдем еще немного, – предложил Иваныч, углубляясь в лес. – Через десять километров деревушка будет, Синяя Гавань называется, там и ночевать останемся.
– Синяя Гавань? – удивился я.
– Ручей Синий, – пояснил Дима. – Ключ из земли бьет, вода очень вкусная, раньше из города приезжали, набирали канистрами. Святым считался, и не удивительно – на горе-то! Вода вымыла купель в земле, такая яма метра три на три, почти круглая.
Местные ее гаванью называют почему-то. Ручей из нее уже вытекает. Вот и получилось – Синяя Гавань.
– Ну, слава богу, хоть разговаривать начали, – оглядел нас Иваныч и довольно хмыкнул. – А то уж я подумал, вообще от вас сегодня слова не дождусь…
Когда мы вошли в деревню, уже почти совсем стемнело. В принципе, можно было идти и ночью – оказалось, что Дима тоже хорошо видел в темноте. Вдвоем, меняясь в качестве проводников, мы довели бы Иваныча и дальше, если бы потребовалось. Но смысла выкладываться в первый же день никто не видел.
Деревня, конечно, была давным-давно брошена. То же самое, что и везде – полуразрушенные дома, засыпанные камнями улицы и огороды. Тайга уже почти поглотила то, что когда-то принадлежало людям.
Мы выбрали для ночлега непострадавшую летнюю кухоньку, прилепившуюся рядом с одним из домов. Скорее даже сараюшка с дощатыми стенами и деревянной крышей.
– А как же деревни-то целы остались? – удивился я. – У нас пожары как начались, так еле отстояли.
– Так и тут то же самое, – пожал плечами Дима. – Ты же видишь, всего десяток домов более-менее целыми остались. Остальные сгорели… Тут чуть ли не полторы сотни дворов было, большое село.
– Ого! Я думал деревушка маленькая совсем.
– Так выгоревшие дворы уже лесом затянуло. У нас же из дерева строят, редко когда на фундаменте – если не потушат сразу, все дотла выгорает.
– У вас, на юге, тайга-то почти вся вырублена вокруг деревень, не говоря уж о городе, – пояснил Иваныч. – А тут, в наших местах, еще после Первой Кары почти все деревни, что в лесу стояли, погорели.
Иваныч остался во времянке раскладывать вещи, а мы с Дмитрием принесли дров, набрав их из аккуратных поленниц за домом. Тут вообще было жутковато. То здесь, то там я замечал следы прошлой жизни. Те же березовые дрова, пролежавшие тут десяток лет; чудом уцелевшие бельевые веревки, до сих пор натянутые на вкопанные во дворе деревянные рамки; яркие пластиковые детские игрушки, небрежной кучкой сваленные у веранды, – все напоминало о прежних хозяевах дома. И теперь уже не узнать, то ли бросили все впопыхах и подались в город, то ли прибило их где-то на работе или по пути домой и они вовсе тут не появлялись. В дом мы, не сговариваясь, заходить не стали.
Я нашел в уже завалившемся набок полусгнившем сарае небольшой топорик и наточил его тут же, во дворе, о большой точильный камень, брошенный возле входа во времянку. Наколол на гнилой колоде, изрубленной вдоль и поперек еще прежним хозяином, мелких щепок и отнес Иванычу. Скоро над крышей кухоньки закурился белый дымок, а чуть позже запахло гречкой.
Пока варилась каша и грелся чайник, мы расчистили угол кухоньки, где хозяева держали зерно в мешках – для кур. Зерно мы вынесли во двор, а земляной пол застелили еловыми лапами и накрыли сверху куском брезента, который Дима принес от соседей, – им был укрыт бежевый «жигуленок», стоящий во дворе. Во время Кары на него упал камень, который не только привел машину в негодность, но и не позволил ветру унести полог, прищемив его за угол.
Есть сели уже в кухоньке – к этому времени совсем стемнело, и Дима зажег свечку, найденную в столе.
Рыжая, которую Иваныч успел накормить раньше, уже улеглась на рогожке у порога, свернувшись калачиком и спрятав черный нос в пушистый хвост.
– Думаю, мы заслужили сегодня, – подмигнул Иваныч и полез в рюкзак.
На столе появилась бутылка водки, а Дима тут же расставил граненые стопки, до этого выставленные донышками вверх на подоконник.
– Мочедворская, – пошутил он. – У нас в городе считается самой лучшей. Серега, а у вас в Уральске гонят?
– Нет. У нас же заводик стоял водочный. Его перед самой Первой Карой армяне из Екатеринбурга выкупили. Водку сами не делали, а из привезенного спирта бренди или коньяк какой-то бодяжили. Так нам повезло, что перед самым камнепадом они две цистерны со спиртом привезли и в подземное хранилище слили. До сих пор пьем, а еще и одной не выпили. У нас и бренди это самое на складах есть, да его никто не пьет – говорят, отрава та еще, не знаю уж, что они туда мешали, но бывшие работники предпочитают чистый натурпродукт употреблять. Ну и мы все следом.
– Повезло вам, – улыбнулся Иваныч. – Если бы у нас такое, то я бы без работы остался.
– Будь у нас такое, – сказал Дима, разливая водку, – у нас все уже поспивались.
– Это так кажется, – возразил я. – Когда чего-то нет – хочется, а когда оно вон, иди и возьми, то и интереса нет. Пить-то с радости хочется, а сейчас какая радость? Только и смотри, чтоб не сожрали…
– Ну, вам-то грех жаловаться, – осторожно сказал Иваныч и взял стопку. – Ну, парни, давайте. Чтоб путешествие наше закончилось там, где нам надо, а не где судьба нам приготовила.
Мы выпили и застучали ложками по железным мискам. Гречка была рассыпчатая и пахла растительным маслом, которым Иваныч ее сдобрил. Выпили по второй, и, когда чувство голода уже немного улеглось, а водка растеклась огнем по венам, Иваныч спросил:
– Так что вы там увидели, парни? Я думал, не отойдете уже. Сами бледные, губы синие и трясетесь, как в лихорадке…
– Да ничего там вроде особенного нет, Иваныч, – ответил я, переглянувшись с Димой. – Логово там его. Гнездо он там себе сделал из утеплителя…
– Утеплителя? – округлил глаза Иваныч и полез за куревом.
– Ну да, негорючий какой-то. Мы таким в деревне чердак утепляли. Вул… Не, не помню.
– Ну, а еще что? – Иваныч протянул мне квадратик бумаги и подвинул жестянку с табаком.
– Голов человеческих проломленных куча… И два демопса с собаками заживо на крюках подвешены. Больше ничего нет. Я, по крайней мере, не увидел.
– Господи, а собаки-то ему зачем?
– Не знаю, – пожал я плечами. – Просто нравится издеваться, наверное.
– И за что нам это наказание? – спросил Иваныч. Этот вопрос задавал хоть один раз каждый человек, оставшийся в живых.
– За грехи наши, – последовал не менее стандартный ответ. Дима набулькал всем еще по стаканчику и кивнул, приглашая взять их в руки. – Давайте за упокой души невинно убиенных… За тех, кто уже умер. И кому еще предстоит умереть.
Мы выпили, не чокаясь. Я закурил, и мы несколько минут сидели молча, глядя, как дым, свиваясь кольцами, утягивается в дверку печи.
– Да, не заслужили бы, не наказал бы нас Господь, – задумчиво протянул Иваныч. – Нужно принять то, что есть, и жить дальше.
– Все так, да только не очень вяжется кое-что, – сказал Дима. От водки у него на щеках выступили горячечные красные пятна.
– Что не вяжется? – удивился Иваныч.
– Да то, что это искупление, – сказал Дима. Он повернулся ко мне: – Дай дернуть, а?
Я протянул ему сигарету, и он несколько раз неглубоко, с опаской, затянулся.
– А что же это? – серьезно спросил Иваныч.
– А я знаю? – равнодушно ответил Дима. – Ну, сам подумай, как можно за грехи, какие бы они ни были, людей сатане отдавать?
– Допустим… Хотя не до конца понимаю, о чем ты говоришь.
– Да чего непонятного? Человек прощен, если за веру страдает, так?
– Думаю, да, – кивнул Иваныч после паузы.
– Не сомневайся, именно так. Я же в церковную школу ходил как раз перед Первой Карой. Креститься хотел, ага. Так вот. Про мучеников слышал? Все, кто за веру пострадал, святыми становятся.
– Так ты же только что сказал, что нет? – развел руками Иваныч.
– Когда?
– Да только что! Ты же говоришь, что кто от демона умер, это не искупление грехов, а неизвестно что!
– Конечно. А ты сам подумай. Как Господь может отдать человека, пусть даже грешника, сатане?
– Так он же за веру умрет!
Дима отрицательно покачал головой:
– Он от демона умрет, это да. Будет считать, что за веру, с этим тоже не поспоришь. Но вот что. Господь хочет спасти нас от козней дьявольских и сам же отдает ему мучеников? Прямо ему в руки? Это что же, он и души жертв ему отдает, что ли?
Иваныч набил наконец свою трубочку и тоже закурил. Он надолго задумался, а потом произнес с сомнением в голосе:
